Гоголь шинель что понравилось

Мои впечатления о повести «Шинель» Н. Гоголя: отзыв, рецензия

Рецензия на повесть «Шинель»

В 1842 году Николай Васильевич Гоголь написал повесть «Шинель». Это произведение стало всемирно известным как образец мира, где по улицам ходят не люди, а вещи, где материальное благосостояние руководит мыслями и поступками людей.

Главный герой повести, Акакий Акакиевич Башмачкин, довольно ограниченный в своих мыслях и несамостоятельный в действиях человек. Он работает простым переписчиком, к которому нет никакого уважения. Его жизнь неинтересна, выполняемая работа однообразная и скучная, хотя ему самому и нравится. По сюжету произведения у Акакия Акакиевича появляется цель — купить новую шинель, так как старая совсем прохудилась. После многих месяцев экономии он, наконец, осуществляет столь ​​желанную покупку. С приобретением новой шинели Башмачкин чувствует, что его жизнь словно заиграла яркими красками. И отношение к нему коллег сразу улучшилось. Его даже пригласили на вечеринку. Но по возвращении с этого мероприятия, что происходило ночью, грабители сорвали с Акакия Акакиевича новую шинель.

Несчастный титулярный советник так и не смог оправиться от такого неприятного события. К сожалению, не помогло даже обращение к «значительному лицу». Генерал накричал на Башмачкина так, что тот «вышел, ничего не помня». После этого бедный Акакий Акакиевич простудился и через несколько дней в лихорадке умер.

Отзыв о произведении «Шинель» Н. В. Гоголя

После прочтения произведения «Шинель» мне стало обидно за судьбу главного героя. Ведь его не только не уважали, но и морально издевались над ним. И хотя с появлением новой шинели отношение коллег изменилось, это продолжалось совсем недолго.

Из достоинств произведения можно отметить актуальность мысли, которую хотел донести до читателя писатель. Идея произведения такова: даже ничтожный, «маленький человек», которым был Акакий Акакиевич Башмачкин, заслуживает уважения к себе и достойной жизни. Отношение к людям не должно зависеть от их успешности или материального благосостояния.

Недостатком произведения «Шинель», на мой взгляд, является преувеличение значения вещей для коллег Башмачкина. Удивительно также, что у главного героя совсем не было друзей. Неужели среди его коллег не нашлось человека, не зацикленного на материальном?! Или же Акакий Акакиевич такой примитивный, что никому не было интересно общаться с ним? Мне кажется, образ Башмачкина получился слишком упрощённым.

Таким образом, произведением «Шинель» Николай Васильевич Гоголь затрагивает тему жизненных ценностей человека. Автор высмеивает подлое поведение людей и обращает внимание читателя на несправедливость и жестокость нашего мира.

Если в целом, то повесть мне понравилась. Хотя после неё и остаётся чувство жалости и сострадания к главному герою, я всё равно рекомендую её к прочтению.

Источник

Шинель

Эта и ещё 2 книги за 299 ₽

С этой книгой читают

Отзывы 66

Николай Васильевич Гоголь – это писатель, которому одинаково хорошо удаются как продолжительные, так и скоротечные произведения для чтения. Шинель – прекрасный образец повествования, который одновременно невелик по количеству страниц и велик по емкости. Это – огромная трагедия маленького человека, которая вроде и немасштабна по космическим меркам, но глобальна и губительна для человеческого микрокосма. И это вызывает чистую, незамутненную жалость к ГГ. Человечно (а не гуманистично, именно в русской традиции) и должно быть прочитано.

Николай Васильевич Гоголь – это писатель, которому одинаково хорошо удаются как продолжительные, так и скоротечные произведения для чтения. Шинель – прекрасный образец повествования, который одновременно невелик по количеству страниц и велик по емкости. Это – огромная трагедия маленького человека, которая вроде и немасштабна по космическим меркам, но глобальна и губительна для человеческого микрокосма. И это вызывает чистую, незамутненную жалость к ГГ. Человечно (а не гуманистично, именно в русской традиции) и должно быть прочитано.

Он был таким же человеком, но другие этого не видели, они просто смеялись над ним…

Эта книга показывает, что большинство смотрят на одежду, но не самого человека, не на его ментальное здоровье, не на его социальный статус

Он был таким же человеком, но другие этого не видели, они просто смеялись над ним…

Эта книга показывает, что большинство смотрят на одежду, но не самого человека, не на его ментальное здоровье, не на его социальный статус

Мораль извечного социального неравенства. Своеобразно это неравенство в нашей отчизне, одна деталь гардероба, способна сделать внутри одного такого человека больше переворотов чем революция. Одна деталь на погонах способна превращать вполне адекватных людей в глупых поросят. Вроде бы текст пишется так, что бы можно было улыбнуться, но такая грустная и безнадежная эта улыбка. Сплошная тоска в которую не проберется даже самый маленький лучик светлого рассудка.

Мораль извечного социального неравенства. Своеобразно это неравенство в нашей отчизне, одна деталь гардероба, способна сделать внутри одного такого человека больше переворотов чем революция. Одна деталь на погонах способна превращать вполне адекватных людей в глупых поросят. Вроде бы текст пишется так, что бы можно было улыбнуться, но такая грустная и безнадежная эта улыбка. Сплошная тоска в которую не проберется даже самый маленький лучик светлого рассудка.

