кто такой цой и почему он жив
И все-таки жив. Памяти Виктора Цоя
В есело и страшно думать о том, какими они были бы теперь. С кем бы оказались. О чем пели. Это ведь лотерея. Вариантов всегда больше одного. Вот Владимир Высоцкий, допустим — мне совсем несложно представить его, состарившегося и красивого, среди тех, кого топчет ОМОН на улице. Но и за столом президиума в каком-нибудь бессмысленном общественном совете при Следственном комитете — тоже получается. Автором язвительной песни о засидевшемся старом короле, которому ушлые царедворцы подсовывают видеозаписи чужих достижений, выдавая за свои, — могу. Но и ополоумевшим лауреатом, увешанным медальками, который умоляет засидевшегося короля и дальше править нами, — могу тоже. И по обе стороны теперешней войны.
Мертвые беззащитны. Они про себя уже ничего не скажут. Они принадлежат всем. Каждый может записывать их себе в союзники. Мы и записываем. Поэтому для одних Пушкин — певец русской свободы, а для других — последовательный государственник, остановивший нашествие ложных идей гуманизма и прав человека на многострадальную Россию (и если вы думаете, что это шутка, то зря, — это почти точная цитата из статьи в «Литературной газете»). Одни вспоминают про кишку последнего попа, другие читают лекции о том, с какой радостью нынче Пушкин записался бы в батальон «Сомали». А третьи просто помнят, что был такой веселый и несчастливый человек, умевший расставлять слова в единственно возможном порядке. И этого, в общем, достаточно.
В годы моей юности любой практически подъезд был стеной Цоя — это и есть слава
Самое обидное, что правы все. Мертвые со всеми, кто о них не забыл. Уходят вовремя, хотя мы думаем, что рано, именно для того, чтобы каждому из оставшихся досталось поровну.
С Цоем — то же. Может его Noize MC перепеть, а может и Надежда Кадышева. Или все же не то же. Всего 55. Ему на этой неделе исполнилось 55. Он вполне мог бы быть среди живых. Но вот как раз Цоя почему-то не получается представить в нынешних декорациях. Ни на торжественном обеде членов «Единой России» в честь сто двадцать пятого несостоявшегося открытия стадиона «Зенит-Могила», ни на корпоративе телеканала «Смог». Все остались, а Цой ушел, хотя почти всенародная любовь к нему — данный нам в ощущениях факт.
Нет, существуют, конечно, фанаты. Настоящие, олдскул, мальчики и девочки преклонного возраста, у которых комнаты от пола до потолка заклеены фотографиями скуластого героя. Возможно, последнего. Доброе утро, и так далее. И новые мальчики с девочками подросли. Их, естественно, меньше, чем в былые годы, — иные юноши поют иные песни. Но все равно — одевши черное, идут к заветной стене (главная на Арбате, но своя есть в каждом почти городе; а впрочем, в годы моей юности любой практически подъезд был стеной Цоя — это и есть слава).
Фанатам и положено фанатствовать, а прочим людям сегодня немного даже неловко вспоминать про эту свою любовь. Слишком уж он незамысловат по нашим временам, Виктор Робертович Цой. В текстах — вечные звезды, будто это и не песни, а грудь генерального секретаря. Звезда — беда. Трояк — синяк. Лирический герой, раздражая, слоняется без дела и выпивает. Ты бы тоже так хотел, но не можешь, потому что семья, работа, ответственность.
А ведь он был всем. Его слова заменяли все прочие. «Мы в четырнадцать лет знаем все, что нам надо знать», — завывали подростки в подъезде, пугая старушек. И главное, верили, что действительно знают. Что больше нет ничего, и все находится в них.
Узнаешь? Эй, где твои туфли на манной каше? Ах, времена были. Вышел «Черный альбом». Пластинка в магазине «Мелодия» стоила 25 рублей. Сумма безумная, для меня — неподъемная и невообразимая. У меня был приятель, мажор, который дружбы ради согласился дать мне это сокровище на пару дней. Я засиделся в гостях, опоздал на последний автобус, такси в краях, где происходили описываемые события, тогда, кажется, еще не изобрели (и нам нечем платить, и нам незачем ехать). Я шел через бесконечный заснеженный пустырь ночью (декабрь девяностого), мерз, спотыкался, но знал, что совсем уже скоро со мной случится что-то важное. Что-то неповторимое. Из разряда событий, которые бывают один только раз. Тогда я не разочаровался.
