кто такой родзевич белевич

Красная строка № 19 (414) от 16 июня 2017 года

От Родзевича-Белевича до Бурова — один шаг

Владимир Карлович Родзевич-Белевич — один из организаторов первого кружка марксистов в Орле. На ул. Родзевича-Белевича, 8 живут люди, оказавшиеся без горячей воды и отопления из-за оползня грунта напротив дома 46 по улице Бурова.

Михаил Никитович Буров — первый председатель орловского военно-революционного комитета. Военно-революционные комитеты выполняли роль временных чрезвычайных органов пролетарской власти.

Дом 46 на ул. Бурова находится неподалеку от дома 8 на ул. Родзевича-Белевича. По этому адресу в 323-квартирной многоэтажке возникло закрытое интернет-сообщество, изучающее причины исчезновения горячей воды, появления оползня и характер власти.

Добрые люди из контролирующей организации посоветовали жильцам стучаться во все инстанции, если они хотят, чтобы в их квартиры поскорее вернулось тепло. Обширная переписка с местными и государственными чиновниками, а также личное общение с представителями власти подвигает молодые семьи из дома № 8 к выводу, отраженному в тексте «Интернационала»:

«Никто не даст нам избавленья:
Ни бог, ни царь и не герой.
Добьёмся мы освобожденья
Своею собственной рукой».

У этих известных строк есть продолжение:

«Чтоб вор вернул нам все, что взял он…».

Так далеко члены сообщества еще не заходили, но и первые марксисты начинали не с выводов, а с вопросов. А их накопилось много. Шум, поднятый по поводу обрушения дороги, заглушил несколько не менее важных тем.

Во-первых, дорога напротив дома 46 по ул. Бурова и сейчас продолжает ползти, всякий желающий может в этом убедиться.

Во-вторых, обратившись в городскую администрацию с просьбой навести в этом деле порядок, жильцы — члены закрытого внутридомового интернет-сообщества с удивлением узнали, что город эту дорогу своей не признает и, соответственно, не хочет нести за нее ответственность. Из ответа заместителя главы администрации г. Орла — начальника управления городского хозяйства и транспорта Р. В. Игнатушина: «Проезд от дома № 46 по ул. Бурова до дома № 8 по ул. Родзевича-Белевича является подъездным путем, организованным застройщиком многоквартирного жилого дома. Указанный участок в муниципальной собственности не значится».

В-третьих, каким образом дом № 46 по улице Бурова, напротив которого произошло обрушение, оказался на прежде действовавшей асфальтированной дороге, по которой без проблем ходили большегрузы? Вторая секция дома № 46 буквально оседлала старую дорогу, перекрыв ее.

В-четвертых… Этот документ следует процитировать почти целиком.

«Федеральная служба по экологическому, технологическому и атомному надзору (Ростехнадзор). Приокское управление. Заместитель руководителя:
«В соответствии с Вашим обращением, поступившим в Приокское управление Ростехнадзора с сайта № 168, отвечаем:
1. Подача газа в автономную котельную дома № 8 по улице Родзевича-Белевича прекращена вследствие повреждения газопровода среднего давления в районе дома № 46 по ул. Бурова в г. Орле, по которому осуществлялась подача газа. Обследованием от 11.04.2017 г. филиалом АО «Газпром газораспределение Орел» в г. Орле установлено, что данный газопровод не только поврежден, а еще имеет смещение относительно проектного положения на 12 м. Подача газа по данному газопроводу не исключает ситуаций, угрожающих жизни и здоровью граждан.
2. Работы, выполненные АО «Газпром газораспределение Орел» в г. Орле по временному газоснабжению, выполнены также с нарушением действующего законодательства, что не исключает ситуаций, угрожающих жизни и здоровью граждан…».

В-пятых, 12 метров — это не то расстояние, которое отделяет «сместившийся» газопровод и новую обрушившуюся дорогу от старой дороги под домом № 46?

В-шестых, седьмых, восьмых, девятых и десятых, каким образом газопровод мог сместиться от своего проектного положения, если за соответствием исполнительной документации проекту следит огромное количество проверяющих и надзирающих структур, а Государственный архитектурно-строительный надзор (ГАСН) обязан контролировать строительство на всех его этапах? Если газопровод проложен не по проекту, где были все проверяющие структуры?
Как дом с таким газопроводом мог быть принят в эксплуатацию?

Создается впечатление, что ЧП с обрушением вызвано беззаконием и корыстью, прикрываемыми ныне круговой порукой.

Во всяком случае, жильцы оставленного без горячей воды и отопления дома были сильно удивлены нервной реакцией власти на их активность. Глава городской администрации А. И. Усиков едва не устроил на планерке истерику, увидев женщин с детьми и непослушного депутата И. В. Коновалова; какой-то господин на встрече с жителями зло бросил опешившему активисту из дома № 8, что тот мог бы и в тазике воду нагреть, ничего не случилось бы.

После похода в областную администрацию выясняется, что новую газовую трубу к проблемному дому по новому маршруту в спешном порядке будет тянуть город. Почему и за какие средства? За счет бюджета, которого постоянно не хватает?

Какая-то цепочка безответственности и странных решений. А если бы обрушилась не дорога, а дом? Будем надеяться, что прокуратура звеном этой странной и очень подозрительной цепочки не является и ответит на вопросы, живо обсуждаемые ныне в закрытом интернет-сообществе дома № 8 по улице Родзевича-Белевича. Как когда-то первые марксисты, молодые семьи, купившие жилье по ипотеке, волей-неволей пытаются разобраться в логике капитализма, стремящегося извлечь прибыль любым путем. Марксисты вместе с основоположником учения пришли к выводу, что в этом стремлении сдерживающих нравственных начал нет. Существенным является лишь размер прибыли. Это многое объясняет в современной жизни Орла.

Как там в уже процитированном «Интернационале»:

«Держава — гнёт, закон лишь маска,
Налоги душат невтерпёж.
Никто богатым не указка,
И прав у бедных не найдёшь»?

Одно дело — марксистские кружки, и совсем другое — военно-революционные комитеты.
А от Родзевича-Белевича до ул. Бурова — не так уж и далеко. Можно сказать, один шаг. Примите это как шутку в год 100-летия революции.

Источник

nandzed

Нешёлковый путь

Квинтэссенция впечатлений, со временем потерявшая геометрию

И рядом с этими строками запись в тетради : «12-го декабря (среда) — конец моей жизни. Хочу умереть в Праге, чтобы меня сожгли».

Позднее, уже в Париже у Эфрона тоже было серьёзный роман с другой женщиной. Но он тоже не смог оставить Марину.

Цветаева и Родзевич продолжали все же время от времени видеться и в эти зимние и весенние месяцы наступившего 1924 года.

В январе 1925 года Константин уехал из Праги.

Роман продолжался с сентября 1923 по май 1924 года. Считается, что отношения закончились в декабре 1923 (письмо Сергея Эфрона к Максимилиану Волошину). Но, судя по переписке Цветаевой и Родзевича, они длились несколько дольше.

Всё началось в те дни сентября в Праге, когда Цветаева осталась без мужа и дочери. Сергей повёз Алю в гимназию в Моравска Тшебова — небольшой чешский городок на границе с Германией. Марина с Константином провожали их на вокзале. После чего она сразу написала ему в письме : «Мой дорогой друг, друг нежданный, нежеланный и негаданный, милый чужой человек, ставший мне навеки родным, вчера, под луной, идя домой, я думала (тропинка летела под ногами, луна летела за плечом) — “Слава Богу, слава мудрым богам, что я этого прелестного, опасного, чужого мальчика — не люблю! Если бы я его любила — я бы не оторвалась … В трудный час окликните — отзовусь»…
Семь дней подряд, до возвращения Сергея они не расставались. «Живая», вполне «очная» любовь врывается в жизнь Цветаевой. Непохожая на все то, что она знала прежде. Все её прежние романы были эпистолярно-платоническими. Радостный, уверенный, земной Константин Родзевич изумил и покорил ее. «Встретившись с Вами, я встретилась с никогда не бывшим в моей жизни: любовью-силой, любовью-высью, любовью-радостью, — написала ему Марина в одном из писем этой осени. — Ваше дело довершить, или, устрашившись тяжести — бросить.»
Константин устрашился. И бросил.