Прочитал это произведение уже достаточно в зрелом возрасте и не пожалел. В школе, возможно, я бы не смог понять, какое направление русской литературе было задано после Николая Васильевича. читать обязательно!

Прочитал это произведение уже достаточно в зрелом возрасте и не пожалел. В школе, возможно, я бы не смог понять, какое направление русской литературе было задано после Николая Васильевича. читать обязательно!

Как будто написано про российских чиновников в 2020 году – привычки, неспешность в работе, бюрократия и чрезмерная важность. Не просто так классика!

Источник

«Шинель» отзыв (Школьные сочинения)

Недавно я прочитала произведение «Шинель» известного русского классика Н.В. Гоголя. Николай Васильевич был прозаиком и драматургом с очень интересными взглядами и позициями. В его произведениях красочно описываются проблемы современной ему России.

«Шинель» была написана, когда юный Гоголь приехал в Северную столицу нашей страны. Увидя все стороны неравенства сословий, Николай Васильевич был под огромным впечатлением. Постоянные унижения со стороны богачей, смерти из-за холода и голода, оставили свой след в сердце писателя. Идея о создании повести возникла после рассказанного ему «анекдота» про очень ранимого бедняка, вложившего все средства в покупку одной вещи. Все смеялись, однако Гоголь видел все события иначе, чем его товарищи.

Это произведение очень понравилось мне именно описанием главного героя – Акакия Акакиевича. «Мелкий» чиновник, занятый лишь работой, умер из-за наглости и бездушности людей.

Не имея возможности развлекаться и даже купить новой тёплой одежды, Акакий Акакиевич жил одним лишь переписыванием. Даже дома он занимался работой сделав небольшой перерыв для ужина. «Вне этого переписывания, казалось, для него ничего не существовало…» Мужчина не замечал, что происходит вокруг, не интересовался жизнью других людей, не участвовал в событиях, окружающих его. «…Но Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всём свои чистые, ровным почерком выписанные строки…Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.» Он настолько привык к своей работе, что даже боялся повышения.

Всё поменялось с исполнением мечты, жизнь для Акакия Акакиевича приобрела смысл. Всего лишь шинель принесла ему столько радости, хотя это для нас это всего лишь шинель, для бедного чиновника это была цель, награда за его упорный труд. Он стал замечать людей на улицах, жаль, что наслаждался жизнью такое короткое время.

У Акакия Акакиевича украли шинель. Безнаказанно лишив человека мечты злоумышленники ещё и «убили» его. Он обратился в полицию. Только вот Акакия Акакиевича это всё равно не спасло, чиновник умер, отчаявшись, удивляясь бездействию полиции, умер от холода и несбывшихся надежд. Неспокойная душа осталась мстить, крадя шинели у богатых граждан.

Это произведение учит нас жить не только работой или какой-либо вещью. Следить за собой, ведь всё должно быть в меру. Люди должны с уважением относиться ко всем, не призирая и не унижая более бедных людей, проявляя больше доброты и милосердия к окружающим.

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Источник

Анализ повести «Шинель» (Н.В. Гоголь)

История создания

Произведение вошло в сборник «Петербургские повести» наряду с произведениями: «Нос», «Невский проспект», «Портрет», «Арабески». Творчество Гоголя наиболее полно раскрылось именно в этом знаменитом цикле. Самое главное о нем Вы узнаете из разбора от Многомудрого Литрекона.

По воспоминаниям П. В. Анненкова (русский литературный критик, историк литературы и мемуарист из дворянского рода), повесть родилась из анекдота о бедном охотнике, который долго копил на ружьё. Услышав ее, Гоголь уже тогда задумался о создании повести о «чиновнике, крадущем шинели». Это сословие невероятно интересовало автора, ведь он и сам на ранних порах вынужден был работать в этой среде, чтобы найти средства на жизнь. Все его наблюдения «списаны» с настоящих людей и реальных обстоятельств. Работа началась в 1839 году, закончил он ее в 1842. В Российской государственной библиотеке хранится ранняя редакция начала повести (отрывок), которая была продиктована Погодину М.П. (историк, коллекционер, журналист, писатель- беллетрист и издатель) в Мариенбаде.

Погодин помогал Гоголю дописать повесть, пока последний находился в Риме и Вене. Важно заметить, что беловая гоголевская рукопись не сохранилась, поэтому литературоведам сложно определить, подверглась ли она цензуре. Современники говорили, что повесть сохранила свою главную идею, но многие интересные места остались выкинуты за её пределы бдительными стражами мысли из цензурного отдела.

Жанр и направление

В девятнадцатом веке активно развивается и поддерживается многими писателями новое литературное направление – реализм. Для него характерно затрагивать остросоциальные проблемы, например, взаимоотношения разных классов, бедность и богатство, мораль и аморальность в контексте действий и взаимоотношений героев.

Однако для произведений из «Петербургских повестей» характерно более конкретное жанровое определение – фантастический реализм. В рамках этого направления автор может более активно воздействовать на читателей и использовать определенные художественные средства выразительности (гротеск, гиперболу, авторский вымысел). Фантастика в повести «Шинель» — это возможность показать безысходность реального мира, где обычному человеку не найти управы на беспредел.

В этом произведении есть два мира – реальность (город Санкт- Петербург, департамент, в котором работает наш герой) и мистический (призрак Башмачкина на мостовой). Так фантастическое и реальное переплетаются и производят новые причудливые формы литературы, сообщающие читателю новый смысл. В действительности мы видим только несправедливость и нищету, и только вымысел позволяет людям поквитаться с «должностными лицами». Такова роль фантастики в повести Гоголя.

