esquire правила жизни книга
Правила жизни Миуччи Прады
Я — панк. Не в поверхностном смысле, а в поиске способа что-то изменить, пойти против системы.
Когда я занялась модой, я хотела изменить мир. Особенно для женщин, потому что до сих пор многое в нем против нас.
Сомнения и обсуждения — мой рабочий процесс.
Умная женщина тоже может быть суперсексуальной и суперобнаженной, она может быть такой, какой захочет.
Сексуальность — это внутреннее ощущение, а не то, что вы носите. В этом смысле я считаю, что одежда — это всего лишь то, что вы используете, она не меняет личность.
В основном я пытаюсь сделать мужчин более чувствительными, а женщин — сильнее.
Все знают, что у меня нет музы.
Я узнала свою жизнь через книги и фильмы. Я такая, какая я есть, потому что я училась, читая, наблюдая и слушая других людей. Если вы знаете опыт других людей, знаете историю, тогда вы можете применять эти знания в своей жизни и играть с ней. Пустая жизнь — это катастрофа, и люди должны это знать.
Меня интересует идея декаданса. Мне интересно узнать, как декаданс может стать ценностью, а не оскорблением.
Нет ничего, что я ненавижу больше, чем образ умника и то, какая это фальшивка.
Политика — одна из тех вещей, которые меня больше всего волнуют. Но будучи богатым модным дизайнером, я всегда отказываюсь говорить о политике. Я делаю вещи для богатых людей, как же я могу быть политичной? В тот момент, когда я в конце концов перестану заниматься одеждой и сменю работу, я смогу это сделать. Пока что я занимаюсь политикой иначе, через действия, а не высказывания.
Стоит думать о моде как об инструменте для жизни, это не абстрактная работа. Результат моей работы в том, что люди в моей одежде чувствуют себя чуточку лучше.
Когда меня спрашивают, как быть элегантным и хорошо одетым, я всегда отвечаю: учитесь! Учите моду, кино, учите искусство, а после — изучайте себя.
Мне претят клише, все обыкновенное и то, что делают остальные. Я вижу черное платье и хочу сделать красное, вижу красное и хочу сделать черное.
Я никогда не хотела работать с художниками. Отказывалась от сотрудничества, хотя это были мои лучшие друзья. 15 лет я говорила «нет» абсолютно всем. Возможно, я была неправа.
Я всегда ставила перед собой цель сделать интеллект интересным и привлекательным для других людей.
Возможно, я не люблю моду. Но я люблю одежду. Я никогда не планировала становиться дизайнером, просто однажды им себя обнаружила.
Все должно начинаться с идеи. Когда у меня получается четко сформулировать концепцию, чаще всего я думаю, что все, можно идти домой. Работа сделана.
Слишком часто я ничего не делаю, потому что это сделал кто-то другой. Я хочу быть более оригинальной.
Мир тяготеет к банальности.
Prada называют интеллектуальным брендом, и это не так уж и неверно. Но в то же время это клише означает, что вы серьезный и скучный, а я это ненавижу. Так что после таких комментариев я хочу сделать глупое шоу. Надо быть королевой глупости!
Искушенный человек смотрит на все. Тот, кто поверхностен, получает только фасад.
Исследовать уродливое для меня гораздо интереснее, чем буржуазную идею красоты. Почему? Потому что уродство — это про человека. Оно раскрывает его темную и грязную сторону.
Я пытаюсь понять, какие женские образы я хочу анализировать. Меня не особо интересует стиль.
По определению хороший вкус — это ужасный вкус. У меня есть здоровое неуважение к этим ценностям. Не хочу показаться снобом, но мне это дается очень легко.
Мода — это один из первых уровней эмансипации.
Сейчас я пытаюсь больше открыться. В 1990-х меня считали минималистом, потому что я скрывала себя и свои идеи.
Если люди вынимают деньги из карманов, это означает, что то, что вы делаете, им важно.
Правила жизни Лили Брик
1905 год начался для меня с того, что в четвертом классе я произвела переворот в своей гимназии. В это утро я уговорила девочек прийти с распущенными волосами, и в таком виде мы вышли в залу на молитву. Это было ребяческое начало, после которого революция вошла в сознание.
