кутница вылазила что значит
кутніца
Смотреть что такое «кутніца» в других словарях:
кутнёт — [кутнуть] (разг.) … Словарь употребления буквы Ё
кутній — я, є. Розташований у кутку (у 1 знач.). || заст. Те саме, що покутній. •• Ку/тні зу/би задні п ять зубів із кожного боку обох щелеп … Український тлумачний словник
кутній — прикметник … Орфографічний словник української мови
кутня — кутн/я … Морфемно-орфографический словарь
кутнуть — кутн уть, н у, нёт … Русский орфографический словарь
кутнуть — кутнуть, кутну, кутнём, кутнёшь, кутнёте, кутнёт, кутнут, кутнул, кутнула, кутнуло, кутнули, кутни, кутните, кутнувший, кутнувшая, кутнувшее, кутнувшие, кутнувшего, кутнувшей, кутнувшего, кутнувших, кутнувшему, кутнувшей, кутнувшему, кутнувшим,… … Формы слов
Оба луки, оба туги — (иноск.) о взаимной неподатливости, неуступчивости людей съ твердымъ характеромъ. Ср. Своя воля спола горя; какъ мнѣ, такъ и ему: оба лу̀ки, оба туги; ужъ у него кутніе зубы всѣ вышли, не ребенокъ. Даль. Отецъ съ сыномъ. 1. Ср. «Оба луки, оба… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
КУТНУТЬ — КУТНУТЬ, кутну, кутнёшь (разг.). однокр. к кутить. Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935 1940 … Толковый словарь Ушакова
КУТИТЬ — КУТИТЬ, кучу, кутишь; несовер. 1. Проводить время в кутежах, в кутеже. К. на свадьбе. 2. перен. То же, что угощаться (разг. шутл.). | однокр. кутнуть, ну, нёшь (разг.). Кутнём на прощание! Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 … Толковый словарь Ожегова
черенній — я, є, зах. Кутній. Черенній зуб … Український тлумачний словник
Кутница вылазила что значит
© М. А. Шолохов (наследники), 2015
© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
В конце января, овеянные первой оттепелью, хорошо пахнут вишневые сады. В полдень где-нибудь в затишке (если пригревает солнце) грустный, чуть внятный запах вишневой коры поднимается с пресной сыростью талого снега, с могучим и древним духом проглянувшей из-под снега, из-под мертвой листвы земли.
Тонкий многоцветный аромат устойчиво держится над садами до голубых потемок, до поры, пока не просунется сквозь голызины ветвей крытый прозеленью рог месяца, пока не кинут на снег жирующие зайцы опушенных крапин следов…
А потом ветер принесет в сады со степного гребня тончайшее дыхание опаленной морозами полыни, заглохнут дневные запахи и звуки, и по чернобылу, по бурьянам, по выцветшей на стернях брице, по волнистым буграм зяби неслышно, серой волчицей придет с востока ночь, – как следы, оставляя за собой по степи выволочки сумеречных теней.
По крайнему к степи проулку январским вечером 1930 года въехал в хутор Гремячий Лог верховой. Возле речки он остановил усталого, курчаво заиневшего в пахах коня, спешился. Над чернью садов, тянувшихся по обеим сторонам узкого проулка, над островами тополевых левад высоко стоял ущербленный месяц. В проулке было темно и тихо. Где-то за речкой голосисто подвывала собака, желтел огонек. Всадник жадно хватнул ноздрями морозный воздух, не спеша снял перчатку, закурил, потом подтянул подпругу, сунул пальцы под потник и, ощутив горячую, запотевшую конскую спину, ловко вскинул в седло свое большое тело. Мелкую, не замерзающую и зимой речушку стал переезжать вброд. Конь, глухо звякая подковами по устилавшим дно голышам, на ходу потянулся было пить, но всадник заторопил его, и конь, ёкая селезенкой, выскочил на пологий берег.