Наряду с литературным направлением «реализм» развивается и образ «маленького человека», который за недолгое время стал излюбленным типажом для писателей века девятнадцатого. Маленький человек – это герой невысокого социального положения, не имеющий особых способностей и не отличающийся силой характера, но не делающий никому зла и безобидный. Первым идею «маленьких людей» воплотил А.С. Пушкин в своей повести «Станционный смотритель» в главном герое Самсоне Вырине.

Учитывая особенности направления и жанра, Гоголь смог сочетать в своей повести фантастику и реальность – взять за основу актуальные для России в то время проблемы и вкупе со сверхъестественным сюжетом очень выгодно подать изумленной публике.

Можно смело утверждать, что Гоголь является одним из самых ярких представителей реализма.

Смысл названия

В самой шинели как в предмете одежды для нас глубокий смысл отсутствует, однако для Башмачкина она явилась новым смыслом жизни. Он упорно копил на нее, ограничивал себя во всем, говорил о шинели с портным, который ее шил, как о подруге жизни. Он в буквальном смысле был одержим «вечной идеей будущей шинели». Ее пропажа стала кульминацией произведения и движущей силой сюжета. Она же обеспечила логичный переход от реальности к сверхъестественным силам.

В этом простом названии Гоголь смог отразить всю проблему своего произведения и позволил читателям сосредоточиться на столь неожиданно ценном предмете как шинель.

Композиция

В повести можно отследить линейную композицию – выделяя вступление и эпилог.

Если делить произведение на две части, то первая часть — это описание жизни и счастливых ожиданий Башмачкина, а вторая посвящена злоключениям героя, его попыткам вернуть шинель, общению со «значимым лицом».

В чем смысл финала повести Шинель

Для полного понимания смысла повести мы разобьем его объяснение на две части. Это позволит вам уловить все ответвления сюжета. Давайте приступим.

Участь «маленького человека»

Современный мир жесток и непредсказуем. Действительно добрым людям, таким, как Акакий Башмачкин, места в нем абсолютно нет. Жестокие нравы общества уничтожают простого человека. Так и случилось, ведь наш герой был попросту убит. Бандиты отобрали единственное сокровище простого и честного человека. Это и стало причиной появления темы мести.

Месть «маленького человека»

Акакий Акакиевич Башмачкин после своей физической смерти становится злым духом, полным мести. Мы понимаем, что даже у самого доброго в мире человека может попросту закончиться терпение. Тогда его больная душа будет вечно скитаться по миру и искать то, что ему принадлежит. Поэтому Башмачкин не уходит на тот свет, а остается в форме призрака. Он отбирает у людей шубы и шинели в поисках своей, ведь он честно ее заработал. Вряд ли хоть когда-то он сможет отыскать свою.

Мотив жадности

Многие также выделяют мотив жадности Башмачкина. Даже после смерти он держится за возможность вернуть свою шинель. Казалось бы, он умер, а это явная причина забыть о физических вещах. Но Акакий не готов расставаться со своей вещью.

Насколько публикация полезна?

Нажмите на звезду, чтобы оценить!

Средняя оценка / 5. Количество оценок:

Оценок пока нет. Поставьте оценку первым.

Главные герои и их характеристика

Авторская позиция Гоголя заслуживает отдельного внимания. Он не оправдывает и не возвышает своего героя, хоть и жалеет его от всей души. В начале он явно иронизирует на его счет, зато потом искренне сопереживает его утрате, наделяя душу умершего мистической силой для реализации правосудия.

ШинельТекст

В департаменте… но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным всё общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом

. Итак, в
одном департаменте
служил
один чиновник
; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным… Что ж делать! виноват петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться. Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого неизвестно. И отец, и дед, и даже шурин и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки. Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю оно покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что его никак не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать другого имени, и это произошло именно вот как. Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Сессия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. «Нет, – подумала покойница, – имена-то всё такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание, – проговорила старуха, – какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий». Еще переворотили страницу – вышли: Павсикахий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу, – сказала старуха, – что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий». Таким образом и произошел Акакий Акакиевич. Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник. Итак, вот каким образом произошло всё это. Мы привели потому это, чтобы читатель мог сам видеть, что это случилось совершенно по необходимости и другого имени дать было никак невозможно. Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить. Сколько ни переменялось директоров и всяких начальников, его видели всё на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове. В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже: «перепишите», или: «вот интересное, хорошенькое дельце», или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто всё переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей. И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» – и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой». И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, Боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным…

Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, – нет, он служил с любовью. Там, в этом переписываньи, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его. Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу. Впрочем, нельзя сказать, чтобы не было к нему никакого внимания. Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в другое присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и, наконец, сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь». С тех пор оставили его навсегда переписывать. Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало. Он не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета. Воротничок на нем был узенький, низенький, так что шея его, несмотря на то что не была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною, как у тех гипсовых котенков, болтающих головами, которых носят на головах целыми десятками русские иностранцы. И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор. Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, простирающий до того проницательность своего бойкого взгляда, что заметит даже, у кого на другой стороне тротуара отпоролась внизу панталон стремешка, – что вызывает всегда лукавую усмешку на лице его.