Цветаеву, как поэта, он не ценил, стихи – не понимал. Вот свидетельство Владимира Сосинского – человека близко знавшего Родзевича: «. Возвращаюсь к герою «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца» – единственному роману Цветаевой вне семьи – и с недоумением развожу руками: ведь и этот кратковременный роман. Что это был за роман! Герой этих двух поэм как-то говорил мне: «Не понимаю ваших восторгов перед стихами Марины Цветаевой. Я, например, их вовсе не понимаю, они мне ничего не говорят. У меня, простите, полное отвращение к ее творчеству».

Возможно это и отличало его от всех остальных поклонников, которые в первую очередь видели в Цветаевой поэта, а уже потом женщину. Видимо, поэтому её так влекло к нему.

Рыночною новизною
Сыты ли? К волшбам остыв,
Как живется вам с земною
Женщиною, без шестых

«Поэма Горы» — поэма любви, на пике счастья. Счастья, понимающего свою обречённость. Любовь, чувствующая неизбежный конец. Гора у Цветаевой — символ высоты духа, высоты чувства над бытом.

«Поэма Конца» — воплощение неизбежности разрыва, гора — рухнувшая, и счастье, обернувшееся горем.

«Прости меня! Не хотела!
Вопль вспоротого нутра!
Так смертники ждут расстрела
В четвертом часу утра. «

«Как будто бы душу сдернули
С кожей! Паром в дыру ушла
Пресловутая ересь вздорная
Именуемая душа.»

Сам Константин об этом говорил : «Я его (С. Эфрона) не вербовал, но я с ним работал». Скорее всего это так и есть. Если верить утверждениям некоторых исследователей, что предложение работать на советскую разведку, поначалу не понятое Эфроном во всём его страшном объёме, было сделано ему в советском посольстве в 1931 году, когда он подал прошение о советском паспорте и выразил желание вернуться на родину

В одном из писем к Анне Саакянц, литературоведу и биографу Цветаевой, он завуалированно признается, что всегда работал на советскую разведку :

«Ради бога, не выставляйте меня сторонником «белых»: под их господством мне приходилось порой находиться, но я никогда не стоял на их стороне. Мне приходилось разыгрывать роли, являвшиеся прикрытием и имевшие другие, скрытые предназначения».
В годы Второй Мировой войны Родзевич сражался в рядах французского Сопротивления, попал в концлагерь Ораниенбург, затем в Заксенхаузен. В лагере Родзевич был назначен переводчиком группы молодых заключённых-французов, работавших на целлюлозном заводе — он в совершенстве владел немецким языком. Как переводчик, сам физическим трудом не занимался. Был освобожден советскими войсками в мае 1945 года. Его почему-то не интернировали в СССР, как всех прочих. Дали вернуться во Францию, даже подлечили слегка. ВИдимо, потому что в его «работе» не было провалов, как у Эфрона, его не надо было отзывать на родину, он ещё был полезен за её пределами.
Два следующих года он лечился в санаториях Франции и Швейцарии. Потом возобновил постоянную жизнь в Париже. Начал заниматься скульптурой.
Дожил до 93 лет. Но в страну Советов так и не вернулся. Приезжал лишь один раз в 1960 году. Встречался с Ариадной Эфрон. Передал ей письма Марины, которые все сохранил. Об Ариадне он написал : “Я был у нее в Тарусе, она святая, она носит воду в ведрах”.

На отдалении во времени невыносимый тогда шквал цветаевских страстей уже виделся ему подарком судьбы.
В последние годы жизни он увлекался резьбой по дереву: вырезал деревянные скульптуры. Среди который было много изображений Марины.
Он умер в феврале 1988 года в Монморанси, под Парижем, одинокий и покинутый всеми, в приюте для престарелых. Ему было 92 года.
Среди его вещей была обнаружена пачка писем Веры Гучковой-Трейл — его давней возлюбленной и сподвижницы.Видимо, именно её он в своё время препочёл Цветаевой.

Источник

Константин Родзевич. Шпион Серебряного века на службе НКВД

В нашем цик­ле мы в основ­ном каса­лись исто­рий пере­беж­чи­ков, про­ме­няв­ших СССР на загра­ни­цу. Но ведь и сре­ди наших эми­гран­тов, и сре­ди ино­стран­цев было мно­го тех, кто верой и прав­дой слу­жил совет­ской раз­вед­ке. Кро­ме Зор­ге, сто­ит знать таких геро­ев КГБ как Ким Фил­би, Олдридж Эймс, Вил­ли Леман.

Кон­стан­тин Родзе­вич, 1920‑е гг., Франция

Совет­ские спец­служ­бы с пер­вых дней рабо­ты вер­бо­ва­ли рус­ских эми­гран­тов. Наш образ эми­гран­та в Пари­же 1920—1930‑х годов — офи­цер, вер­ный при­ся­ге как гене­рал Куте­пов или интел­ли­гент, не при­няв­ший новой вла­сти как Иван Бунин. Но в эми­гра­ции были и те, кто разо­ча­ро­вал­ся в бед­ной евро­пей­ской жиз­ни и ско­ром свер­же­нии крас­ной вла­сти, люди левых взгля­дов. Тос­ка по родине и про­ща­ние с иллю­зи­я­ми моти­ви­ро­ва­ли пой­ти на служ­бу в НКВД, ведь иску­пив вину вполне мож­но было вер­нуть­ся домой и мино­вать репрес­сии. Как не вспом­нить опи­сан­ную нами исто­рию Сверч­ко­ва и Вино­гра­до­ва. Самый яркий кинош­ный образ тако­го героя — Митя из «Утом­лён­ных солн­цем» в испол­не­нии Оле­га Меньшикова.

Митя, бело­гвар­де­ец пере­шед­ший на сто­ро­ну ста­лин­ской Рос­сии — герой филь­ма «Утом­лён­ные солнцем»

Наш сего­дняш­ний герой Кон­стан­тин Боле­сла­во­вич Родзе­вич — чело­век уни­каль­ных талан­тов. Худож­ник и писа­тель, юрист и пере­вод­чик, рез­чик по дере­ву и, конеч­но, гла­за и уши НКВД в Евро­пе. Сколь­ко талан­тов было у мно­гих людей поко­ле­ния «сереб­ря­но­го века», полу­чив­ших пре­крас­ное обра­зо­ва­ние и рос­ших сре­ди эли­ты! Его био­гра­фия была засек­ре­че­на, лишь послед­ние иссле­до­ва­ния про­ли­ва­ют свет на судь­бу бело­го эми­гран­та, тру­див­ше­го­ся на ЧК и про­жив­ше­го 92 года. Он умер в Пари­же в 1988 году, не дожив до паде­ния СССР лишь три года.

Детство и юность Родзевича

Кон­стан­тин был «золо­тым ребён­ком». Он родил­ся в Санкт-Петер­бур­ге 2 октяб­ря 1895 года в семье цар­ско­го гене­ра­ла, началь­ни­ка сани­тар­ной служ­бы импе­ра­тор­ской армии Боле­сла­ва Ада­мо­ви­ча Родзе­ви­ча. Несмот­ря на поль­ское про­ис­хож­де­ние и като­ли­че­скую веру, его отец смог сде­лать при дво­ре бли­ста­тель­ную карье­ру, дослу­жил­ся до дей­стви­тель­но­го стат­ско­го совет­ни­ка. «Мой отец, чело­век либе­раль­ных взгля­дов, был, по сво­ей про­фес­сии, воен­ным вра­чом», — писал он лите­ра­ту­ро­ве­ду Анне Саа­кянц в 1970‑х годах. Петер­бург был горо­дом дет­ства, в доме отца часто бывал цвет рос­сий­ской интел­ли­ген­ции, что нало­жи­ло печать на его жизнь. Ребён­ка, кста­ти, кре­сти­ли по пра­во­слав­но­му обычаю.