Заслышав встречь себе говор и скрип полозьев, всадник снова остановил коня. Тот на звук сторожко двинул ушами, повернулся. Серебряный нагрудник и окованная серебром высокая лука казачьего седла, попав под лучи месяца, вдруг вспыхнули в темени проулка белым, разящим блеском. Верховой кинул на луку поводья, торопливо надел висевший до этого на плечах казачий башлык верблюжьей шерсти, закутал лицо и поскакал машистой рысью. Миновав подводу, он по-прежнему поехал шагом, но башлыка не снял.
Уж въехав в хутор, спросил у встречной женщины:
– А ну, скажи, тетка, где тут у вас Яков Островнов живет?
– А вот за тополем его курень, крытый черепицей, видите?
Возле крытого черепицей просторного куреня спешился, ввел в калитку коня и, тихо стукнув в окно рукоятью плети, позвал:
– Хозяин! Яков Лукич, выйди-ка на-час[1].
Без шапки, пиджак – внапашку, хозяин вышел на крыльцо; всматриваясь в приезжего, сошел с порожков.
– Кого нелегкая принесла? – улыбаясь в седеющие усы, спросил он.
– Не угадаешь, Лукич? Ночевать пускай. Куда бы коня поставить в теплое?
– Нет, дорогой товарищ, не призначу. Вы не из рика будете? Не из земотдела? Что-то угадываю… Голос ваш, сдается мне, будто знакомый…
Приезжий, морща бритые губы улыбкой, раздвинул башлык.
И Яков Лукич вдруг испуганно озирнулся по сторонам, побледнел, зашептал:
– Ваше благородие! Откель вас. Господин есаул. Лошадку мы зараз определим… Мы в конюшню… Сколько лет-то минуло…
– Ну-ну, ты потише! Времени много прошло… Попонка есть у тебя? В доме у тебя чужих никого нет?
Приезжий передал повод хозяину. Конь, лениво повинуясь движению чужой руки, высоко задирая голову на вытянутой шее и устало волоча задние ноги, пошел к конюшне. Он звонко стукнул копытом по деревянному настилу, всхрапнул, почуяв обжитый запах чужой лошади. Рука чужого человека легла на его храп, пальцы умело и бережно освободили натертые десны от пресного железа удил, и конь благодарно припал к сену.
– Подпруги я ему отпустил, нехай постоит оседланный, а трошки охолонет – тогда расседлаю, – говорил хозяин, заботливо накидывая на коня нахолодавшую попонку. А сам, ощупав седловку, уже успел определить по тому, как была затянута чересподушечная подпруга, как до отказу свободно распущена соединяющая стременные ремни скошевка, что гость приехал издалека и за этот день сделал немалый пробег.
– Зерно-то водится у тебя, Яков Лукич?
– Чудок есть. Напоим, дадим зернеца. Ну, пойдемте в куреня, как вас теперича величать и не знаю… По-старому – отвык и вроде неудобно… – неловко улыбался в темноте хозяин, хотя и знал, что улыбка его не видна.
– Зови по имени-отчеству. Не забыл? – отвечал гость, первый выходя из конюшни.
– Как можно! Всю германскую вместе сломали, и в эту пришлось… Я об вас часто вспоминал, Александр Анисимович. С энтих пор, как в Новороссийском расстрялись с вами, и слуху об вас не имели. Я так думал, что вы в Турцию с казаками уплыли.
Вошли в жарко натопленную кухню. Приезжий снял башлык и белого курпяя[2] папаху, обнажив могучий угловатый череп, прикрытый редким белесым волосом. Из-под крутого, волчьего склада, лысеющего лба он бегло оглядел комнату и, улыбчиво сощурив светло-голубые глазки, тяжко блестевшие из глубоких провалов глазниц, поклонился сидевшим на лавке бабам – хозяйке и снохе.
– Здорово живете, бабочки!
– Слава богу, – сдержанно ответила ему хозяйка, выжидательно, вопрошающе глянув на мужа: «Что это, дескать, за человека ты привел и какое с ним нужно обхождение?»
– Соберите повече́рять, – коротко приказал хозяин, пригласив гостя в горницу к столу.