Но Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки, и только разве если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо и напускала ноздрями целый ветер в щеку, тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на середине улицы. Приходя домой, он садился тот же час за стол, хлебал наскоро свои щи и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, ел всё это с мухами и со всем тем, что ни посылал Бог на ту пору. Заметивши, что желудок начинал пучиться, вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом. Если же таких не случалось, он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу.

Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, – когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, – когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер – истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, – словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, – словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, – Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере. Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то Бог пошлет переписывать завтра? Так протекала мирная жизнь человека, который с четырьмястами жалованья умел быть довольным своим жребием, и дотекла бы, может быть, до глубокой старости, если бы не было разных бедствий, рассыпанных на жизненной дороге не только титулярным, но даже тайным, действительным, надворным и всяким советникам, даже и тем, которые не дают никому советов, ни от кого не берут их сами.

Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз, хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров. В девятом часу утра, именно в тот час, когда улицы покрываются идущими в департамент, начинает он давать такие сильные и колючие щелчки без разбору по всем носам, что бедные чиновники решительно не знают, куда девать их. В это время, когда даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах, бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны. Всё спасение состоит в том, чтобы в тощенькой шинелишке перебежать как можно скорее пять-шесть улиц и потом натопаться хорошенько ногами в швейцарской, пока не оттают таким образом все замерзнувшие на дороге способности и дарованья к должностным отправлениям. Акакий Акакиевич с некоторого времени начал чувствовать, что его как-то особенно сильно стало пропекать в спину и плечо, несмотря на то что он старался перебежать как можно скорее законное пространство. Он подумал, наконец, не заключается ли каких грехов в его шинели. Рассмотрев ее хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух-трех местах, именно на спине и на плечах, она сделалась точная серпянка: сукно до того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась. Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновникам; от нее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом. В самом деле, она имела какое-то странное устройство: воротник ее уменьшался с каждым годом более и более, ибо служил на подтачиванье других частей ее. Подтачиванье не показывало искусства портного и выходило, точно, мешковато и некрасиво. Увидевши, в чем дело, Акакий Акакиевич решил, что шинель нужно будет снести к Петровичу, портному, жившему где-то в четвертом этаже по черной лестнице, который, несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков, – разумеется, когда бывал в трезвом состоянии и не питал в голове какого-нибудь другого предприятия. Об этом портном, конечно, не следовало бы много говорить, но так как уже заведено, чтобы в повести характер всякого лица был совершенно означен, то, нечего делать, подавайте нам и Петровича сюда. Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он начал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом, без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик. С этой стороны он был верен дедовским обычаям и, споря с женой, называл ее мирскою женщиной и немкой. Так как мы уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать слова два; но, к сожалению, о ней не много было известно, разве только то, что у Петровича есть жена, носит даже чепчик, а не платок; но красотою, как кажется, она не могла похвастаться; по крайней мере при встрече с нею одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и испустивши какой-то особый голос.

Тематика повести очень многогранна и затрагивает много остросоциальных и психологических аспектов.

Шинель

В одном департаменте служил чиновник по имени Акакий Акакиевич Башмачкин. Его покойная матушка, тоже чиновница, не нашла в календаре подходящего имени и назвала сына в честь отца.

Акакий Акакиевич Башмачкин — бедный чиновник лет пятидесяти, низенький, рябоватый, рыжеватый, подслеповатый человек с лысиной на лбу, морщинами на щеках и серым лицом, робкий, тихий, безобидный

Башмачкин был вечным титулярным советником.

Сколько ни переменялось директоров,… его видели… тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он… так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове.

Все сослуживцы издевались над Башмачкиным — сочиняли анекдоты о нём и его семидеся­тилетней квартирной хозяйке, сыпали ему на голову бумажки. Когда шутки начинали мешать работать, Башмачкин говорил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?». В этих словах было что-то настолько жалкое, что один молодой человек, услышав их, отвернулся от своих товарищей-шутников. В последствии он не раз «содрогался,… видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утончённой, образованной светскости».

Продолжение после рекламы:

Служил Башмачкин с любовью. Он переписывал бумаги, и это приносило ему радость. Однажды начальник поручил ему более сложную работу — переписать документ, внеся в него незначи­тельные изменения, но Башмачкин испугался непривычной работы, отказался и навсегда остался переписчиком.

О внешности и одежде Башмачкин не думал, на улице по сторонам не смотрел и почти ничего вокруг себя не замечал. Придя домой, он съедал обед, не чувствуя вкуса еды, и снова садился переписывать. На вечеринки или в театр он никогда не ходил, а по вечерам, написавшись вдоволь, ложился спать, улыбаясь при мысли о завтрашнем дне и любимой работе.

Так и прожил бы Башмачкин до старости, если бы лет в пятьдесят не обнаружил, что его форменная шинель протёрлась на спине и совершенно не греет. Шинель эта была очень старой, её воротник почти полностью пошёл на заплатки, и в департаменте все издевались над ней, называя «капотом» (халатом).

Башмачкин отнёс шинель к Петровичу, который занимался починкой чиновничьей одежды, надеясь, что тот как-нибудь её починит.

Петрович — портной, бывший крепостной, пьяница, раньше звался Григорием

Осмотрев шинель, трезвый и сердитый Петрович заявил, что починить шинель невозможно — старое сукно не выдержит веса заплатки, а новая будет стоит слишком дорого для Башмачкина, получавшего мизерную зарплату. Через неделю Башмачкин снова попытался уговорить выпившего и подобревшего Петровича починить шинель, но тот опять отказался и пообещал сшить новую.