Из Цоя можно вырасти — собственно, это с нами и случилось. Но из себя не вырастешь. Где-то там, внутри, — тот самый, четырнадцатилетний, которому нужны простые слова
Бывает гениальность и гениальность. Один сразу заходит в вечность, как к себе домой, и присаживается на облако, другой просто в нужное время оказывается в нужном месте. Все говорят, что мы вместе, все говорят, но немногие знают, в каком, — да, разумеется. Цой совпал со страной. Огромная страна-подросток дурела от свободы. Она не искала тонкой иронии, ей хотелось видеть себя как раз такой — в романтическом ореоле, иногда веселой, иногда — чуть разочарованной в жизни. Подростки всегда считают себя невероятно мудрыми — мы ведь были подростками, мы помним. Простые слова пьянили как теплый портвейн. И этими словами был Цой.
Цой погиб, свобода кончилась, дети выросли. Страна — как старушка у подъезда. Сидит на скамейке, вспоминает героическую юность. Причем не столько даже вспоминает, сколько выдумывает. Другие уходят куда-то дальше, а она уходящим вслед шипит положенное: «Проститутка!» Или, допустим: «Содомит!» Скамейка почти сгнила, а дом, поговаривают, скоро снесут.
Из Цоя можно вырасти — собственно, это с нами и случилось. Но из себя не вырастешь. Где-то там, внутри, под слоями мудрости, опыта, усталости, и, хотя об этом вспоминать совсем печально, жира, — тот самый, четырнадцатилетний, которому нужны простые слова. Которого от рифмы «звезда — беда» не коробит. Лишь бы чувствовать себя последним героем. Или прогуливающимся романтиком. В конце концов, это одно и то же. Подростку внутри все так же нужен Цой. Кстати, сделать хоть что-нибудь стоящее — влюбиться, например, или бросить надоевшую работу — только тогда и удается, когда этот самый подросток хоть ненадолго прорывается на волю сквозь все, что на тебе успело нарасти.
Страна состоит из людей, а значит, то, что верно про людей, верно и про страну. Там, внутри, подо всей этой зудящей мизулиной, она все такая же — бесшабашная, готовая от свободы пьянеть, ждущая, извините, перемен восьмиклассница. Встанет со своей скамейки — и гулять, всю ночь, до утра. Цой, получается, жив. Правду на заборах пишут. Жив и еще пригодится. Никуда не деться от поиска сюжета для новой песни.
И, конечно, любви своей никогда не надо стесняться.
Кстати, остался у меня один неразрешимый вопрос к Виктору Робертовичу. Есть у поэта такие строки: «Ты живешь на четвертом, а я на шестом, и обертки от конфет пролетают за окном». С тех пор, как я их услышал, все думаю, и не могу взять в толк — либо поэт возлюбленную дразнил, пожирая у окна конфеты, и бросая вниз фантики, что как минимум не очень-то галантно. Либо — это от ее конфет обертки летели к небу, презрев гравитацию. Хотя, если уж всерьез, не для того ли и стихи, чтобы отменять гравитацию?
«Если бы Цой не погиб»: писатель смоделировал жизнь певца
Тридцать лет назад Виктор Цой нелепо погиб в аварии, но его песни до сих пор поют, а фильмы с его участием смотрят. Лозунг «Цой жив!» не пропадает со стен домов и асфальта. А что, если бы он действительно остался жив? Каким бы был, чем занимался?
Есть альтернативная реальность, где Виктор живет долго, воплощает все свои мечты и таланты. В книге Александра Долгова «Спасти Цоя» кумир — жив и здоров. Это не пустая фантазия — роман замешан на реальных фактах. Будучи редактором рок-журнала FUZZ, автор общался со всем ближним окружением Виктора.
Фото: ЛИЧНЫЙ АРХИВ ДЖОАННЫ СТИНГРЕЙ
— Чем бы Цой занимался, если бы не погиб?