Гость, хлебая щи со свининой, в присутствии женщин вел разговор о погоде, о сослуживцах. Его огромная, будто из камня тесанная, нижняя челюсть трудно двигалась; жевал он медленно, устало, как приморенный бык на лежке. После ужина встал, помолился на образа в запыленных бумажных цветах и, стряхнув со старенькой, тесной в плечах толстовки хлебные крошки, проговорил:
– Спасибо за хлеб-соль, Яков Лукич! Теперь давай потолкуем.
Сноха и хозяйка торопливо приняли со стола; повинуясь движению бровей хозяина, ушли в кухню.
Секретарь райкома партии, подслеповатый и вялый в движениях, присел к столу, искоса посмотрев на Давыдова, и, жмурясь, собирая под глазами мешковатые складки, стал читать его документы.
За окном, в телефонных проводах, свистал ветер, на спине лошади, привязанной недоуздком к палисаднику, по самой кабаржине кособоко прогуливалась – и что-то клевала – сорока. Ветер заламывал ей хвост, поднимал на крыло, но она снова садилась на спину старчески изможденной, ко всему безучастной клячи, победно вела по сторонам хищным глазком. Над станицей низко летели рваные хлопья облаков. Изредка в просвет косо ниспадали солнечные лучи, вспыхивал – по-летнему синий – клочок неба, и тогда видневшийся из окна изгиб Дона, лес за ним и дальний перевал с крохотным ветряком на горизонте обретали волнующую мягкость рисунка.
– Так ты задержался в Ростове по болезни? Ну что ж… Остальные восемь двадцатипятитысячников приехали три дня назад. Митинг был. Представители колхозов их встречали. – Секретарь думающе пожевал губами. – Сейчас у нас особенно сложная обстановка. Процент коллективизации по району – четырнадцать и восемь десятых. Все больше ТОЗ[3]. За кулацко-зажиточной частью еще остались хвосты по хлебозаготовкам. Нужны люди. Оч-чень! Колхозы посылали заявки на сорок три рабочих, а прислали вас только девять.
И из-под припухлых век как-то по-новому, пытливо и долго, посмотрел в зрачки Давыдову, словно оценивая, на что способен человек.
Кутница вылазила что значит
© М. А. Шолохов (наследники), 2015
© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
В конце января, овеянные первой оттепелью, хорошо пахнут вишневые сады. В полдень где-нибудь в затишке (если пригревает солнце) грустный, чуть внятный запах вишневой коры поднимается с пресной сыростью талого снега, с могучим и древним духом проглянувшей из-под снега, из-под мертвой листвы земли.
Тонкий многоцветный аромат устойчиво держится над садами до голубых потемок, до поры, пока не просунется сквозь голызины ветвей крытый прозеленью рог месяца, пока не кинут на снег жирующие зайцы опушенных крапин следов…
А потом ветер принесет в сады со степного гребня тончайшее дыхание опаленной морозами полыни, заглохнут дневные запахи и звуки, и по чернобылу, по бурьянам, по выцветшей на стернях брице, по волнистым буграм зяби неслышно, серой волчицей придет с востока ночь, – как следы, оставляя за собой по степи выволочки сумеречных теней.
По крайнему к степи проулку январским вечером 1930 года въехал в хутор Гремячий Лог верховой. Возле речки он остановил усталого, курчаво заиневшего в пахах коня, спешился. Над чернью садов, тянувшихся по обеим сторонам узкого проулка, над островами тополевых левад высоко стоял ущербленный месяц. В проулке было темно и тихо. Где-то за речкой голосисто подвывала собака, желтел огонек. Всадник жадно хватнул ноздрями морозный воздух, не спеша снял перчатку, закурил, потом подтянул подпругу, сунул пальцы под потник и, ощутив горячую, запотевшую конскую спину, ловко вскинул в седло свое большое тело. Мелкую, не замерзающую и зимой речушку стал переезжать вброд. Конь, глухо звякая подковами по устилавшим дно голышам, на ходу потянулся было пить, но всадник заторопил его, и конь, ёкая селезенкой, выскочил на пологий берег.