Брифли существует благодаря рекламе:

Башмачкин понял, что без новой шинели не обойтись. Зная, что Петрович любит преувеличивать, он прикинул, что обновка обойдётся примерно вдвое дешевле озвученной портным суммы. Половина этих денег у Башмачкина уже была, он сумел сэкономить, откладывая по грошику с каждого потраченного рубля. Чтобы собрать вторую половину, он отказался от вечернего чая и свечей и реже отдавал бельё в стирку.

За полгода он привык голодать по вечерам, а его жизнь наполнилась смыслом, словно «какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу». Подругой для Башмачкина стала новая шинель, о которой он думал день и ночь.

Решившись воплотить свою мечту, Башмачкин стал живее и твёрже характером. В его глазах горел огонь, а в голову приходили дерзкие мысли — а не сделать ли воротник шинели из куницы. Каждый месяц он обсуждал с Петровичем покрой будущей шинели, качество и цвет сукна и заходил в лавки прицениться.

Нужная сумма собралась благодаря директору, который начислил Башмачкину большую годовую премию. Башмачкин с Петровичем отправились по лавкам и купили великолепного сукна, а вместо куницы — лучшую кошку, которая издали походила на куницу. Затем Петрович сшил прекрасную, тёплую шинель. Башмачкин сразу отправился в ней на работу, где сослуживцы поздравили его и предложили «вспрыснуть» обновку.

Продолжение после рекламы:

Денег на вечеринку у Башмачкина не было, и один из начальников пригласил всех к себе, решив совместить «вспрыскивание» с собственными именинами. Отказаться Башмачкин не смог.

Впрочем, ему потом сделалось приятно, когда вспомнил, что он будет иметь чрез то случай пройтись даже и ввечеру в новой шинели.

Вечером Башмачкин отправился к начальнику, который жил в богатом районе Петербурга. Там его накормили, напоили шампанским, от чего он сильно задержался и домой отправился в двенадцать часов ночи.

По хорошо освещённым улицам богатого района идти был весело. Подвыпивший Башмачкин до того осмелел, что даже подбежал за какой-то дамой, «у которой всякая часть тела была исполнена необыкно­венного движения». Но вскоре потянулись бедные, плохо освещённые и пустынные улицы с деревянными заборами, и его весёлость сильно уменьшилась.

Улица вывела Башмачкина на огромную и пустую площадь — только на другом её конце виднелась будка с одиноким будочником. Зажмурившись от страха, Башмачкин пошёл через площадь, как вдруг его остановили какие-то люди, сняли с него шинель и дали пинка.

Башмачкин упал в сугроб, не в силах крикнуть от страха. Немного придя в себя, он добрался до будочника, который сделать ничего не мог, только посоветовал ему пойти к квартальному надзирателю. Дома растрёпанного Башмачкина встретила квартирная хозяйка и посоветовала идти к частному приставу.

Брифли существует благодаря рекламе:

На следующий день Башмачкин прогулял работу, отправился к частному приставу и добился, чтобы тот его принял. Частный начал расспрашивать, откуда Акакий Башмачкин возвращался так поздно, уж не из публичного дома ли, и совсем не обратил внимания на личности грабителей. Дадут ли делу ход, несчастный Башмачкин так и не понял.

На работу он явился в «в старом капоте своём, который сделался ещё плачевнее». Некоторые посмеялись, остальные решили собрать для Башмачкина денег, но сумма вышла совсем мизерная. Один из сослуживцев посоветовал ему обратиться к «значительному лицу», которое может ускорить поимку грабителей.

Значительное лицо — человек, недавно назначенный на высокую должность, внешне важен и груб, но в глубине души неплохой и не глупый, способный на сочувствие, женат, имеет трёх детей

Значительное лицо раньше был не таким уж и значительным, но недавно его назначили на генеральскую должность.

…всегда найдётся такой круг людей, для которых незначи­тельное в глазах прочих есть уже значительное.

В душе он был хорошим человеком, но генеральский чин сбил его с толку. Изо всех сил он старался усилить свою значительность и в результате стал очень груб с низшими по чину.

Башмачкин отправился к значительному лицу, но тот в это время беседовал со старым знакомым, недавно приехавшим в Петербург. Увидев немолодого человека в стареньком мундире, значительное лицо решил выказать перед знакомым свою строгость. Он не стал слушать Башмачкина и так накричал на него, что он практически лишился чувств. Сторожа вынесли бесчувственного Башмачкина, а значительно лицо остался очень довольно произведённым эффектом.

Несчастный Башмачкин шёл домой, не чувствуя ни рук, ни ног. Началась вьюга, и его сильно продуло. Он слёг и вскоре умер в жару и бреду, видя перед собой утраченную шинель, которая на миг оживила его бедную жизнь.

И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нём его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищённое, никому не дорогое, ни для кого не интересное…

Вскоре по Петербургу прошёл слух, что на том месте, где ограбили Акакия Акакиевича мёртвый чиновник срывает с людей шинели, не глядя на чины и звания. Один из чиновников департамента увидел мертвеца и узнал в нём Башмачкина. Полиция мертвеца поймать не могла.

Значительное лицо, не лишённого сострадания, тревожила мысль о бедном Башмачкине. Через неделю ему донесли, что Башмачкин умер. Желая развлечься и заглушить упрёки совести, значительное лицо отправился на вечеринку, а затем — к любовнице. По дороге мёртвый Башмачкин сорвал с него шинель и заявил, что это компенсация за ущерб, нанесённый ему значительным лицом.