Мы собирали деньги, удирали на митинги. Моей подруге было легче, а я каждый день выдерживала бой. Папа распластывался перед дверьми и кричал, что я выйду из дому только через его труп, не оттого, что не сочувствовал, — боялся за меня. Я плакала и удирала с черного хода.
Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный. И разрешить ему то, что не разрешают дома. Например, курить или ездить куда вздумается. Ну, а остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье.
Лучше всего знакомиться в постели.
Вредная штука — постоянный анализ: человек должен действовать машинально — есть, управлять автомобилем, а то обязательно подавится или разобьется насмерть.
Я терпеть не могу слишком оживленных людей — как будто на тройках ввалились с мороза.
Только умному человеку знания полезны, а если ты дурак, то чем меньше ты знаешь, тем это безопаснее. А то запутаешься — столько книг, и все разные. Не разберешь, где правда.
Я не добра. Доброта должна идти от сердца. А у меня она идет от ума.
Большевизм, по-моему, не убеждение, а характер. Убеждение — вещь хлипкая, важна конструкция человека.
Искусство имеет право быть каким угодно, только не скучным.
Очень много думаю. У меня на все всегда вырабатывается своя точка зрения. Если бы не отсутствие памяти!
Цену людям я узнала. Было на чем проверить.
Чувство самосохранения иногда толкает на самоубийство.
Мы никогда не снимали кольца-печатки, подаренные друг другу еще в петербургские времена. На моем Володя дал выгравировать буквы Л. Ю. Б. Если читать их по кругу, получалось бесконечно — люблюлюблюлюблюлюблю… внутри написано «Володя».
Столько несчастья кругом, что надо быть очень сознательным, чтобы не сделаться обывателем.
Я абсолютно согласна с политикой Сталина — во-первых, интуитивно, во‑вторых, соображаю кое-что, пожалуй, даже все соображаю, хотя и не очень подробно.
Мы с Володей не расставались, ездили на острова, много шлялись по улицам. Володя наденет цилиндр, я — большую черную шляпу с перьями, и пойдем по предвечернему Невскому, например, за карандашом для Оси. Еще светло, и будет светло всю ночь. Фонари горят, но не светят, как будто не зажжены, а всегда такие. Заходим в магазин, и Маяковский с таинственным видом обращается к продавщице: «Мадемуазель, дайте нам, пожалуйста, дико-о-винный карандаш, чтобы он с одной стороны был красный, а с другой, вообразите себе, синий!»
Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи.
Пошляков развелось несметное количество. Меня от них выворачивает наизнанку. Поголовная пошлятина — интонацийки, платьишко, литературишка, взаимоотношеньица. Все врут, все всего боятся.
Володя научил меня любить животных. Позднее, в Пушкине, на даче, мы нашли под забором дворняжьего щенка. Володя подобрал его, он был до того грязен, что Володя нес его домой на вытянутой руке, чтобы не перескочили блохи. Дома мы его немедленно вымыли и напоили молоком до отвала. Володя назвал его Щен. Выросла огромная красивая дворняга.
Когда застрелился володя, это умер Володя. Когда погиб Примаков (второй муж Лили, расстрелян по делу Тухачевского. — Esquire) — умер он. Но когда умер Ося (Осип Брик, первый муж Лили. — Esquire) — умерла я!
Володик доказал мне, какой это чудовищный эгоизм — застрелиться. Для себя-то это, конечно, проще всего.
Никому ничего от меня не нужно. Застрелиться? Подожду еще немножко. ≠
Правила жизни Донны Тартт
Книги пишут одиночки.
Искусство рассказчика — врожденный дар: он либо есть у человека, либо его нет.
Книги, которые я любила в детстве, самые первые из прочитанных, я прочитала такое количество раз, что усвоила их по-настоящему крепко. Сейчас они, скорее, живут внутри меня, нежели снаружи.
Моя любимая книга? «Лолита». Но спросите меня об этом завтра, и я, скорее всего, назову какую-нибудь другую.
Я предпочитаю написать одну хорошую книгу, чем десять посредственных.
За всю свою жизнь я написала три романа, и на каждый у меня ушло по десять лет. Но сегодня большинство людей считают, что новые романы, как и любой другой продукт, должны выходить с конвейера каждый год.
Все на свете требует большего времени, чем кажется на первый взгляд. Такова грустная правда жизни.