Заслышав встречь себе говор и скрип полозьев, всадник снова остановил коня. Тот на звук сторожко двинул ушами, повернулся. Серебряный нагрудник и окованная серебром высокая лука казачьего седла, попав под лучи месяца, вдруг вспыхнули в темени проулка белым, разящим блеском. Верховой кинул на луку поводья, торопливо надел висевший до этого на плечах казачий башлык верблюжьей шерсти, закутал лицо и поскакал машистой рысью. Миновав подводу, он по-прежнему поехал шагом, но башлыка не снял.
Уж въехав в хутор, спросил у встречной женщины:
– А ну, скажи, тетка, где тут у вас Яков Островнов живет?
– А вот за тополем его курень, крытый черепицей, видите?
Возле крытого черепицей просторного куреня спешился, ввел в калитку коня и, тихо стукнув в окно рукоятью плети, позвал:
– Хозяин! Яков Лукич, выйди-ка на-час[1].
Без шапки, пиджак – внапашку, хозяин вышел на крыльцо; всматриваясь в приезжего, сошел с порожков.
– Кого нелегкая принесла? – улыбаясь в седеющие усы, спросил он.
– Не угадаешь, Лукич? Ночевать пускай. Куда бы коня поставить в теплое?
– Нет, дорогой товарищ, не призначу. Вы не из рика будете? Не из земотдела? Что-то угадываю… Голос ваш, сдается мне, будто знакомый…
Приезжий, морща бритые губы улыбкой, раздвинул башлык.
И Яков Лукич вдруг испуганно озирнулся по сторонам, побледнел, зашептал:
– Ваше благородие! Откель вас. Господин есаул. Лошадку мы зараз определим… Мы в конюшню… Сколько лет-то минуло…
– Ну-ну, ты потише! Времени много прошло… Попонка есть у тебя? В доме у тебя чужих никого нет?
Приезжий передал повод хозяину. Конь, лениво повинуясь движению чужой руки, высоко задирая голову на вытянутой шее и устало волоча задние ноги, пошел к конюшне. Он звонко стукнул копытом по деревянному настилу, всхрапнул, почуяв обжитый запах чужой лошади. Рука чужого человека легла на его храп, пальцы умело и бережно освободили натертые десны от пресного железа удил, и конь благодарно припал к сену.
– Подпруги я ему отпустил, нехай постоит оседланный, а трошки охолонет – тогда расседлаю, – говорил хозяин, заботливо накидывая на коня нахолодавшую попонку. А сам, ощупав седловку, уже успел определить по тому, как была затянута чересподушечная подпруга, как до отказу свободно распущена соединяющая стременные ремни скошевка, что гость приехал издалека и за этот день сделал немалый пробег.
– Зерно-то водится у тебя, Яков Лукич?
– Чудок есть. Напоим, дадим зернеца. Ну, пойдемте в куреня, как вас теперича величать и не знаю… По-старому – отвык и вроде неудобно… – неловко улыбался в темноте хозяин, хотя и знал, что улыбка его не видна.
– Зови по имени-отчеству. Не забыл? – отвечал гость, первый выходя из конюшни.
– Как можно! Всю германскую вместе сломали, и в эту пришлось… Я об вас часто вспоминал, Александр Анисимович. С энтих пор, как в Новороссийском расстрялись с вами, и слуху об вас не имели. Я так думал, что вы в Турцию с казаками уплыли.
Вошли в жарко натопленную кухню. Приезжий снял башлык и белого курпяя[2] папаху, обнажив могучий угловатый череп, прикрытый редким белесым волосом. Из-под крутого, волчьего склада, лысеющего лба он бегло оглядел комнату и, улыбчиво сощурив светло-голубые глазки, тяжко блестевшие из глубоких провалов глазниц, поклонился сидевшим на лавке бабам – хозяйке и снохе.
– Здорово живете, бабочки!
– Слава богу, – сдержанно ответила ему хозяйка, выжидательно, вопрошающе глянув на мужа: «Что это, дескать, за человека ты привел и какое с ним нужно обхождение?»