Это происшествие так напугало значительное лицо, что он начал меньше грубить подчинённым и внимательнее выслушивать просителей. А генеральская шинель, видимо, пришлась мертвецу впору, потому что с тех пор больше его на улицах Петербурга не встречали. Только коломенский будочник однажды ночью увидел привидение, но оно было выше ростом, с преогромными усами и кулаками, каких «и у живых не найдёшь».

Проблемы

В повести очень глобальная проблематика. В ее рамках автор объясняет читателям нравственные проблемы гуманизма, бедности, социального неравенства, равнодушия. Трагедия маленького человека — основная в их списке. Конкретизируем ее другими, более узкими направлениями:

Книга направлена против эгоизма и равнодушия людей, особенно на службе, где они должны выполнять не только нравственный, но и служебный долг.

Краткое содержание

Акакий Акакиевич Башмачкин был ничем не примечательным человеком. Он любил переписывать бумаги, но был, в общем-то, незначительным, и все над ним посмеивались. Жалование у Башмачкина было скромное — 400 рублей.

Однажды шинель Акакия Акакиевича совсем прохудилась. Он попросил портного Петровича зашить, но и шить-то уже было нечего — вся ткань гнилая. Надо шить новую. Акакий Акакиевич стал экономить: отказался от чаепитий, старался ходить на цыпочках, чтобы беречь ботинки, реже отдавал бельё стирать, а дома носил только халат. Наконец деньги были накоплены, и Акакий Акакиевич получил новую шинель.

В департаменте все его поздравили и пригласили на именины к коллеге. Ночью Акакий Акакиевич возвращался домой, как тут к нему подошли неизвестные и со словами: «А шинель-то моя!» — драгоценную одежду отобрали.

Квартирная хозяйка советовала обратиться в полицию. Акакий Акакиевич обратился — но толку никакого. На работу он пришёл в старой шинели. Сотрудники пожалели его и посоветовали обратиться за помощью к «значительному лицу», но это «лицо» так накричало на Башмачкина, что тот ушёл, «себя не помня».

Было холодно, старая шинель не грела, и Башмачкин слёг, а через несколько дней умер. Только у Калинкина моста появился призрак в образе чиновника, снимающий с прохожих верхнюю одежду. Кто-то даже узнал в этом призраке Акакия Башмачкина. Однажды мимо моста проезжало «значительное лицо». Призрак с криком: «Твоей-то шинели мне и нужно!» — снял с «лица» верхнюю одежду и больше не появлялся.