Работа писателя — придумывать: расцвечивать, вышивать, инкрустировать и вообще делать вещи лучше.
Когда я пишу, я полностью концентрируюсь на деталях: цвет, в который выкрашена комната, или путь капли, которая скатывается с мокрого листа после дождя.
Мой любимый запах — это запах горячего асфальта.
Мне нравится метод Диккенса. У него даже самый незначительный персонаж становится выпуклым, настоящим и живым.
Главная обязанность писателя — развлекать. Люди, которые читают твои книги, больны, им грустно, они куда-то долго едут или просто сидят в больничном холле, когда умирает кто-то из их родных.
Моя худшая профессия — официантка. Когда мне было семнадцать, я проработала официанткой несколько недель, и это был кошмар: я роняла бокалы и опрокидывала еду на посетителей.
Мой личный ад — это жизнь домохозяйки, наполненная никчемными людьми и никчемными событиями.
Держись подальше от тех, кто любит тебя слишком сильно. Эта любовь, скорее всего, убьет тебя.
Я убеждена, что невинность — это нечто, что взрослые приписывают детям и чего в детях, кажется, нет. Я вообще не понимаю концепцию невинности детства. Дети — если, конечно, вы хорошо помните, что такое быть ребенком, — почти все время лгут.
Дети любят тайны. Они любят тайны даже там, где в тайне нет никакой нужды.
Это очень опасно — отрицать существование иррационального.
Моя самая дорогая покупка — это Land Rover, который я не умею водить.
Иногда ты делаешь все абсолютно правильно, но не добиваешься успеха. Это один из самых тяжелых уроков судьбы.
Все на свете можно назвать великим. Надо просто подобрать правильную шкалу измерений.
Написать хороший роман — это как нарисовать картину размером со стену кисточкой для ресниц.
Нет, правда, я получаю огромное удовольствие, когда пишу длинные романы.
Романтизм ужасен: он уводит человека от жесткой и уродливой правды о жизни, знать которую необходимо.
Убийство, как мне кажется, — главный инструмент хорошего рассказчика.
Хороший детектив — это не «кто убил», а «почему убил».
Ненавижу, когда звонит телефон.
Я могу работать только в одиночестве.
Однажды я пробовала писать быстрее, и мне не понравилось. умение рассказывать истории и умение рассказывать их элегантно не всегда идут рука об руку.
Утренний свет иногда делает самые уродливые вещи на свете по‑настоящему прекрасными.
Правила жизни Вигго Мортенсена
Вы никогда не узнаете про меня всей правды. Это не нужно ни вам, ни мне.
Ненавижу болтать про детство, семью, личную жизнь и прочее персональное дерьмо. Скажешь словечко, а потом жалеешь всю жизнь.
Похоже, я возглавляю список самых необщительных актеров. Что тут сделаешь? У меня не хватает времени для самого себя. Откуда у меня возьмется время для других?
В киноиндустрии есть лишь один стандарт, который мне по‑настоящему нравится. Это стандарт для пресс-интервью — один час. В самый раз, чтобы наговорить ерунды и не дать журналистам подобраться к твоим внутренностям.
Мне не нравится титул «самый сексуальный мужчина из ныне живущих». Потому что он косвенно предполагает наличие сексуальных мертвецов.
Самые страшные люди — это те, которые пытаются понравиться всем.
Можно быть грустным. Или злым. Или раздавленным. Или безумным. И каждый раз можно найти для себя оправдание. Но нельзя быть скучным. Потому что для тех, кто скучен, не существует никаких оправданий.
Имеется у меня одна проблемка: совершенно не умею запоминать хорошие шутки.
Дикие кролики вечно лезут под колеса, как безумные. Даже странно, что за всю свою жизнь я сбил лишь одного. Это было поздней ночью. Что-то долбанулось о бампер, и я ударил по тормозам. Я сразу понял, что это кролик, и вышел из машины, чтобы удостовериться — жив он или мертв. Если бы кролик оказался жив, я бы, наверное, просто спихнул его с дороги — чтобы он оклемался и ушел в лес. Но он был абсолютно мертв. И я подумал: «Какого черта пропадать добру?» Так что я взял его с собой, а потом изжарил его на открытом огне. Кролик был толстый, вкусный, нажористый. И главное, я точно знал, что он свежий. Редкое ощущение, если ты привык отовариваться в супермаркете.