В 1913 году Костя окон­чил гим­на­зию в Люб­лине, про­дол­жил обра­зо­ва­ние в уни­вер­си­те­тах Вар­ша­вы, Кие­ва, Пет­ро­гра­да. Но всё изме­ни­ла вой­на. Види­мо, в 1916 году он доб­ро­воль­цем, не окон­чив вуза, пошёл на Чер­но­мор­ский флот и встре­тил рево­лю­цию в чине мич­ма­на. Тогда же на фрон­те в армии Бру­си­ло­ва умер его отец. Вско­ре не ста­ло мамы.

С пер­вых дней Октябрь­ской рево­лю­ции Кон­стан­тин пере­хо­дит на сто­ро­ну боль­ше­ви­ков. Поче­му? Так и оста­ёт­ся загад­кой. Воз­мож­но, уже тогда по идей­ным сооб­ра­же­ни­ям они ока­за­лись ему бли­же белых. Воз­мож­но, он посту­пил так ради карье­ры, ведь за 1917—1918 гг. Родзе­вич дослу­жил­ся до коман­ду­ю­ще­го Дне­пров­ской флотилии.

В 1919 году в Кры­му он уго­дил в плен к гене­ра­лу Сла­щё­ву — одно­му из коман­ду­ю­щих вран­ге­лев­цев. Конеч­но, его ждал рас­стрел, но неожи­дан­но вме­сто пове­ше­ния его пере­вер­бо­ва­ли. Воз­мож­но, Родзе­вич разыг­рал некий спек­такль, заявив, что на самом деле он не попал в плен, а сам сдал­ся и хочет вое­вать как дво­ря­нин за побе­ду, что зна­ет о пози­ци­ях боль­ше­ви­ков и всё готов рассказать.

Гене­рал Яков Алек­сан­дро­вич Сла­щёв в доре­во­лю­ци­он­ное время

ЧК при­го­во­ри­ло Родзе­ви­ча к смер­ти, но вско­ре отме­ни­ло при­го­вор. Тогда и воз­ник­ла тео­рия, что он был аген­том ЧК ещё тогда и не сда­вал­ся в плен, а стал кро­том в тылу вра­га. Но это лишь тео­рия. В 1920 году он бежит с белой арми­ей в Стам­бул, отту­да в Пра­гу, где нача­ли скап­ли­вать­ся наши эми­гран­ты. Воз­мож­но, в 1921 году он посту­пил в Кар­лов уни­вер­си­тет, где окон­чил маги­стра­ту­ру по пра­ву с отличием.

Роман с Мариной Цветаевой

В 1923 году в одном из кафе «голод­ный сту­дент» Родзе­вич зна­ко­мит­ся с супру­га­ми Мари­ной Цве­та­е­вой и Сер­ге­ем Эфро­ном. Хотя труд­но было назвать их супру­га­ми — они были насто­я­щи­ми дру­зья­ми, но с вер­но­стью были боль­шие про­бле­мы. Если сла­бый и рефлек­си­ру­ю­щий Эфрон жерт­во­вал мно­гим ради Мари­ны, то она увле­ка­лась все­ми и постоянно.

Супру­ги Цве­та­е­ва и Эфрон, 1920‑е гг.

Прав­да, в 1920‑х гг. она уже была уве­ре­на, что пред­по­чи­та­ет толь­ко муж­чин. «Юно­ша блед­ный со взо­ром горя­щим» Родзе­вич, вое­вав­ший и пере­жив­ший мно­гое, поко­рил её уве­рен­но­стью в себе и пре­крас­ным обра­зо­ва­ни­ем. Он был тем муже­ствен­ным вои­ном, кото­рый вызы­ва­ет вос­хи­ще­ние мно­гих дам. А что тво­ри­ло вооб­ра­же­ние поэтессы…

Без­удерж­ная страсть не мог­ла пылать дол­го. Родзе­вич вспоминал:

« Это была любовь с пер­во­го взгля­да. Увле­че­ние — обо­юд­ное — нача­лось меж­ду нами сразу».

Эфрон съе­хал из дома через пару меся­цев, думая, что вер­нёт­ся, когда «малень­кий Каза­но­ва» бро­сит Мари­ну. Это было прав­дой — адюль­тер длил­ся при­мер­но год. Важ­но, что этот пери­од отра­зил­ся в пись­мах и сти­хах Цве­та­е­вой — такие раз­ные люди, отдав­ши­е­ся друг дру­гу в анту­ра­же готи­че­ской Пра­ги. Она стар­ше на семь лет, но раз­ве это преграда?

Толь­ко послу­шай­те, какие посла­ния она остав­ля­ла ему каж­дый день:

« Арле­кин! — Так я Вас окли­каю. …Я в пер­вый раз люб­лю счаст­ли­во­го, и может быть в пер­вый раз ищу сча­стья, а не поте­ри, хочу взять, а не дать, быть, а не про­пасть! Я в Вас чув­ствую силу, это­го со мной нико­гда не было. Силу любить не всю меня — хаос! — а луч­шую меня, глав­ную меня. …

Вы сде­ла­ли надо мной чудо, я в пер­вый раз ощу­ти­ла един­ство неба и зем­ли. О, зем­лю я и до Вас люби­ла: дере­вья! Всё люби­ла, всё любить уме­ла, кро­ме дру­го­го, живо­го. Дру­гой мне все­гда мешал, это была сте­на, об кото­рую я билась, я не уме­ла с живыми! …

…Люб­лю Ваши гла­за… Люб­лю Ваши руки, тон­кие и чуть-холод­ные в руке. Вне­зап­ность Ваше­го вол­не­ния, непреду­га­дан­ность Вашей усмеш­ки. О, как Вы глу­бо­ко-прав­ди­вы! … Я пишу Вам о сво­ём хоте­нии (реше­нии) жить. Без Вас и вне Вас мне это не удаст­ся. Жизнь я могу полю­бить через Вас. Отпу­сти­те — опять уйду, толь­ко с ещё боль­шей горе­чью. Вы мой пер­вый и послед­ний ОПЛОТ (от сон­мов!). Отой­дё­те — ринут­ся! Сон­мы, сны, кры­ла­тые кони…

…Не отда­вай меня без боя! Не отда­вай меня ночи, фона­рям, мостам, про­хо­жим, все­му, всем. Я тебе буду вер­на. Пото­му что я нико­го дру­го­го не хочу, не могу (не захо­чу, не смо­гу). Пото­му что ТО мне даёшь, что ты мне дал, мне никто не даст, а мень­ше­го я не хочу. Пото­му что ты один такой…»

Родзе­вич начал уста­вать от экзаль­ти­ро­ван­ной воз­люб­лен­ной и исполь­зо­вал её свя­зи, что­бы вой­ти в богем­ные рус­ские кру­ги. То она хоте­ла выбро­сить­ся из окна, то тре­бо­ва­ла его сей же час в сво­ей спальне. Быть с такой мог лишь её муж Эфрон. Решив, что он дол­жен раз­ру­бить узел, Родзе­вич уехал из Пра­ги в Ригу в нача­ле 1925 года. Он пояснил:

« Про­изо­шёл не раз­рыв — рас­хож­де­ние. Я пред­по­чёл нала­жен­ный быт».