— Думаю, он остался бы в обойме русского рока, как БГ и Шевчук. Может, давал бы концерты, и не факт, что с группой «Кино». Возможно, даже сольно. Но мне кажется, он пошел бы в сторону киноиндустрии. Писал бы музыку и сценарии для фильмов, где снимался. Он же талантливо излагал истории. Рассказ «Романс», написанный в кочегарке, это шедевр, готовый синопсис авторского кино. Он нас удивил бы не единожды.
Виктор же не хотел останавливаться только на музыкальном творчестве. Общеизвестно, что на редфордовском фестивале Sundance в Парк-сити в январе 1990 года, где Нугманов и Цой представляли «Иглу», они познакомились с американскими кинопродюсерами, в том числе и с Эдом Престоном, известным нам по культовому фильму «Ворон». Цой с Нугмановым приглянулись Престону, и он сделал им предложение, связанное с будущим советско-американским кинопроектом. Вскоре к этому подключился и знаменитый отец киберпанка, американский сценарист Билл Гибсон.
Но на фестивале на Цоя запали не только американцы, японцы тоже проявили интерес. Виктор ездил в Токио вместе с Джоанной Стингрей, там в 1990-м вышел альбом «Кино». Цой был высоким, 180 см, и все низкорослые японцы смотрели на него как на бога — с восхищением. Поэтому у него были все шансы на успех. Японцы хотели организовать «Кино» гастроли по своей стране и раскручивать Виктора в качестве кинозвезды. У него там был многочисленный фан-клуб. Так что в книге альтернативное будущее Виктора — Страна восходящего солнца.
— Фан-клуб в Японии? Удивили.
— Однажды в редакцию ROCK-FUZZA пришло письмо от японской журналистки. Как оказалось, она выпускает фэнзин «Виктор», посвященный творчеству Цоя и его группы. По ее словам, в Токио и вообще в Японии в то время было очень много поклонников Виктора. И она хотела объединить через свой фэнзин японских и советских фанатов «Кино». Для этого ей и нужны были контакты с российскими поклонниками группы. В ближайшем номере я напечатал текст письма, и вскоре в редакцию посыпались письма. В общей сложности их набралось около пятидесяти — не только из Ленинграда, но и со всего Союза. Месяца через три я отправил координаты киноманов в Токио и получил ответ с благодарностью.
Фото: ЛИЧНЫЙ АРХИВ ДЖОАННЫ СТИНГРЕЙ
— Как возникла столь смелая идея — оживить, спасти Цоя?
— Предыдущая книга «Рижский клуб любителей хронопортации» была выпущена в августе 2017-го. И с самого начала я знал, что из повести вырастет большой роман. Так и получилось: герой в новой книге «Спасти Цоя» дожил до 2076 года, ему стукнуло девяносто. И он наконец-то исполняет ту миссию, которую начал еще молодым парнем — предотвращает гибель Виктора.
А сама идея «Рижского клуба» зародилась давно. В 2007-м Игорь (Пиночет) Покровский рассказал мне, что побывал на одном из последних концертов «Кино» в Риге, состоявшемся за два месяца до гибели Виктора. Меня поразила в этом рассказе одна деталь: настрой у Виктора был не очень оптимистичный. Вроде бы человек получил все, к чему стремился, — славу, концерты, но это высасывало из Цоя много сил. Горы атрибутики, ревущий стадион, бегающий с камерой Айзеншпис. А Виктор — грустный и какой-то выпотрошенный. Как будто отрезвевший и понявший, к чему на самом деле он пришел. Этот рассказ меня долго не отпускал. Такого мне никто не говорил, хотя я общался на протяжении пятнадцати лет с ближним кругом Цоя и узнал много интересного.
— И что они вам поведали?
— Я с удивлением узнал, что не все коллеги тепло к нему относились. Незадолго до своей смерти со мной общался Майк Науменко, он очень жестко высказался о Цое. Мол, слава изменила Виктора не в лучшую сторону. И его песенное творчество тоже. Майк также отметил склонность Цоя к расчетливости в отношении к людям.
Почти все, кто был знаком с Цоем в детстве и юности, порой недоумевают — почему к нему пришла слава? Ведь он был самым обычным мальчишкой, если не считать восточного разреза глаз… К слову, как-то я получил письмо из Америки от живописца, который пересекался с Виктором в художественной школе в течение одного года. Вите тогда было 12 лет. В глазах этого человека, ставшего профессионалом, Цой был никчемной личностью. Пэтэушником, которого все дразнили, постоянно обижали, «узкоглазым» называли. И художник недоумевал, почему «Кино» стало таким популярным, откуда что взялось?