Главная мысль и смысл финала

Шинель — Николай Гоголь

В депар­та­менте… но лучше не назы­вать, в каком депар­та­менте. Ничего нет сер­ди­тее вся­кого рода депар­та­мен­тов, пол­ков, кан­це­ля­рий и, сло­вом, вся­кого рода долж­ност­ных сосло­вий. Теперь уже вся­кий част­ный чело­век счи­тает в лице своем оскорб­лен­ным всё обще­ство. Гово­рят, весьма недавно посту­пила просьба от одного капи­тан-исправ­ника, не помню какого-то города, в кото­рой он изла­гает ясно, что гиб­нут госу­дар­ствен­ные поста­нов­ле­ния и что свя­щен­ное имя его про­из­но­сится реши­тельно всуе. А в дока­за­тель­ство при­ло­жил к просьбе пре­огром­ней­ший том какого-то роман­ти­че­ского сочи­не­ния, где чрез каж­дые десять стра­ниц явля­ется капи­тан-исправ­ник, местами даже совер­шенно в пья­ном виде. Итак, во избе­жа­ние вся­ких непри­ят­но­стей, лучше депар­та­мент, о кото­ром идет дело, мы назо­вем одним депар­та­мен­том. Итак, в одном депар­та­менте слу­жил один чинов­ник; чинов­ник нельзя ска­зать чтобы очень заме­ча­тель­ный, низень­кого роста, несколько рябо­ват, несколько рыже­ват, несколько даже на вид под­сле­по­ват, с неболь­шой лыси­ной на лбу, с мор­щи­нами по обеим сто­ро­нам щек и цве­том лица что назы­ва­ется гемор­ро­и­даль­ным… Что ж делать! вино­ват петер­бург­ский кли­мат. Что каса­ется до чина (ибо у нас прежде всего нужно объ­явить чин), то он был то, что назы­вают веч­ный титу­ляр­ный совет­ник, над кото­рым, как известно, натру­ни­лись и наост­ри­лись вдо­воль раз­ные писа­тели, име­ю­щие похваль­ное обык­но­ве­нье нале­гать на тех, кото­рые не могут кусаться. Фами­лия чинов­ника была Баш­мач­кин. Уже по самому имени видно, что она когда-то про­изо­шла от баш­мака; но когда, в какое время и каким обра­зом про­изо­шла она от баш­мака, ничего этого неиз­вестно. И отец, и дед, и даже шурин и все совер­шенно Баш­мач­кины ходили в сапо­гах, пере­ме­няя только раза три в год под­метки. Имя его было Ака­кий Ака­ки­е­вич. Может быть, чита­телю оно пока­жется несколько стран­ным и выис­кан­ным, но можно уве­рить, что его никак не искали, а что сами собою слу­чи­лись такие обсто­я­тель­ства, что никак нельзя было дать дру­гого имени, и это про­изо­шло именно вот как. Родился Ака­кий Ака­ки­е­вич про­тив ночи, если только не изме­няет память, на 23 марта. Покой­ница матушка, чинов­ница и очень хоро­шая жен­щина, рас­по­ло­жи­лась, как сле­дует, окре­стить ребенка. Матушка еще лежала на кро­вати про­тив две­рей, а по пра­вую руку стоял кум, пре­вос­ход­ней­ший чело­век, Иван Ива­но­вич Ерош­кин, слу­жив­ший сто­ло­на­чаль­ни­ком в сенате, и кума, жена квар­таль­ного офи­цера, жен­щина ред­ких доб­ро­де­те­лей, Арина Семе­новна Бело­брюш­кова. Родиль­нице предо­ста­вили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Мок­кия, Сес­сия, или назвать ребенка во имя муче­ника Хоз­да­зата. «Нет, — поду­мала покой­ница, — имена-то всё такие». Чтобы уго­дить ей, раз­вер­нули кален­дарь в дру­гом месте; вышли опять три имени: Три­фи­лий, Дула и Вара­ха­сий. «Вот это нака­за­ние, — про­го­во­рила ста­руха, — какие всё имена; я, право, нико­гда и не слы­хи­вала таких. Пусть бы еще Вара­дат или Варух, а то Три­фи­лий и Вара­ха­сий». Еще пере­во­ро­тили стра­ницу — вышли: Пав­си­ка­хий и Вах­ти­сий. «Ну, уж я вижу, — ска­зала ста­руха, — что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он назы­ваться, как и отец его. Отец был Ака­кий, так пусть и сын будет Ака­кий». Таким обра­зом и про­изо­шел Ака­кий Ака­ки­е­вич. Ребенка окре­стили, при­чем он запла­кал и сде­лал такую гри­масу, как будто бы пред­чув­ство­вал, что будет титу­ляр­ный совет­ник. Итак, вот каким обра­зом про­изо­шло всё это. Мы при­вели потому это, чтобы чита­тель мог сам видеть, что это слу­чи­лось совер­шенно по необ­хо­ди­мо­сти и дру­гого имени дать было никак невоз­можно. Когда и в какое время он посту­пил в депар­та­мент и кто опре­де­лил его, этого никто не мог при­пом­нить. Сколько ни пере­ме­ня­лось дирек­то­ров и вся­ких началь­ни­ков, его видели всё на одном и том же месте, в том же поло­же­нии, в той же самой долж­но­сти, тем же чинов­ни­ком для письма, так что потом уве­ри­лись, что он, видно, так и родился на свет уже совер­шенно гото­вым, в виц­мун­дире и с лыси­ной на голове. В депар­та­менте не ока­зы­ва­лось к нему ника­кого ува­же­ния. Сто­рожа не только не вста­вали с мест, когда он про­хо­дил, но даже не гля­дели на него, как будто бы через при­ем­ную про­ле­тела про­стая муха. Началь­ники посту­пали с ним как-то холодно-дес­по­ти­че­ски. Какой-нибудь помощ­ник сто­ло­на­чаль­ника прямо совал ему под нос бумаги, не ска­зав даже: «пере­пи­шите», или: «вот инте­рес­ное, хоро­шень­кое дельце», или что-нибудь при­ят­ное, как упо­треб­ля­ется в бла­го­вос­пи­тан­ных служ­бах. И он брал, посмот­рев только на бумагу, не глядя, кто ему под­ло­жил и имел ли на то право. Он брал и тут же при­стра­и­вался писать ее. Моло­дые чинов­ники под­сме­и­ва­лись и ост­ри­лись над ним, во сколько хва­тало кан­це­ляр­ского ост­ро­умия, рас­ска­зы­вали тут же пред ним раз­ные состав­лен­ные про него исто­рии; про его хозяйку, семи­де­ся­ти­лет­нюю ста­руху, гово­рили, что она бьет его, спра­ши­вали, когда будет их сва­дьба, сыпали на голову ему бумажки, назы­вая это сне­гом. Но ни одного слова не отве­чал на это Ака­кий Ака­ки­е­вич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже вли­я­ния на заня­тия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слиш­ком была невы­но­сима шутка, когда тол­кали его под руку, мешая зани­маться своим делом, он про­из­но­сил: «Оставьте меня, зачем вы меня оби­жа­ете?» И что-то стран­ное заклю­ча­лось в сло­вах и в голосе, с каким они были про­из­не­сены. В нем слы­ша­лось что-то такое пре­кло­ня­ю­щее на жалость, что один моло­дой чело­век, недавно опре­де­лив­шийся, кото­рый, по при­меру дру­гих, поз­во­лил было себе посме­яться над ним, вдруг оста­но­вился, как будто прон­зен­ный, и с тех пор как будто всё пере­ме­ни­лось перед ним и пока­за­лось в дру­гом виде. Какая-то неесте­ствен­ная сила оттолк­нула его от това­ри­щей, с кото­рыми он позна­ко­мился, при­няв их за при­лич­ных, свет­ских людей. И долго потом, среди самых весе­лых минут, пред­став­лялся ему низень­кий чинов­ник с лысин­кою на лбу, с сво­ими про­ни­ка­ю­щими сло­вами: «Оставьте меня, зачем вы меня оби­жа­ете?» — и в этих про­ни­ка­ю­щих сло­вах зве­нели дру­гие слова: «Я брат твой». И закры­вал себя рукою бед­ный моло­дой чело­век, и много раз содро­гался он потом на веку своем, видя, как много в чело­веке бес­че­ло­ве­чья, как много скрыто сви­ре­пой гру­бо­сти в утон­чен­ной, обра­зо­ван­ной свет­ско­сти, и, Боже! даже в том чело­веке, кото­рого свет при­знает бла­го­род­ным и честным…