А в фев­ра­ле 1925 года у Цве­та­е­вой родил­ся сын Геор­гий. Отцом ребён­ка мно­гие спра­вед­ли­во счи­та­ли Родзе­ви­ча, но Эфрон дал ему свою фами­лию. Маль­чик погиб­нет на фрон­те в Вели­кую Оте­че­ствен­ную вой­ну, но оста­вит пре­крас­ные дневники.

Геор­гий Эфрон (1925 — 1944)

Родзе­вич женил­ся на доче­ри рели­ги­оз­но­го фило­со­фа Сер­гея Бул­га­ко­ва Марии, сва­дьбу сыг­ра­ли пря­мо в праж­ском гра­де. Цве­та­е­ва пода­ри­ла неве­сте сти­хи, пол­ные неисто­вой стра­сти и незем­ной люб­ви к её любов­ни­ку. Злой Родзе­вич на бан­ке­те даже бро­сил обид­ные сло­ва, кото­рые донес­ли бро­шен­ной даме:

« Не пони­маю ваших вос­тор­гов перед сти­ха­ми Мари­ны Цве­та­е­вой. Я, напри­мер, их вовсе не пони­маю, они мне ниче­го не гово­рят. У меня, про­сти­те, пол­ное отвра­ще­ние к её творчеству».

Изны­вая от боли, Цве­та­е­ва о сво­их отно­ше­ни­ях напи­са­ла две поэ­мы. «Поэ­му Горы» — на пике сча­стья. Гора — сим­вол высо­ты духа, высо­ты чув­ства над бытом. «Поэ­ма Кон­ца» — сча­стье, обер­нув­ше­е­ся горем.

Вербовка: десятилетия работы на НКВД

В 1925—1926 гг. Кон­стан­тин с женою жил в Риге, рабо­тал в редак­ции газе­ты «Сло­во». Фран­цуз­ский жур­на­лист Аллен Брос­са пишет, что имен­но тогда его и завер­бо­ва­ло НКВД. На наш взгляд, это прав­да, ведь до это­го ника­кой раз­ве­ды­ва­тель­ной актив­но­сти он не про­яв­лял, а после начал. Воз­мож­но, разо­ча­ро­ва­ние в неустро­ен­но­сти и раз­рыв с Цве­та­е­вой толк­ну­ли его к чеки­стам. Прав­да, вер­нуть­ся домой он так и не смог. В 1926 году Родзе­вич неожи­дан­но пере­ез­жа­ет в Париж и ста­но­вит­ся поли­ти­ком. Сов­па­де­ние или зада­ние от кура­то­ра? Кон­стан­тин будет жить в сто­ли­це Фран­ции до самой смерти.

Родзе­вич про­дол­жал обра­зо­ва­ние в Сор­бонне и втя­нул­ся в актив­ную борь­бу на сто­роне левых фран­цуз­ских пар­тий. Сотруд­ни­чал с «Ассо­ци­а­ци­ей рево­лю­ци­он­ных писа­те­лей и арти­стов», куда вхо­ди­ли Бар­бюс, Ара­гон, Элю­ар, Пикассо.

Пер­вым зада­ни­ем, види­мо, было внед­ре­ние к евразий­цам — части эми­гран­тов, трак­то­вав­ших себя как новых сла­вя­но­фи­лов. В 1928—1929 гг. он даже заве­до­вал отде­лом еже­не­дель­ни­ка «Евра­зия» и помо­гал эми­гран­там воз­вра­щать­ся на роди­ну. Прав­да, мно­гие, кто с его пода­чи при­е­хал в СССР, уго­ди­ли на строй­ки ГУЛАГа.

Самое инте­рес­ное, что Цве­та­е­ва и Эфрон ско­ро тоже пере­еха­ли в Париж. Мари­на уже забы­ла о Родзе­ви­че, но забав­но, что Кон­стан­тин подру­жил­ся с её супру­гом Эфро­ном. Любов­ник и муж забы­ли былое. Уди­ви­тель­но, но Кон­стан­тин завер­бо­вал Сер­гея для рабо­ты в ОГПУ. Они ста­ли фронт­ме­на­ми евразий­ства в Пари­же и вхо­ди­ли к богем­ные рус­ские круги.

Игна­тий Рейсс — один из глав­ных совет­ских сотруд­ни­ков зару­беж­но­го НКВД

В годы Вто­рой миро­вой вой­ны Родзе­вич сра­жал­ся в рядах фран­цуз­ско­го Сопро­тив­ле­ния, попал в конц­ла­герь Ора­ниен­бург, затем в Зак­сен­ха­у­зен. В лаге­рях ему уда­лось стать пере­вод­чи­ком у заклю­чён­ных-фран­цу­зов, рабо­тав­ших на цел­лю­лоз­ном заво­де. Ины­ми сло­ва­ми, физи­че­ско­го тру­да он избе­жал. В мае 1945 года его осво­бо­ди­ли вой­ска Крас­ной Армии. Види­мо, чеки­сты реши­ли, что он нужен в Пари­же и ему веле­ли вер­нуть­ся во Францию.

Кон­стан­тин Родзе­вич в пери­од 1939—1945 гг.

После вой­ны он рабо­тал скуль­пто­ром и жур­на­ли­стом, ино­гда помо­гал КГБ, но нуж­ды в нём как в аген­те уже не было. В лаге­ре его под­ко­сил тубер­ку­лёз, при­хо­ди­лось дол­го лечить­ся. Воз­мож­но, ему при­хо­ди­лось кон­суль­ти­ро­вать начи­на­ю­щих оперативников.

В СССР Родзе­вич смог при­е­хать лишь в 1960 году. Он встре­чал­ся с Ари­ад­ной Эфрон, доч­кой Цве­та­е­вой, пере­дал ей пись­ма Марины.

В ста­ро­сти он часто гово­рил, что если бы он решил­ся тогда женить­ся на Цве­та­е­вой, они оба были бы счаст­ли­вы, а Мари­на не пове­си­лась бы в 1941 году в Елабуге.

Депрес­сия съе­да­ла его, он пла­кал и часто писал доче­ри поэтес­сы. В послед­ние годы жиз­ни Родзе­вич увле­кал­ся резь­бой по дере­ву, мно­го раз изоб­ра­жал свою самую яркую любовь — Мари­ну. Шпи­он, кото­рый так и не вер­нул­ся домой, умер в фев­ра­ле 1988 года в Мон­мо­ран­си, под Пари­жем, в при­юте для пре­ста­ре­лых. Ему было 92 года.

Для пол­ной кар­ти­ны пред­ла­га­ем вам озна­ко­мить­ся с гла­вой из фран­цуз­ской кни­ги «Аген­ты Моск­вы» 1988 года изда­ния, вышед­шей в год смер­ти наше­го героя.

« Груп­по­вой порт­рет с дамой»

Гла­ва из кни­ги «Аген­ты Моск­вы» / Agents de Moscou (1988 год)
Ален Брос­са / Alain Brossat (р. 1946)
Пере­вод с фран­цуз­ско­го Е. Погожевой

Мы — я и несколь­ко моих дру­зей — вели поис­ки эпи­че­ских геро­ев для наше­го филь­ма о фор­ми­ро­ва­нии пол­ве­ка назад интер­на­ци­о­наль­ных бри­гад. Мы иска­ли сви­де­те­лей, геро­ев этой живой легенды.