— А вы как думаете? В чем феномен? Почему «Кино» до сих пор популярно?
— В истории фантастической карьеры Виктора Цоя поражает то, какую колоссальную работу над собой ему надо было проделать, чтобы выбиться в люди. Его трагедия в том, что он не успел полностью раскрыть свой талант, будучи при этом исключительно одаренным человеком. Повторю еще раз — он не единожды бы нас удивил своим творчеством, и не только музыкальным. А что до его популярности, то Виктор как был номер один, так им и остался. Хотя прошло уже 30 лет. Думаю, и через 50 останется популярным. Он ушел на самом пике славы. Представьте, собрать 65 тысяч зрителей в «Лужниках» (это я о празднике «МК»)! Да, там была сборная солянка, но люди шли именно на «Кино». Его выступление стало апофеозом праздника. И ту хронику, снятую на одну камеру, и сейчас невозможно смотреть без слез. Ничего не изменилось с тех пор: песни «Кино» по-прежнему актуальны. Они просты, но отнюдь не примитивны, поэтому-то все их до сих пор поют.
— Как вы думаете, Цой был бы счастлив с Натальей Разлоговой?
— Думаю, он бы ее перерос. Заметьте, и Марьяна, и Наталья были старше Виктора. Мне кажется, рано или поздно рядом с Цоем должна была появиться женщина младше его по возрасту, о которой он бы заботился и которую поражал своими знаниями и талантами. В книге таковой стала молодая рок-журналистка из Японии.
— И каким способом Цоя в книге спасают?
— Сохраню интригу. Хотя в одной из моих книг уже описывался вариант альтернативной реальности. Рашид Нугманов, предчувствуя беду, за несколько часов до трагедии в Тукумсе посылает Виктору телеграмму с просьбой быть осторожным. В результате Цой избегает аварии — на злополучном километре «Икарус» и «Москвич» разъезжаются в разные стороны.
Цой жив: 28 лет спустя
28 лет назад «москвич» Цоя выскочил на встречную полосу и столкнулся с автобусом. Цою было как раз 28.
Через год родился я, и всю свою жизнь провел с Цоем, как будто и не было никакого «москвича» с автобусом. В детстве из открытых окон я часто что-то слышал про группу крови, ничего не понимал, но было прикольно. Юность моя была одета в футболку с изображением Цоя: будь то школа, секция по боксу или рок-клуб — у каждого второго была такая футболка. Тогда еще не было гаджетов, и в каждом дворе собирались люди с гитарами и играли его песни, в любом подъездном хит-параде Цой был на первом месте. Я где-то достал mp3 «Кино» и выучил его наизусть, потом посмотрел фильм «Игла» и следующие несколько лет пытался внешне не отставать от своего кумира, по крайней мере, в плане прически и одежды.
В том, что Цой был самым крутым рок-музыкантом, сомневаться не приходилось никогда, и если кто-то приближался к его величию, то было видно — это его дети, не более. Скоро папа вернется из курилки, возьмет гитару, и все остальные со сцены уйдут.
В армии наш командир батальона включал на телефоне любую из его песен, и мы бежали 15 километров — и так всегда. Я старался не отставать от товарища полковника, чтобы хоть немного подзарядиться от знакомого голоса.
К моменту моего дембеля уже вышел очередной трибьют-альбом, посвященный памяти Виктора Цоя, и если в первых двух частях участвовали рок-звезды, то это был рэп-трибьют, где топовые рэп-музыканты пытались не испортить изначальную версию песен. Мало у кого получилось, но суть в том, что Цой со своими нетленками запросто перешагивает очередное поколение. Ему все равно, чем дышит молодежь, он будет дышать с ними одним воздухом, и кто бы там ни был, они в любом случае выстроятся в очередь, чтобы поучаствовать в трибьют-альбоме, посвященному его памяти.
«Какой памяти?» — думаю я. — «Уж он-то поживее вас будет».