Актер — это сырое мясо, огонь под которым разводит режиссер.
Актерское мастерство — сомнительная добродетель. Ведь, как сказал Джозеф Кемпбелл (американский исследователь мифологии. — Esquire), главная привилегия жизни — это быть собой.
Чтобы почувствовать себя творческим человеком, совершенно необязательно делать что-то из того, что люди называют творчеством. Жизнь — это тоже творчество, упражняться в котором приходится каждый день.
О том, что нужно жить, не имея в голове тщательно простроенного плана, лучше всех сказал Роберт Луис Стивенсон. Он написал: «Благополучно проделывать путь — важнее, чем прибыть в пункт назначения». Это великие слова. «Благополучно проделывать путь» — вот что мне нравится.
Я всегда считал, что хорошие вещи сами найдут меня. Поэтому у меня нет никакого карьерного плана. Должен быть, наверное, но все-таки его нет.
Жизнь слишком коротка, чтобы, делая какие-то вещи, делать их плохо.
Я снялся в куче дерьмовых фильмов. Но если бы у меня была возможность прожить этот кусок жизни заново, я бы все равно в них снялся. Это хороший урок, а уроки пропускать нельзя.
Вообще-то я ленив. Но я знаю одну важную штуку: лень можно победить целью.
Мне кажется, что самый мудрый способ прожить жизнь — это постоянно готовить себя к неразрешимым проблемам, которые никогда не возникнут.
Что касается религии, то мой ответ будет таким же, как строка из «Листьев травы» Уолта Уитмена (американский поэт XIX века, основоположник верлибра. — Esquire): «В каждой вещи я вижу Бога, но совсем не понимаю его».
Меня восхищает, что в скандинавской мифологии праведникам не обещан рай. Единственная награда за праведность — уверенность в том, что ты прожил праведную жизнь.
Мы смертны, и мы ничего не можем с этим поделать. Но мы можем изменить наше отношение к этому.
Смерть грустна. И это забавно.
Ближе к пятидесяти я стал замечать, что я постепенно замедляюсь. Но меня это мало волнует. Ведь очень скоро это пройдет. Лет через 50 — точно.
Для меня страх смерти — это не страх небытия. Это страх того, что я не успею прочитать все хорошие книги, увидеть все хорошие пьесы, посмотреть все хорошие фильмы и побывать во всех интересных местах.
Все, что ты можешь увидеть сам, ты должен увидеть сам.
Мне нравятся те, кто в любом месте может почувствовать себя, как дома.
Иногда, прежде чем спалить свой дом и перестать отвечать на звонки из прошлой жизни, стоит основательно подумать.
Люблю жить в лесу. Людей не видно, а это главное.
Я люблю ходить босиком. Нет, тут нет ничего такого — я не пытаюсь подпитываться от земли, как некоторые безумцы. Просто мне некомфортно в ботинках. Кажется, у меня самая маленькая коллекция обуви из всех голливудских звезд. Но мне на это плевать.
Наплевательское — вот какое у меня отношение к деньгам. Все, что я могу сказать, — это то, что я полностью согласен с Черным Лосем (прорицатель и шаман из племени сиу, 1863−1950. — Esquire). Он сказал следующее: «Тот, кто прилепился к ценностям этого мира, живет в невежестве и пожираем скользкими змеями своих страстей и желаний». Что тут добавить?
Работа и заработок сегодня воспринимаются слишком серьезно. Думаю, практически никто уже не может сказать: «Знаете, я сейчас посередине отличной книги, так что давайте перенесем встречу на завтра». Вот что хреново.
Денег должно хватать на еду, детей и путешествия. А все остальное — это уже лишние деньги.
Каждый раз, когда у меня заканчиваются деньги, жизнь обязательно подбрасывает мне что-то. Так и живу.
Мне уже далеко не двадцать три, так что у меня нет никаких планов относительно того, чтобы сделать еще двадцать хороших фильмов.
Черт, а ведь я не играл в театре уже больше 20 лет. Вот что действительно страшно.
Пожалуй, я не сыграл ни в одной комедии. Думаю, это замкнутый круг: мне не предлагают комедии, потому что я себя в них не зарекомендовал. А я себя в них не зарекомендовал, потому что мне их никогда не предлагали.