Наши поис­ки утра­чен­но­го вре­ме­ни были в самом раз­га­ре, когда один из нас вспом­нил: несколь­ко лет назад друг попро­сил его помочь вывез­ти вещи из квар­ти­ры како­го-то ста­ри­ка, съез­жав­ше­го в дом пре­ста­ре­лых. Надо было упа­ко­вать в короб­ки ста­рую рух­лядь, вынув ее из стен­ных шка­фов квар­ти­ры, и выне­сти их на ули­цу… Будучи чело­ве­ком силь­ным и отзыв­чи­вым, наш друг согла­сил­ся. И как часто быва­ет — доб­рые дела воз­на­граж­да­ют­ся,— он обна­ру­жил вме­сто хла­ма став­шую рари­тет­ной «клас­си­че­скую лите­ра­ту­ру» рус­ской рево­лю­ции, испан­ской вой­ны, «анга­жи­ро­ван­ную» лите­ра­ту­ру на всех язы­ках, бук­валь­но мет­ры и кило­грам­мы тру­дов осно­во­по­лож­ни­ков марксизма…

Кро­ме дру­га там была ещё какая-то наслед­ни­ца ста­ри­ка, про­явив­шая пол­ное без­раз­ли­чие к этим сокро­ви­щам и стре­мив­ша­я­ся как мож­но ско­рее отпра­вить на помой­ку кни­ги, лич­ные доку­мен­ты, фото­гра­фии, тет­ра­ди, днев­ни­ки, пись­ма… Пока наслед­ни­ца тороп­ли­во жгла всё под­ряд в камине, мой друг запи­хи­вал что попа­да­лось под руку в чёр­ный чемо­дан солид­ных раз­ме­ров, спа­сён­ный им от гибе­ли. Очи­стив таким обра­зом поме­ще­ние, он вынес сун­дук из-под само­го носа увлек­шей­ся ико­но­бор­че­ством дамы. Дома сде­лал крат­кую опись всех бумаг, поста­вил чемо­дан в надеж­ное место — и забыл о нём.

Когда мы нача­ли поис­ки вете­ра­нов, он вспом­нил, что сре­ди доку­мен­тов, уце­лев­ших от пла­ме­ни, имел­ся синий воен­ный билет интер­бри­га­дов­ца. Зна­чит, так поспеш­но съе­хав­ший ста­рик был. Поче­му бы не попы­тать­ся отыс­кать его в доме пре­ста­ре­лых и не попро­сить рас­ска­зать об Испа­нии? Соблазн был тем более велик, что его имя — Кон­стан­тин Родзе­вич — гово­ри­ло об интри­гу­ю­щем про­ис­хож­де­нии из «дру­гой Евро­пы»… Мы отыс­ка­ли чемо­дан, стрях­ну­ли с него пыль и тща­тель­но осмот­ре­ли. У него не было двой­но­го дна. Зато лич­ность ста­ри­ка, уста­нов­лен­ная по обрыв­кам это­го неожи­дан­но­го дара исто­ри­ку, пред­став­ля­лась поис­ти­не без­дон­ной: мы иска­ли бор­ца-анти­фа­ши­ста в обли­чии бла­го­род­но­го стар­ца, а при­шли к подо­зре­нию, что перед нами — тай­ный агент.

«Мяг­кая кон­струк­ция с варё­ны­ми боба­ми (Пред­чув­ствие граж­дан­ской вой­ны)» — кар­ти­на Саль­ва­до­ра Дали, напи­сан­ная в 1936 году, неза­дол­го до нача­ла граж­дан­ской вой­ны в Испании

Ска­жу сра­зу, вре­мя сде­ла­ло своё дело и нам не уда­лось собрать про­тив Кон­стан­ти­на Родзе­ви­ча пря­мых улик. У нас нет неопро­вер­жи­мых, доста­точ­ных для три­бу­на­ла дока­за­тельств того, что он непо­сред­ствен­но участ­во­вал в той или иной кри­ми­наль­ной акции совет­ской раз­вед­ки. Но у нас есть осно­ва­ния сде­лать целый ряд пред­по­ло­же­ний, остав­ля­ю­щих мало места для сомне­ния: какое-то отно­ше­ние к этим акци­ям Родзе­вич имел. Одна­ко до сих пор, насколь­ко нам извест­но, его имя не упо­ми­на­лось в лите­ра­ту­ре о дея­тель­но­сти НКВД во Фран­ции, Испа­нии, Швей­ца­рии и дру­гих стра­нах перед Вто­рой миро­вой вой­ной. Каким же обра­зом Кон­стан­тин Родзе­вич из бла­го­род­но­го стар­ца пре­вра­тил­ся в подо­зре­ва­е­мо­го? Его воен­ный билет бой­ца интер­бри­гад (№ 44982) весь­ма любо­пы­тен: в нём всё неправ­да за исклю­че­ни­ем фото­гра­фии, на кото­рой лицо Родзе­ви­ча, хоть и зате­нён­ное плос­кой фураж­кой офи­це­ра рес­пуб­ли­кан­ской армии, ясно раз­ли­чи­мо. Что каса­ет­ся осталь­но­го, то имя на удо­сто­ве­ре­нии (Луис Кор­дес Аве­ра), дата рож­де­ния, наци­о­наль­ность (испа­нец!), про­фес­сия (воен­ный), семей­ное поло­же­ние (холост), место житель­ства (Бени­ма­мет, око­ло Вален­сии), место рож­де­ния (Фран­ция) — всё, абсо­лют­но всё, ложно.

В про­цес­се раз­бо­ра доку­мен­тов, нахо­див­ших­ся в чемо­дане, мы натолк­ну­лись на имя, сра­зу же нас заин­те­ре­со­вав­шее: Эфрон. Экс­курс в про­шлое: в сен­тяб­ре 1937 года Игна­тий Рейсс-Порец­кий, он же Людвиг, агент совет­ских раз­ве­ды­ва­тель­ных орга­нов на Запа­де, убит под Лозан­ной. За несколь­ко недель до того он отпра­вил в ЦК ВКП(б) пись­мо, в кото­ром заявил о сво­ём наме­ре­нии порвать с поли­цей­ским аппа­ра­том ста­ли­низ­ма. Убий­ство было настоль­ко неряш­ли­во орга­ни­зо­ва­но, что фран­цуз­ская и швей­цар­ская поли­ции быст­ро вышли на след убийц — как уста­но­ви­ло рас­сле­до­ва­ние, они при­над­ле­жа­ли к аген­тур­ной сети НКВД.

В прес­се и рапор­тах поли­ции имя Сер­гея Эфро­на, рус­ско­го эми­гран­та, обос­но­вав­ше­го­ся во Фран­ции, мужа Мари­ны Цве­та­е­вой, всплы­ва­ет неод­но­крат­но. Но не как убий­цы, нет (тело Рейс­са было най­де­но в кюве­те, изре­ше­чён­ное восем­на­дца­тью пуля­ми), а, похо­же, фигу­ры более зна­чи­тель­ной — заку­лис­но­го руко­во­ди­те­ля заго­во­ра, испол­няв­ше­го «зада­ние» на расстоянии.
Чест­но гово­ря, вспом­нить эту дра­ма­ти­че­скую исто­рию нас заста­вил без­обид­ный доку­мент: при­гла­ше­ние, адре­со­ван­ное в сере­дине семи­де­ся­тых годов Ари­адне Эфрон, доче­ри заку­лис­но­го руко­во­ди­те­ля, про­жи­вав­шей в то вре­мя в Москве. Родзе­вич и его супру­га, ува­жа­е­мая сотруд­ни­ца Наци­о­наль­но­го цен­тра науч­ных иссле­до­ва­ний при­гла­ша­ли свою зна­ко­мую на несколь­ко недель в Париж, беря на себя все рас­хо­ды по ее пре­бы­ва­нию. Ниче­го необыч­но­го. Толь­ко к голо­во­лом­ке при­ба­ви­лась еще одна деталь: меж­ду орга­ни­за­то­ром убий­ства и хозя­и­ном чемодана.

К тому же в чемо­дане, этом ящи­ке Пан­до­ры, были пись­ма на рус­ском язы­ке, дати­ро­ван­ные кон­цом семи­де­ся­тых годов, в кото­рых пожи­лая дама, обос­но­вав­ша­я­ся в Кем­бри­дже, посто­ян­но жалу­ет­ся сво­е­му кор­ре­спон­ден­ту на непри­ят­но­сти, достав­ля­е­мые ей квар­ти­ран­та­ми, и на небла­го­дар­ное вре­мя… И в каче­стве отступ­ле­ния неболь­шая фра­за, кото­рую при­шлось пере­честь два­жды, что­бы пове­рить сво­им гла­зам: «Пусть, нако­нец, меня оста­вят в покое с этой исто­ри­ей Рейс­са и сына Троц­ко­го — у меня желез­ное алиби!»