Есть пара российских групп, которые существуют уже несколько лет только за счет того, что однажды хорошо сделали кавер на Цоя. Вячеслав Бутусов, у которого своих прекрасных песен огромное количество, в какой-то момент сделал свою концертную программу таким образом, чтобы треть песен была из репертуара группы «Кино», благо, гитарист был не против. Земфира до сих пор в каждом интервью признается в любви к Цою, а его «Кукушку» поет так, будто сама ее сочинила. Константин Кинчев, забыв старые обиды («…но о «Кино» я не могу говорить»), сначала посвятил ему свой альбом, а затем спел «Спокойную ночь». Не большой любитель раздавать комплименты БГ не раз говорил, что круче Цоя никого нет, а в своих песнях неоднократно передавал ему привет. Нет на отечественной сцене человека, который сказал бы, что Цой — динозавр и сейчас кто-то делает круче.
Кто-нибудь в очередной раз споёт песню «Кукушка», как это не так давно сделала Полина Гагарина, и вся страна с придыханием будет её слушать, как в первый раз или снимет фильм «Лето» про молодые годы рокера, заставив всю прогрессивную общественность спорить о том, каким всё-таки был Цой.
Конечно, находятся люди, которые свою систему ценностей хотят подогнать под песни Цоя, как это делали с Высоцким и Летовым, но все это выглядит довольно комично. Пацифисты утверждают, что он пел: «Я объявляю свой город безъядерной зоной», а им отвечают: «Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать: «Руки прочь, прочь от меня!» Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть». Одни кричат: «Перемен требуют наши сердца, перемен требуют наши глаза», другие спокойно отвечают: «Мы пьем чай в старых квартирах, ждем лета в старых квартирах».
Цой — это Есенин в рок-музыке. Он соединил самые важные слова и создал те образы, которые ушли в народ, как будто всегда там были. Люди, для которых поэзия Есенина скучна, просто не понимают, что говорят на языке, который придумал Сергей Александрович.
Используя простой инструментарий для написания песен, Цой избежал пошлости, каждое слово он ставил в нужное место, и это чудо. Самое смешное, что этот простой (на первый взгляд) словесный конструктор больше никому не удается собрать — все сыпется. Гении рождаются редко, поэтому самые правильные слова редко собираются воедино.
Причем ему абсолютно не важна была тема, чтобы сказать именно то, что останется у всех в умах. Будь это: «Группа крови — на рукаве, мой порядковый номер — на рукаве, пожелай мне удачи в бою» или «Я сажаю алюминиевые огурцы на брезентовом поле», да хоть бы: «Электричка везет меня туда, куда я не хочу» — все это попадание в десятку.
Недавно новый кумир молодежи Lizer сделал некое переосмысление песни «Пачка сигарет». Напомню, со смерти Цоя прошло 28 лет, это на 8 лет меньше, чем новому рэп-герою, который поет:
Пачка сигарет в моем кармане
Заставляет жить меня этот день.
Я возьму телефон, позвоню своей маме:
Мам, а почему я хочу умереть?
И да, эта инфантильная, по-своему очаровательная песня отвечает запросу сегодняшних школьников, но насколько это далеко от:
Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна
И не вижу ни одной знакомой звезды.
Я ходил по всем дорогам и туда, и сюда,
Обернулся — и не смог разглядеть следы.
Между, казалось бы, одинаково просто срифмованными четверостишиями лежит пропасть. В словах Цоя школьник, военный контрактник или пенсионер могут одинаково найти себя. Поколения меняются, но по-прежнему никто лучше Цоя не формулирует простые и вечные темы.
Именно поэтому рок-н-ролл мертв, а Цой еще нет.
В день памяти Виктора Цоя РЕН ТВ предлагает ощутить ту невероятную атмосферу, которая царила на его концертах. Наш канал покажет в 00:30 последнее выступление Виктора Цоя, которое он дал в «Лужниках» менее чем за два месяца до своей гибели — 24 июня 1990 года.
Гений и рок. 30 лет назад погиб Виктор Цой
На тот момент группа «Кино» была самой популярной группой СССР. В 12:28 на 35-м километре шоссе Слока-Талси «Москвич-2141», которым управлял Виктор Цой, вылетел на встречную полосу и лоб в лоб столкнулся с рейсовым автобусом «Икарус-250».