Я вот что думаю: не можешь сделать по‑честному — вообще не берись.
После «Властелина колец» писем от поклонников стало так много, что я просто перестал на них отвечать. По‑моему, это честно: на всех у меня не хватит времени, а отвечать некоторым выборочно — значит обидеть всех остальных.
Когда выходит моя новая книга (Мортенсен — автор ряда книг, где помимо стихов содержатся его фотографии и картины. — Esquire), и я раздаю автографы, на встречу приходят, как правило, те, для кого я — звезда «Властелина колец». Они приходят за автографом актера, и им плевать на автограф поэта. Но меня это не волнует. Ведь если они получают в руки мою книгу, полдела уже сделано.
Пожалуй, больше всего я уважаю тех, кто приходит на встречу вовремя.
Я люблю сладкое. И что такого? Шоколад вообще, по‑моему, полезен для пищеварения. А даже если нет, я все равно ем его очень много, особенно горького.
В мире нет более воодушевляющей вещи, чем риск.
Мне жалко, что люди забыли простую истину: в твоем последнем костюме не будет карманов.
В детстве я хотел быть викингом.
Правила жизни Чака Паланика
Писательский труд с самого начала был для меня способом сэкономить деньги: когда ты пишешь — ты не тратишь. По этой же причине я раз за разом возвращаюсь к этому ремеслу.
Я вырос в 1970-х в благополучном городе Бербанк, штат Вашингтон, где жили только белые. И там хватало домашнего насилия, преступности и суицидов. Поэтому я никогда не велся на идею, что белое этнически однородное государство будет похоже на Диснейленд.
Когда мы не знаем, кого ненавидеть, мы ненавидим себя.
В 26 лет я начал посещать групповой семинар по осознанности — я был убежден, что мир сводит на нет все мои начинания. Если бы не этот семинар, я не стал бы писателем. Мне показали, насколько я замкнут, научили смотреть в глаза своим страхам.
Нас будут помнить за то, что мы разрушили, а не за то, что мы создали.
После семинара я бросил работу журналиста и устроился волонтером в приют для бездомных. Я видел, как живут бомжи, и думал: «А у них все не так уж плохо! Я бы тоже так мог».
Не важно, насколько дерьмовой была моя жизнь, — когда я выходил из хосписа, я чувствовал себя королем мира. Да, у меня низкооплачиваемая работа, машина не заводится, счета не оплачены — но по сравнению с обитателями хосписа у меня все прекрасно.
Ничто так не сводит людей с ума, как наблюдение за чьей-то успешной жизнью.
Раньше MTV рождало исполнителей-однодневок, теперь интернет порождает еще более мимолетных персонажей, которые примечательны разве что своей внешностью. Единственный способ остаться в вечности — разрушить тот механизм, который привел тебя к славе.
Если ты владеешь какой-то вещью, рано или поздно она завладеет тобой.
Если я напишу что-то нравоучительное — люди моментально меня забудут. Но если напишу то, о чем люди будут спорить, — это останется в культуре навсегда. «Бойцовский клуб» — это хороший роман или плохой? Все условно. Он полон насилия. Я стараюсь создать ослепительный спектакль.
Нам тяжело перестать думать о прошлом, потому что мы не верим в будущее.
После выхода «Бойцовского клуба» на каждой встрече с читателями ко мне подходили серьезные мужики и спрашивали, как найти такой клуб в их городе. Мне всегда было не по себе в эти моменты, мне приходилось объяснять, что я все выдумал. Но определенным образом это доказывает силу литературы.
Ты никогда не будешь одним и тем же человеком в глазах того, кого ты любишь, и в глазах того, кто любит тебя.
Мое поколение закалила борьба против Рейгана и Тэтчер. Они были идеальными родителями, против которых мы бунтовали и таким образом осознали себя как поколение. Трамп — такой же идеальный объект для протеста.
Тяжело оправиться от пережитой боли. Но еще тяжелее не забыть то, что приносило тебе радость. От радости не остается шрамов, которые служат напоминанием. Спокойные времена ничему нас не учат.
Я не заметил, в какой момент будущее перестало быть многообещающим и стало угрожающим. ≠