Ещё один крас­но­ре­чи­вый экс­курс в про­шлое: через несколь­ко меся­цев после убий­ства Рейс­са, 16 фев­ра­ля 1938 года, в Пари­же, после пустя­ко­вой опе­ра­ция аппен­ди­ци­та, умер Лев Седов сын Льва Троц­ко­го, вид­ный дея­тель IV Интер­на­ци­о­на­ла… Сра­зу же после это­го — и не толь­ко в троц­кист­ских кру­гах — воз­ник­ла гипо­те­за о «меди­цин­ском убий­стве», тем более прав­до­по­доб­ная, что опе­ри­ро­ва­ли Седо­ва в кли­ни­ке рус­ских эми­гран­тов… Нако­нец, насту­пил момент, когда мы сочли, что слиш­ком углу­би­лись в рас­сле­до­ва­ние, — как вдруг, вытя­ги­вая нить из клуб­ка собы­тий, свя­зан­ных со смер­тью Седо­ва, вспом­ни­ли, что до сво­ей кон­чи­ны он жил на ули­це Лакре­тель, 26, — Париж, XV округ. А где начи­на­ет­ся пер­вый акт нашей дра­мы, когда услуж­ли­вый и рас­то­роп­ный друг спа­са­ет от ауто­да­фе мему­а­ры ста­ро­го анти­фа­ши­ста? На ули­це Лакре­тель, 26, — Париж, XV округ! Да, в том же самом доме, где жил Седов, дол­гое вре­мя высле­жи­ва­е­мый сво­и­ми вра­га­ми (они спе­ци­аль­но сня­ли квар­ти­ру на этой же ули­це, в доме 28), жил и Кон­стан­тин Родзе­вич, с 1947 года по 1984‑й, вплоть до пере­ез­да в дом пре­ста­ре­лых после смер­ти супруги…

… в чемо­дане пред­став­ле­ны две вер­сии «Крат­кой авто­био­гра­фии»: одна, очень корот­кая, напи­са­на по-фран­цуз­ски, дру­гая, более подроб­ная, — по-русски.

В пер­вой Родзе­вич пишет:

« После Октяб­ря, во вре­мя ино­стран­ной интер­вен­ции, он (в 3‑м лице.— А. Б.) был комен­дан­том пор­та в крас­ной Одес­се. Затем слу­жил в Дне­пров­ской фло­ти­лии, участ­во­вал в боях с белы­ми. Сра­жа­ясь с ран­ней юно­сти на фрон­тах граж­дан­ской вой­ны, Кон­стан­тин Родзе­вич нуж­дал­ся в отды­хе, пере­дыш­ке. Поэто­му он вос­поль­зо­вал­ся сти­пен­ди­ей, пред­ло­жен­ной ему пра­ви­тель­ством Чехо­сло­ва­кии, что­бы про­дол­жить свою учебу».

Во вто­рой же био­гра­фии он пишет:

« Во вре­мя этих собы­тий я, моло­дой офи­цер, слу­жил на бое­вом кораб­ле, был комен­дан­том одес­ско­го пор­та, потом — одним из коман­ди­ров Дне­пров­ской фло­ти­лии. В кон­це граж­дан­ской вой­ны я имел несча­стье уго­дить в плен к белым, где и про­был до окон­ча­тель­ной побе­ды боль­ше­ви­ков. В нача­ле два­дца­тых годов я выехал в Пра­гу, полу­чив, как и мно­гие рус­ские сту­ден­ты, сти­пен­дию чехо­сло­вац­ко­го пра­ви­тель­ства для про­дол­же­ния учё­бы в университете…»

Мы не зна­ем, какая из вер­сий вер­на, и, види­мо, не узна­ем нико­гда. Горст­ка знав­ших — те, кто уце­лел, — не поже­ла­ли говорить.

В Пра­ге Родзе­вич встре­ча­ет Мари­ну Цве­та­е­ву. Осень и зима 1923 года — пери­од безум­ной люб­ви, стра­сти. Воз­вы­шен­ной и мучи­тель­ной, вдох­но­вив­шей Цве­та­е­ву на ее самые вели­кие поэ­мы: «Поэ­му Горы» и «Поэ­му Кон­ца». «Кон­стан­тин Боле­сла­во­вич Родзе­вич, — пишет био­граф Цве­та­е­вой Веро­ни­ка Лос­ская, — герой это­го рома­на, был, без сомне­ния, раз­дав­лен насто­я­щей лави­ной чувств, обру­шив­ших­ся на него. Это был зауряд­ный чело­век, искав­ший зауряд­ной люб­ви, и его внут­рен­ний мир был… зауряд­ным». Мало­за­вид­ная честь быть «зауряд­ным» парт­не­ром неза­у­ряд­ной стра­сти, обре­чён­ным на бес­смер­тие дву­мя поэ­ма­ми, достой­ны­ми фигу­ри­ро­вать в анто­ло­ги­ях поэ­зии XX века… Тем не менее, Родзе­вич сумел про­ти­во­сто­ять сво­ей судь­бе: он дол­го мол­чал, умыш­лен­но под­чёр­ки­вая, что об этом романе уже все ска­за­но самой Цве­та­е­вой в её поэ­мах и про­за­и­че­ские ком­мен­та­рии с его сто­ро­ны толь­ко нару­ши­ли бы их строй­ность. Деся­ти­ле­тия спу­стя он все же сознал­ся Веро­ни­ке Лос­ской, что был «глуп и молод», — похо­же, он испы­ты­вал чув­ство вины за то, что, так ска­зать, ока­зал­ся тогда «не на высоте».

В Пра­ге, когда послед­ний жар поэ­ти­че­ско­го «рома­на» угас, Родзе­вич ста­но­вит­ся лицен­зи­а­том пра­ва, женит­ся на доче­ри тео­ло­га Сер­гея Бул­га­ко­ва. В 1925—1926 годах он пред­при­ни­ма­ет про­дол­жи­тель­ную поезд­ку в Ригу, в Лат­вию, — эпи­зод, о кото­ром, как ни стран­но, не упо­ми­на­ет­ся ни в одной из его «крат­ких авто­био­гра­фий». Поз­во­лим себе пред­по­ло­жить, что имен­но тогда ему предо­ста­ви­лась воз­мож­ность оправ­дать­ся перед совет­ским режи­мом, раз­лич­ные «орга­ны» кото­ро­го, как извест­но, проч­но обос­но­ва­лись и актив­но дей­ство­ва­ли в при­бал­тий­ских странах.

Так или ина­че, в кон­це 1926 года Родзе­вич ока­зы­ва­ет­ся в Пари­же и сно­ва встре­ча­ет­ся с Цве­та­е­вой, с ее мужем Сер­ге­ем Эфро­ном. Он посту­па­ет в Сор­бон­ну, наме­ре­ва­ясь стать док­то­ром пра­ва. Живёт в Кла­ма­ре, одном из мест сре­до­то­чия рус­ской анти­со­вет­ской эми­гра­ции Пари­жа. По какую сто­ро­ну чер­ты, раз­де­ля­ю­щей крас­ных и белых, нахо­дит­ся наш герой? Здесь его био­гра­фия сно­ва запи­на­ет­ся, колеб­лет­ся, раз­два­и­ва­ет­ся. В одной из вер­сий сво­ей «Крат­кой авто­био­гра­фии» Родзе­вич пишет, что, бро­сив уче­бу, «занял­ся актив­ной поли­ти­че­ской борь­бой, участ­во­вал в неболь­ших левых груп­пи­ров­ках». В дру­гой он утвер­жда­ет: «Закон­чив уче­бу (в Пра­ге.— А. Б.), он обос­но­вал­ся в Пари­же. Всту­пил в Ком­пар­тию Фран­ции и стал бороть­ся на сто­роне левых».