Он трагически погиб ровно три десятка лет тому назад, но песни его до сих пор будоражат. Более того, за его песни некоторые наши современники считают за честь и пострадать, и в тюрьму сесть. Не за сами песни, конечно, а за слова. Сергей Летов: протесты в Белоруссии, Виктор Цой, Шнуров и музыканты на карантине
Удивительное дело, обычно люди дела к словам относятся с нескрываемым презрением. Что со слов-то взять можно? Да, ничего, но порою слова выстраиваются в таком правильном порядке, что возникает поэзия, а когда к поэзии добавляется ещё и музыка, то силища получается нечеловеческая.
Так рождаются смыслы.
6 августа сего многострадального года звукорежиссёры Минского государственного дворца детей и молодёжи Кирилл Галанов и Владислав Соколовский неожиданно для организаторов митинга в столице Белоруссии включили запись песни Виктора Цоя «Перемен!».
Как позже объяснил поступок журналистам Соколовский, это было сделано в качестве протеста против того, что белорусские власти воспрепятствовали предвыборному митингу кандидата в президенты Светланы Тихановской. Запись звучала около минуты перед многотысячной аудиторией.
7 августа суд Центрального района осудил Галанова и Соколовского на 10 суток ареста. В тот же день началась массовая акция в поддержку арестованных. На улицах Минска автомобилисты гудели и в свою очередь включали запись песни Виктора Цоя.
По роковому стечению обстоятельств «Хочу перемен!»» — это последняя песня, исполненная Виктором Цоем на последнем концерте в Лужниках 24 июня 1990 года.
Сегодня, в день смерти вечно живой легенды русского рока, я расскажу вам о другом концерте Цоя. Концерт этот прошёл в Донецке 3 июня 1990 года на стадионе «Локомотив». Считается, что именно этот донецкий концерт последний, на котором велась телевизионная съёмка.
Донецкий аккорд
Выступление Цоя прошло в рамках фестиваля «МузЭко-90». Чем же отличались концерты в Лужниках и на «Локомотиве», ведь с Лужников тоже есть запись? Эксперты настаивают на том, что с Лужников запись не телевизионная.
По свидетельству очевидцев, фестиваль был организован бездарно, народ измаялся, начало выступления Цоя дончанам пришлось ждать до начала третьего ночи. Но, говорят, это было грандиозно! Последний герой: 28 лет назад погиб Виктор Цой
Есть у меня один московский друг, большой поклонник Цоя, так вот друг этот утверждает, что во все его десять вылазок в Донецк ему встречались люди, которые лично были на этом легендарном выступлении Цоя.
«И ничего, что некоторые из этих людей рождены не ранее 1983 года, — смеётся приятель, — но мне нравится это стремление дончан быть причастными к русскому року, пусть даже на самом деле они не были на том самом концерте».
К сожалению, в моём окружении людей, которые бы были на том самом концерте, не было вовсе. Я спрашивала и ближних, и дальних, но все говорили, что либо вовсе не были в тот день на «Локомотиве», либо были, но не дождались.
Находка
Каково же было моё удивление, когда вдруг внезапно выяснилось, что на концерте была моя мама!
По её словам она в тот день не собиралась идти на концерт, но её уговорил мой отчим, он был большим поклонников Цоя. У мамы с отчимом тогда был самый разгар конфетно-букетного периода. В любой другой период своей жизни мама бы не пошла на такое массовое и громкое мероприятие, но тут ей не хотелось ударить в грязь лицом. В общем, она взяла волю в кулак, и отправилась слушать в том числе и Цоя.
«Было очень поздно, — вспоминает мама, — многие не дождались, но на стадионе, тем не менее, было реально море людей. Мы тогда жили на Заперевальной. Домой пошли пешком, транспорт то ли не ходил, то ли был переполнен, уже и не вспомню. Мы шли по проспекту Ильича и пытались поймать попутку, тогда это было принято, люди не боялись брать попутчиков. В районе Мотеля кто-то нас подобрал. Я помню, что толпа шла со стадиона и до того, как рассеяться на группы, вся эта людская река пела».
По словам мамы, выступление Цоя длилось не более получаса.
Лица его, конечно, видно нам не было. Тогда на концертах не было больших экранов, как сейчас. Ещё мне показалось, что он устал. К нему какая-то девушка выходила, подарила букет, кажется, это были розы. Наши знаменитые донецкие розы.