– Соберите повече́рять, – коротко приказал хозяин, пригласив гостя в горницу к столу.
Гость, хлебая щи со свининой, в присутствии женщин вел разговор о погоде, о сослуживцах. Его огромная, будто из камня тесанная, нижняя челюсть трудно двигалась; жевал он медленно, устало, как приморенный бык на лежке. После ужина встал, помолился на образа в запыленных бумажных цветах и, стряхнув со старенькой, тесной в плечах толстовки хлебные крошки, проговорил:
– Спасибо за хлеб-соль, Яков Лукич! Теперь давай потолкуем.
Сноха и хозяйка торопливо приняли со стола; повинуясь движению бровей хозяина, ушли в кухню.
Секретарь райкома партии, подслеповатый и вялый в движениях, присел к столу, искоса посмотрев на Давыдова, и, жмурясь, собирая под глазами мешковатые складки, стал читать его документы.
За окном, в телефонных проводах, свистал ветер, на спине лошади, привязанной недоуздком к палисаднику, по самой кабаржине кособоко прогуливалась – и что-то клевала – сорока. Ветер заламывал ей хвост, поднимал на крыло, но она снова садилась на спину старчески изможденной, ко всему безучастной клячи, победно вела по сторонам хищным глазком. Над станицей низко летели рваные хлопья облаков. Изредка в просвет косо ниспадали солнечные лучи, вспыхивал – по-летнему синий – клочок неба, и тогда видневшийся из окна изгиб Дона, лес за ним и дальний перевал с крохотным ветряком на горизонте обретали волнующую мягкость рисунка.
– Так ты задержался в Ростове по болезни? Ну что ж… Остальные восемь двадцатипятитысячников приехали три дня назад. Митинг был. Представители колхозов их встречали. – Секретарь думающе пожевал губами. – Сейчас у нас особенно сложная обстановка. Процент коллективизации по району – четырнадцать и восемь десятых. Все больше ТОЗ[3]. За кулацко-зажиточной частью еще остались хвосты по хлебозаготовкам. Нужны люди. Оч-чень! Колхозы посылали заявки на сорок три рабочих, а прислали вас только девять.
И из-под припухлых век как-то по-новому, пытливо и долго, посмотрел в зрачки Давыдову, словно оценивая, на что способен человек.
О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕЧИ В РОМАНЕ М.А.ШОЛОХОВА «ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА»
Л.Н.РОСЛЯКОВА,
г. Набережные Челны
Знакомство с романом Шолохова «Поднятая целина», столь неоднозначно воспринимаемым в наше время, лучше всего начать с погружения в его языковую стихию. Выделим для этой цели два урока русского языка и обдумаем подготовительный этап, обосновывающий необходимость работы с выписками из текста. Начнем с чтения первых страниц романа.
Конечно, вслушиваться в безмолвие ночи и вглядываться в темноту способен не каждый. Но для познания мира, природы, человека и таких умений недостаточно. Крайне важно еще одно качество, которое подскажет группа однокоренных глаголов. Выделим их из реплик героев.
Уточним значение глаголов: обнюхаться – познакомиться, пронюхать – узнать, нюхать – искать. Целая программа действий, дополняющих усиленную работу зрения и слуха. Кстати, нюх, по словарю, – это не только обоняние, но и сообразительность, чутье. Совершенствование сообразительности – непременное условие познания. Но если мы имеем дело с художественным словом, значит, нужно искать способы совершенствования читательского чутья. Одного перечитывания здесь мало. Л.Леонов, например, считал важнейшим условием работы с текстом прослушивание его пальцами8, то есть составление выписок. Последуем его совету и испытаем нашу сообразительность, подготовив выписки из романа Шолохова на одну из следующих тем:
1. Глаголы, характеризующие коллективизацию в романе.
2. Новые слова в жизни гремяченцев.
3. Роль сравнений в романе.
4. Народная мудрость на страницах «Поднятой целины».