…Mно­гие доку­мен­ты упо­ми­на­ют о его актив­но­сти сре­ди рус­ских эми­гран­тов, точ­нее, в так назы­ва­е­мых «евразий­ских» кру­гах, где, как мы уви­дим, он ока­зы­ва­ет­ся рядом с Сер­ге­ем Эфро­ном и Верой Трайл. Доку­мент, под­пи­сан­ный Сув­чин­ским и дати­ру­е­мый октяб­рем 1929 года, «удо­сто­ве­ря­ет, что г‑н Родзе­вич Кон­стан­тин рабо­тал в редак­ции жур­на­ла „Евра­зия“ в каче­стве заве­ду­ю­ще­го отде­лом с 1 авгу­ста 1928 года по 1 октяб­ря 1929 года». B жур­на­ле была посто­ян­ная руб­ри­ка «Стро­и­тель­ство СССР», раз­бу­хав­шая от номе­ра к номе­ру, а так­же уча­ща­ю­щи­е­ся ста­тьи о лени­низ­ме, соци­аль­ной при­ро­де совет­ской вла­сти, ярост­ных деба­тах в совет­ском руко­вод­стве… Конеч­но же, жур­нал оста­вал­ся неза­ви­си­мым, но по мере его поли­ти­за­ции совет­ская «пер­спек­ти­ва» отво­е­вы­ва­ла все боль­шее место.

…Итак, более или менее ясно: «рейд» совет­ских орга­нов в евразий­ское дви­же­ние при­нёс свои пло­ды. Поми­мо того, что извест­но о даль­ней­шей судь­бе «наших» геро­ев (Эфро­на, Родзе­ви­ча и Трайл), любо­пыт­но отме­тить, что князь Мир­ский, сам душа это­го дви­же­ния, в трид­ца­тые годы вер­нул­ся в СССР и был там рас­стре­лян. «Рейд» про­ве­ли по тому же сце­на­рию и даже в то же вре­мя, что и нашу­мев­шую опе­ра­цию «Трест», в ходе кото­рой ГПУ про­ник­ло в орга­ни­за­цию, создан­ную гене­ра­лом Вран­ге­лем с целью веде­ния на совет­ской тер­ри­то­рии борь­бы с боль­ше­виз­мом, и пол­но­стью при­бра­ло ее к рукам.

B 1929—1939 годах Родзе­вич зани­ма­ет скром­ный пост в «Бюро по рас­про­стра­не­нию газет», а в 1932 году полу­ча­ет посо­бие по без­ра­бо­ти­це. Но, без­услов­но, это чело­век, кото­рый в евразий­ской исто­рии сыг­рал свою роль; воз­мож­но, роль эта была скром­на, но он уже дей­ство­вал в инте­ре­сах «пра­во­го дела» — зна­мя, так ска­зать, уже было спря­та­но у него на гру­ди. Чело­век, вер­нув­ший­ся к преж­ним убеж­де­ни­ям после вих­ря граж­дан­ской вой­ны и Пра­ги. Резер­вист, кото­рый годен для дела. Како­го дела или каких дел? В наброс­ках двух сво­их авто­био­гра­фий Родзе­вич наста­и­ва­ет на обще­ствен­ном, «про­грес­сив­ном» харак­те­ре деятельности.

«Гео­по­ли­ти­че­ский мла­де­нец, наблю­да­ю­щий рож­де­ние ново­го чело­ве­ка», Саль­ва­дор Дали, 1943 год

После Испа­нии, вплоть до нача­ла вой­ны, Родзе­вич ведёт «мир­ную жизнь», как корот­ко сооб­ща­ет его авто­био­гра­фия. 11 мая 1940 года он полу­ча­ет повест­ку из при­зыв­ной комис­сии. Его при­зна­ют год­ным к воен­ной служ­бе как «ино­стран­ца, поль­зу­ю­ще­го­ся пра­ва­ми убе­жи­ща». Недол­гая вой­на — конеч­но, во фран­цуз­ской фор­ме. Затем он участ­ву­ет в Сопро­тив­ле­нии, за что был аре­сто­ван в 1943 году и отправ­лен из Ком­пье­ня в лагерь Ора­ниен­бург-Зак­сен­ха­у­зен. Он про­был в лаге­ре до нача­ла фев­ра­ля 1945 года, когда, с наступ­ле­ни­ем совет­ской армии, лагерь эва­ку­и­ро­ва­ли: одних вер­ну­ли в Зак­сен­ха­у­зен, дру­гих отпра­ви­ли в Бухен­вальд, Бер­ген-Бель­зен. В наброс­ке авто­био­гра­фии Родзе­вич упо­ми­на­ет Бер­ген-Бель­зен как один из эта­пов сво­е­го крест­но­го пути после эва­ку­а­ции из Кюстри­на. «В мае 1945 года, в Росто­ке, — пишет он, — я был осво­бож­дён Крас­ной Арми­ей и смог сра­зу же вер­нуть­ся в Париж вме­сте с дру­ги­ми узниками…».

Если после вой­ны он и оста­вал­ся «чело­ве­ком с двой­ным дном», то, похо­же, не в столь зло­ве­щем смыс­ле, как в меж­во­ен­ную эпо­ху: три вой­ны, блуж­да­ния по тай­ным кулу­а­рам исто­рии — более чем доста­точ­но для одной жиз­ни! В пять­де­сят лет Родзе­вич под­во­дит ито­ги и начи­на­ет более спо­кой­ную жизнь: неза­мет­ная служ­ба в мини­стер­стве сель­ско­го хозяй­ства, откры­тое сотруд­ни­че­ство с ком­му­ни­ста­ми (Гене­раль­ная кон­фе­де­ра­ция тру­да, Наци­о­наль­ный фронт. Обще­ство друж­бы «Фран­ция — СССР» — но поче­му-то неуча­стие в «Обще­стве быв­ших узни­ков Ора­ален­бур­га-Зак­сен­ха­у­зе­на»); новая любовь и семей­ная жизнь, а так­же осу­ществ­ле­ние дет­ской меч­ты — заня­тия скульп­ту­рой. Гли­ня­ные фигу­ры с непо­мер­но вытя­ну­ты­ми конеч­но­стя­ми, встав­шие на дыбы лоша­ди, ори­ги­наль­ные дере­вян­ные скульп­ту­ры — вопло­ще­ние внут­рен­них бурь, неуём­ной жаж­ды жиз­ни. Впро­чем, искус­ство не при­нес­ло ему боль­шой сла­вы: все­го-навсе­го несколь­ко закон­чен­ных работ, несколь­ко выста­вок. Угас­ло ярост­ное пла­мя меж­во­ен­ной поры, и Родзе­вич выбыл из чис­ла актив­ных участ­ни­ков собы­тий; наста­ла эпо­ха «борь­бы за мир», свое­вре­мен­но набро­сив­шая покры­ва­ло забве­ния на лихие дела трид­ца­тых годов.

В крат­кой авто­био­гра­фии он ста­ра­тель­но под­чер­ки­ва­ет, что, «хотя и про­вел боль­шую часть жиз­ни за гра­ни­цей, его любовь и идео­ло­ги­че­ская связь с роди­ной нико­гда не пре­ры­ва­лись». В кон­це шести­де­ся­тых годов он обра­ща­ет­ся в пре­фек­ту­ру с прось­бой о предо­став­ле­нии «выезд­ной визы» для четы­рех­не­дель­ной поезд­ки в СССР. Эта поезд­ка, заяв­ля­ет он, вызва­на сооб­ра­же­ни­я­ми «сынов­не­го дол­га»: един­ствен­ный член семьи, остав­ший­ся в живых и про­жи­ва­ю­щий в СССР, попро­сил его при­е­хать, что­бы поза­бо­тить­ся о моги­ле роди­те­лей. Палом­ни­че­ство, воз­вра­ще­ние к исто­кам — род­ствен­ным, и не толь­ко род­ствен­ным… Из это­го памят­но­го путе­ше­ствия Родзе­вич при­вез и сохра­нил один талис­ман: биле­тик мос­ков­ско­го автобуса.