Вряд ли где можно было найти чело­века, кото­рый так жил бы в своей долж­но­сти. Мало ска­зать: он слу­жил рев­ностно, — нет, он слу­жил с любо­вью. Там, в этом пере­пи­сы­ва­ньи, ему виделся какой-то свой раз­но­об­раз­ный и при­ят­ный мир. Насла­жде­ние выра­жа­лось на лице его; неко­то­рые буквы у него были фаво­риты, до кото­рых если он доби­рался, то был сам не свой: и под­сме­и­вался, и под­ми­ги­вал, и помо­гал губами, так что в лице его, каза­лось, можно было про­честь вся­кую букву, кото­рую выво­дило перо его. Если бы сораз­мерно его рве­нию давали ему награды, он, к изум­ле­нию сво­ему, может быть, даже попал бы в стат­ские совет­ники; но выслу­жил он, как выра­жа­лись ост­ряки, его това­рищи, пряжку в пет­лицу да нажил гемор­рой в пояс­ницу. Впро­чем, нельзя ска­зать, чтобы не было к нему ника­кого вни­ма­ния. Один дирек­тор, будучи доб­рый чело­век и желая воз­на­гра­дить его за дол­гую службу, при­ка­зал дать ему что-нибудь поваж­нее, чем обык­но­вен­ное пере­пи­сы­ва­нье; именно из гото­вого уже дела велено было ему сде­лать какое-то отно­ше­ние в дру­гое при­сут­ствен­ное место; дело состо­яло только в том, чтобы пере­ме­нить заглав­ный титул да пере­ме­нить кое-где гла­голы из пер­вого лица в тре­тье. Это задало ему такую работу, что он вспо­тел совер­шенно, тер лоб и, нако­нец, ска­зал: «Нет, лучше дайте я пере­пишу что-нибудь». С тех пор оста­вили его навсе­гда пере­пи­сы­вать. Вне этого пере­пи­сы­ва­нья, каза­лось, для него ничего не суще­ство­вало. Он не думал вовсе о своем пла­тье: виц­мун­дир у него был не зеле­ный, а какого-то рыже­вато-муч­ного цвета. Ворот­ни­чок на нем был узень­кий, низень­кий, так что шея его, несмотря на то что не была длинна, выходя из ворот­ника, каза­лась необык­но­венно длин­ною, как у тех гип­со­вых котен­ков, бол­та­ю­щих голо­вами, кото­рых носят на голо­вах целыми десят­ками рус­ские ино­странцы. И все­гда что-нибудь да при­ли­пало к его виц­мун­диру: или сенца кусо­чек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел осо­бен­ное искус­ство, ходя по улице, поспе­вать под окно именно в то самое время, когда из него выбра­сы­вали вся­кую дрянь, и оттого вечно уно­сил на своей шляпе арбуз­ные и дын­ные корки и тому подоб­ный вздор. Ни один раз в жизни не обра­тил он вни­ма­ния на то, что дела­ется и про­ис­хо­дит вся­кий день на улице, на что, как известно, все­гда посмот­рит его же брат, моло­дой чинов­ник, про­сти­ра­ю­щий до того про­ни­ца­тель­ность сво­его бой­кого взгляда, что заме­тит даже, у кого на дру­гой сто­роне тро­туара отпо­ро­лась внизу пан­та­лон стре­мешка, — что вызы­вает все­гда лука­вую усмешку на лице его.

Чему учит?

Безусловно, произведение учит нас быть отзывчивыми, добрыми, милосердными. Видя весь ужас ситуации со стороны, читатель в состоянии отличить добро от зла и осознать, что проявить желание помочь или действительно помочь – очень ценное качество. Оно может предотвратить многие беды. Таков вывод из прочитанного текста.

Автор склоняет нас к мысли, что за любое зло мир отвечает злом. Так или иначе, сделав что-то плохое, человек получит его же в двойном размере. Поэтому стоит отвечать за свои слова и поступки, а также быть готовым к тому, что возмездие обязательно придёт. И если никто не способен наказать, то уж сверхъестественные силы точно способны воздать должное вышестоящим лицам. Такова мораль в повести Гоголя «Шинель».

То, над чем смеется Гоголь, неприятно и смешно каждому здравомыслящему человеку. Низость и ограниченность человека, его рабская покорность судьбе и окружению, его инфантильность и нежелание развиваться — все это есть в образе маленького человека. Автор не идеализирует его, а высмеивает за слабость и потворство общественным порокам.

Критика

В журнале «Физиология Петербурга» многие писатели отзывались о «Шинели», которая действительно сделала революцию в литературном пространстве того времени и открыла новое направление «натуральной школы». В.Г. Белинский, например, назвал произведение «одним из глубочайших созданий Гоголя». И к этому мнению присоединились многие критики.

Знаменитая фраза: «Все мы вышли из гоголевской шинели», которая кстати принадлежит не Достоевскому, а французскому резиденту Вогюэ, говорит нам не только о том, что Гоголь мастерски справился со своей задачей и максимально передал свою идею читателю, но и то, что Гоголь был известен даже за рубежом.

Источник