Глаголы, характеризующие коллективизацию в романе
Прокомментируем реплику профессора, который видит в Иване одного из языкотворцев, хранителей языка. Глаголы, названные Иваном, – это просторечия, вышедшие из народной гущи и прочно утвердившиеся в жизни. Собранные вместе, они являются впечатляющим показателем внутренней агрессии современного герою общества. Факт этот, демонстративно не замечаемый официальной наукой, вызывает живой интерес профессора Степанова, передающийся и читателю, и зрителю, а размышления об истоках внутренней агрессии вновь возвращают нас к событиям революции и гражданской войны, а значит, и к героям «Поднятой целины».
В романе Шолохова к глаголам со значением «ударить» примыкают глаголы и выражения со значением «бить», «избить»:
выбить бубну, пороховню выбить (195), поковырять морду (195), расчесать бороду (223), оттяпать нос (229), мордовать (223), навтыкать (402), на кулаках нянчить, разукрасить, как пасхальное яйцо (441), отдубасить (523), кулаки пробовать, бока мять, молотить (524).
А сколько синонимов у глагола убить.
Поколоть голову на черепки (116), сделать упокойника (126), стукнуть (158), покидать все пули в зевало (206), ухандохать, навести трубу (235), глотки повырвать, урезать в упор (застрелить) (236), вырвать зоб (340), уволить из жизни, сделать дырку между бровей (379), продырявить голову (431), приласкать с одной пули (456).
Новые слова в жизни гремяченцев
Макар достал из кармана полушубка “Правду”, развернул ее, медленно стал читать: «Кому нужны эти искривления, это чиновничье декретирование колхозного движения, эти недостойные угрозы по отношению к крестьянам? Никому, кроме наших врагов! К чему они могут привести, эти искривления? К усилению наших врагов и к развенчанию идей колхозного движения. Не ясно ли, что авторы этих искривлений, мнящие себя “левыми”, на самом деле льют воду на мельницу правого оппортунизма?». — Вот и выходит, что я перво-наперво – декретный чиновник и автор, что я развенчал колхозников и что я воды налил на правых оппортунистов, пустил в ход ихнюю мельницу. И все это из-за каких-то овец, курей, пропади они пропадом! 22
«Запутался ты, факт! – наставляет его Давыдов. – И потом, с каких это пор секретари ячеек стали приходить на ячейковые собрания в выпитом виде? Что это такое, Нагульнов? Это – партийный проступок! Ты – старый член партии, красный партизан, краснознаменец, и вдруг такое явление. » 23
А вот образец речи Андрея Разметнова, договаривающегося со старухой Чебаковой о выдаче кота: «Ребята говорят, будто он голубей разоряет. Давай-ка его сюда, я ему зараз же трибунал устрою. Раз кот разбойничает, раз он бандит и разоритель разных пташек – к высшей мере его, вот и весь разговор! К бандитам у нас один закон: “руководствуясь революционным правосознанием” – и баста!» 24
Чудовищная смесь иноязычных слов с канцеляризмами и просторечиями не режет слух представителям власти в Гремячем. Подчиняясь газетному влиянию, следуя установленным официальной пропагандой образцам, они не задумываются о неизбежных издержках и потерях.
В одном из своих телеинтервью известный актер Г.Бурков сказал, что на хорошем русском языке может только кулак говорить или дед Щукарь. Вспомним в связи с этим спор Давыдова с Островновым о поздно посеянной пшенице. Яков Лукич «с прямой уверенностью заявлял:
Роль сравнений в романе Шолохова
С помощью сравнений создается еще один образ – образ западни, ловушки, капкана, а представление о приманке складывается из удивительно схожих высказываний героев:
«Или тебя вовсе не касается, что партия как рыба об лед бьется, тянет нас к лучшей жизни?» 53 – вопрошает Якова Лукича Шалый на открытом партийном собрании.
Но и самые внимательные из гремяченцев не догадываются о тех душевных муках, которые терзают лучшего на хуторе хозяина. Каждое утро до восхода солнца он выходил за хутор полюбоваться хлебами. «Стоял неподвижно, понурив голову, как старая, усталая лошадь. » 59
Неужели бросающиеся в глаза перемены связаны только с любовными переживаниями Давыдова и Нагульнова? Или в них живет загнанная внутрь боль, о которой они не могут сказать вслух?