Pullman, Paris, Tour Eiffel, 1967 год, Кон­стан­тин Кон­стан­ти­но­вич Клуге

О вер­но­сти былым вре­ме­нам ещё ярче гово­рят его мно­го­крат­ные при­гла­ше­ния, послан­ные доче­ри дру­га, кото­ро­го постиг­ла тра­ги­че­ская судь­ба,— Ари­адне Эфрон. В ее судь­бе как в зер­ка­ле отра­зи­лась тра­ге­дия роди­те­лей: после сем­на­дца­ти лет лаге­рей оста­ток жиз­ни она посвя­ти­ла защи­те памя­ти Сер­гея Эфро­на и Мари­ны Цве­та­е­вой, соби­ра­нию раз­роз­нен­ных руко­пи­сей мате­ри. Умер­ла Ари­ад­на Эфрон рано, в 1975 году. В сво­ей кни­ге «Стра­ни­цы вос­по­ми­на­ний» она упо­ми­на­ет о Родзе­ви­че, не назы­вая его:

« Герой поэм был наде­лён ред­ким даром оба­я­ния, соче­тав­шим муже­ство с душев­ной гра­ци­ей, лас­ко­вость — с иро­нич­но­стью, отзыв­чи­вость — с небреж­но­стью, увле­чён­ность (увле­ка­е­мость) — с лег­ко­мыс­ли­ем, юно­ше­ский эго­изм — с само­от­вер­жен­но­стью, мяг­кость — со вспыль­чи­во­стью, и оба­я­ние это сре­ди рус­ской праж­ской гру­бо-бес­це­ре­мон­но и празд­но­бол­та­ю­щей тол­пы (…) каза­лось не от века сего. (…) Герой Мари­ни­ных поэм, ком­му­нист, муже­ствен­ный участ­ник фран­цуз­ско­го Сопро­тив­ле­ния, выпра­вил началь­ную и печаль­ную нескла­ди­цу сво­ей жиз­ни, посвя­тив её зре­лые годы борь­бе за пра­вое дело, борь­бе за мир про­тив фашиз­ма. (…) Нет, годы не власт­ны над оба­я­ни­ем; не власт­ны они и над бла­го­род­ной памя­тью серд­ца; и над муже­ством. Ещё ска­жу, что Серё­жа любил его, как брата».

Вот она, неру­ши­мая цель­ность памя­ти, где все меша­ет­ся и пере­пле­та­ет­ся: для Ари­ад­ны Эфрон Родзе­вич одно­вре­мен­но и клю­че­вая фигу­ра в поэ­зии мате­ри, и бла­го­го­вей­ный, вер­ный хра­ни­тель, кото­ро­му уда­лось спа­сти, а затем пере­дать в Моск­ву часть насле­дия Мари­ны, борец-анти­фа­шист и друг Совет­ско­го Сою­за, «брат» и сорат­ник её отца.

Кто сего­дня ещё инте­ре­су­ет­ся Родзе­ви­чем? Иссле­до­ва­те­ли Цве­та­е­вой. И гово­рят о нём как о дав­но умер­шем. Как о чело­ве­ке, цели­ком исчер­пан­ном лите­ра­ту­рой. Точ­но так же и сви­де­тель, знав­ший его по конц­ла­ге­рю в Ора­ниен­бур­ге, заве­ря­ет нас:

« Он скон­чал­ся несколь­ко лет назад, я узнал об этом из сооб­ще­ния в газе­те быв­ших узни­ков лагерей».

Ещё один наш собе­сед­ник, сын круп­ней­ше­го дея­те­ля рус­ской париж­ской эми­гра­ции трид­ца­тых годов, вспо­ми­нав­ший о сво­их про­гул­ках с «дядей Родзе­ви­чем», тоже счи­тал его умер­шим мно­го лет назад… И все же в 1987 году я разыс­кал Кон­стан­ти­на Родзе­ви­ча в Рус­ском (бело­гвар­дей­ском!) доме пре­ста­ре­лых, куда он уда­лил­ся, съе­хав со сво­ей квар­ти­ры на ули­це Лакре­тель, 26. Его было совсем нетруд­но най­ти, сто­и­ло толь­ко пред­по­ло­жить, что, несмот­ря на свои 92 года, он мог ещё быть жив.

Это была тяжё­лая встре­ча. Я наде­ял­ся уви­деть «аген­та», хотя вовсе не рас­счи­ты­вал, что он ста­нет откро­вен­ни­чать о сво­ей дея­тель­но­сти в орга­нах. На вся­кий слу­чай я при­хва­тил с собой «Попыт­ку рев­но­сти», поэ­ти­че­ский сбор­ник Цве­та­е­вой, толь­ко что вышед­ший на фран­цуз­ском, куда, конеч­но же, вхо­ди­ли «Поэ­ма Горы» и «Поэ­ма Кон­ца». В малень­кой ком­на­те, почти кле­туш­ке с силь­ным боль­нич­ным запа­хом, я уви­дел испу­ган­но­го и упор­но мол­ча­ще­го ста­ри­ка. Нет, он не желал гово­рить ни о Цве­та­е­вой, ни о чем бы то ни было. Съе­жив­шись под оде­я­лом, он бро­сал крас­но­ре­чи­вые взгля­ды на дверь и пре­ры­вал дол­гое мол­ча­ние мно­го­зна­чи­тель­ны­ми «ну, вот…», давая понять, что бесе­да окон­че­на. Един­ствен­ное его при­зна­ние зву­ча­ло при­мер­но так:

« Теперь всё кон­че­но, мне оста­ет­ся толь­ко ждать конца».

Тем не менее в ожи­да­нии «кон­ца» Кон­стан­тин Родзе­вич читал «Новый мир» — целая стоп­ка жур­на­лов лежа­ла на сто­ли­ке у изголовья.

Кон­стан­тин Родзе­вич в послед­ние годы жиз­ни, Париж, 1980‑е гг.

Вторг­шись в эту жизнь, утра­тив­шую связь со вре­ме­нем, я чув­ство­вал себя бес­такт­ным, вино­ва­тым. И, про­ве­дя со ста­ри­ком все­го каких-нибудь пол­ча­са, тороп­ли­во откла­нял­ся. Кон­ча­лась зима. Я едва обра­тил вни­ма­ние на сто­лет­ние дере­вья — гор­дость пар­ка дома пре­ста­ре­лых. Поз­же в наброс­ке авто­био­гра­фии Родзе­ви­ча, я прочитал:

« Тра­ге­дия ста­ро­сти заклю­ча­ет­ся не в том, что чело­век ста­ре­ет, а в том, что он оста­ёт­ся молодым».

Пуб­ли­ка­цию под­го­то­вил автор теле­грам-кана­ла «Cоро­кин на каж­дый день» при под­держ­ке редак­то­ра руб­ри­ки «На чуж­бине» Кли­мен­та Тара­ле­ви­ча (канал CHUZHBINA ). Под­пи­ши­тесь на его блог на Яндекс Дзене, где Кли­мент иссле­ду­ет судь­бы рус­ских и укра­ин­цев Лон­до­на ХХ века через поис­ки их могил на клад­би­щах Лондона.

Читай­те так­же очерк узни­ка ГУЛА­Га о после­во­ен­ной Поль­ше «„Non omnis moriar“ Юлия Марголина».

Источник