В самом конце под песню «Перемен!» зажглись фейерверки, стало понятно, что это конец. Помню, что мне грустно стало отчего-то, время было такое странное тогда. 1990 год, эта песня, впереди неизвестность.
В Донецке Цоя действительно боготворили, впрочем, его боготворили во всей красной стране и за её пределами.
«В далёкие 70-е годы рядом с микрорайоном «Улица Прожекторная» построили остановку-домик с надписью ЦОФ, — вспоминает заместитель председателя СП ДНР Владислав Русанов. — Почему ЦОФ? Недалеко находилась центральная обогатительная фабрика. Сразу же после смерти Виктора Цоя местные фанаты переправили ЦОФ на ЦОЙ и дописали яркой краской — ЖИВ!».
Я, когда была маленькой, несколько раз ездила мимо этой остановки. Видела эту надпись, из-за того, что мы были редкими гостями в тех краях, я лет до пятнадцати думала, что где-то в Донецке есть остановка, которая называется «ЦОЙ».
Представляю вашему вниманию, дорогой читатель, отрывок из романа Владислава Русанова «Донецкий гамбит»:
«Вот и дорога, на которой днём сохранялось более-менее интенсивное движение. Сейчас она просматривалась вправо и влево на добрых полкилометра — и пустота. Только горели фонари, отражаясь в лужах. Где-то справа, невидимая в темноте, торчала остановка, на которой строители выложили из цветной плитки три огромные буквы — ЦОФ. Задолго до рождения Дениса местные поклонники группы «Кино» исправили Ф на Й и дописали — ЖИВ!».
От «Кино» до «Ленинграда»
Лично мой Цой — это Цой из фильма Сергея Соловьёва «Асса», я его запомнила геометрически резким, таким, что и зеркало вдребезги, и душа наизнанку.
Мне кажется, Цой жил в своей собственной системе координат, со своими представлениями о прекрасном и об ужасном. Несмотря на то, что его самую известную песню, с которой и началось моё повествование, вот уже тридцать лет берут на вооружение самые разные бунтовщики от политики, сам Виктор разговоры о политике не любил.
Как и положено гению.
Мне безумно жаль, что он совсем не успел пожить, он ведь был невероятно молод! Да, за свою короткую жизнь он много успел, ну, хотя бы достиг всенародной славы, но из желаемого роковый гений немного успел исполнить.
Я плохо представляю себе его пожилым и обрюзгшим, страдающим хроническими хворями, не могу вообразить, как бы он выглядел с морщинами, но многие представители его поколения до сих пор на сцене, остепенились, играют, собирают залы.
Конечно, он никому не равен, ни тогда, ни сейчас. Тогда — особенно, в конце 80-х музыка была совсем иной, советской: Лев Лещенко, Валентина Толкунова, Иосиф Кобзон, Юрий Антонов. Конечно, он не просто пел, он зашаманивал пространство вокруг, эти резкие движения, эти танцы невероятные.
Это сегодня Шнур остепенён, куплен и почти перестал быть интересен, а тогда он блистал, матерился, и именно русским матом пытался объединять. Но можно ли сравнить Цоя и Шнура? Вряд ли!
Как, безусловно, нельзя сравнивать довольно сытую и раздобревшую Россию образца 2008 года и шатающийся на своих глиняных ногах великий и ужасный СССР.
Последний сын самурая…
Если бы не та страшная трасса, не тот москвич и не тот «Икарус», Цою сегодня могло бы быть всего-то пятьдесят восемь лет. Это на восемь лет меньше, чем Андрею Макаревичу и Борису Гребенщикову, на три года меньше, чем Константину Кинчеву.
Сегодня нет общих знаменателей культуры, общество становится слишком разноплановым, многоплановым, у каждого сегмента своя культура. Цой — был последним общим знаменателем, объединителем. В сегодняшней России не возможны ни Пушкин, ни Высоцкий, ни Цой.
Даже если и появится новый Цой, ему не найдётся места в этом новом странном мире.
Цой, хоть и спел песню, с которой мы крепко ассоциируем перестройку, тем не менее, именно он — последний представитель великой советской монокультуры. Нынче же культура плюрализма, нет объединяющих начал, каждый стремится занять свою нишу, и ниши эти подчас так малы, что едва вмещают своего занимателя.