Шолоховские сравнения снова зовут к раздумьям.
Нельзя не отметить, что самые яркие и неожиданные сравнения в романе принадлежат деду Щукарю. Сохранивший вопреки преследовавшим его всю жизнь неудачам веселый нрав и чувство собственного достоинства, он безбоязненно вступает в самые рискованные разговоры с хуторским начальством:
«Семушка, жаль моя! Повынай из глаз иголки! У тебя зараз глаза стали, как у цепного кобеля, злые и вострые!» 71
«Ох и силен ты, Макарушка, на добрых людей жать! Тебе бы только на маслобойке работать заместо прессы, из подсолнушка масло выдавливать. » 72
Щукарь ни с кем не собирается ссориться, его выступление совершенно безобидно для окружающих, но сравнения, которые так легко развернуть в доносы, напоминают о новом соблазне, навязанном временем, соблазне самоутверждения за счет других, соблазне стремительного взлета ценой предательства.
Народная мудрость на страницах «Поднятой целины»
Начиная разговор об отражении народной мудрости в романе, отметим ряд пословиц, воссоздающих картину коллективизации в Гремячем:
«Тит да Афанас, разымите нас». (58)
«У нас именья – одни каменья». (69)
«Пройдет сев, и толкач муку покажет». (134)
«Хучь сову об пенек, хучь пеньком сову, а все одно сове не воскресать». (149)
«Без ветру и ветряк не будет крыльями махать». (177)
«Сила солому ломит». (282)
Пословицы, включенные в контекст повествования, и высказывания обобщающего характера выводят на новый виток размышлений о человеке и власти.
«Зараз проявились у советской власти два крыла: правая и левая. Когда же она сымется и улетит от нас к ядрене фене?» 86 – слышит из темноты чей-то незнакомый голос возвращающийся с работы Давыдов.
«Семь бед – один ответ! Что нам, не сеямши, к осени с голоду пухнуть, что зараз отвечать, – все едино!» 87 – открыто выражают недоверие к новой власти гремяченские «тетушки», убедившиеся в вероломстве ее по отношению к выходцам из колхоза.
Значит, недобрые предчувствия, касающиеся будущего, не являются исключением, но говорить о них вслух опасно. «Смотри поджимай язык, а то его и прищемить недолго!» 88 – предостережение Якова Лукича касается не только его сына. «Прибереги язык, Устин!» 89 – советует старик Осетров своему племяннику, отцу шестерых детей.
«Слушай старого человека пристально. » 96 Эти слова Ипполита Шалого можно считать своеобразным эпиграфом к артистически звучащим высказываниям пожилых героев.
Но разве не несет это высказывание ценнейшую информацию для тех, кто одержим мечтой о мировой революции? Однако Яков Лукич не относится к тем, кого надлежит слушать, да и сам он, живущий в постоянном страхе, строго следит за тем, чтобы не сказать лишнее, поэтому скрытые ото всех его размышления адресованы прежде всего читателю, способному сравнивать, сопоставлять, делать выводы.
1 Шолохов М.А. Поднятая целина. М., 1968. С. 7. Далее цитируется по этому изданию.
2 Белов В. Год великого перелома. «Новый мир». № 3. 1989. С. 12–13.
3 См. об этом в дневнике М.М. Пришвина 1930 года. «Октябрь». № 7. 1989. С. 154.
8 См. об этом в ст. Ростовцевой И. «Негатив, проявленный вечностью». «Литературная газета» от 2.06.1994 г. С. 8.
9 Якименко Л. Поэтический мир М.А. Шолохова. В кн.: Творчество М.Шолохова. Сб. статей. М., 1964. С. 208.
10 Шукшин В.М. Печки-лавочки. В кн.: Василий Шукшин. Киноповести. Повести. Барнаул, 1986. С. 173.
12 Там же. С. 174. (Текст цитируется с сокращениями.)