медвежье сердце что значит
Медвежье сердце
Зима туманом уходила,
Морозы прятались в тепло,
Еще в лесу все так уныло,
Но до тепла не далеко,
Весна лишь только просыпалась,
Но с каждым днем сильней капель,
Зима свой век продлить старалась,
Глядишь вот солнце, вдруг метель
Тут кто-то сгреб его в охапку,
Прижал к себе, давай лизать,
Косой обмяк и стал как тряпка,
Мог только громко верещать
Объятья, чьи то разомкнулись,
Косой весь мокрый чуть отполз,
Во тьме тут что-то шевельнулось,
И зайца в миг прошиб озноб,
Медведя морда подтянулась,
Его обнюхала всего,
Душа Косого ужаснулась,
Инфаркт почти скосил его!
-«Косой, ты, что здесь потерял?!
На мне разлегся, как хозяин!!»
-«Прости Михалыч, я не знал!
Я думал, дом необитаем!
Меня загнали сюда волки!
Тебя не видел в темноте!
От них спасался, что тут толку,
Раз прибежал я в пасть к тебе!
-«А мне Косой, такое снилось!
Бочонок меда, ягод куст!
И сердце радостно так билось,
Глаза открыл, мой домик пуст!
Тебя я принял за конфетку,
Проголодался, пока спал»
-«А мне от страха бы таблетку,
Испуг мне сердце разорвал!»
-«Косой, не бойся, есть, не буду!
Скажи, весна уже пришла?
Быстрей бы лето, это чудо,
Когда едой земля полна!»
-«Весна пришла, но снег лежит,
Днем солнце сильно пригревает,
Зима сосульками бежит,
Мороз скрипит, но отступает!»
-«Эх, рано ты меня поднял!
Еще б чуток, поспать с недельку!»
А заяц тут же задрожал:
-«Так ты ложись в свою постельку!»
-«Теперь уж точно не заснуть,
И жрать становиться охота!»
Решил он зайца припугнуть:
«Зайчатины хотелось что –то!»
Косой услышав, встрепенулся:
-«Михалыч, может, я пойду?
Сегодня в страх свой окунулся,
Еще чуть- чуть и сам умру!»
-«Беги Косой!» едва сказал,
А зайца след уже простыл,
«Ого, как быстро ускакал,
Откуда в зайце столько сил?»
Медведь, с берлоги вылезая,
Вздохнул, почувствовав весну,
И осторожно так ступая,
Пошел тропинкой, что в лесу,
Он шел знакомою тропой,
Минуя чащу и овраг,
Для леса был всегда он свой,
Уже он слышал лай собак
Веселье птиц дарило радость,
И солнце жмурило глаза,
Он был расстроен снегом малость,
Кругом проталины, вода.
Вот за опушкой, дом средь леса,
Собаки лают и рычат,
И сена стог, что под навесом,
А вот и двери, так скрипят,
Хозяин вышел на порог:
-«Топтыжка?! Ты ли?! Неужели?!»
Бежать к медведю со всех ног,
Глаза мужчины заблестели
Медведя Обнял и погладил,
А тот лизнул его в ответ,
Он помнил медвежонка ради,
Играл со смертью человек.
Тогда, назад всего два года,
Когда медведицу убив,
Три браконьера, три урода,
В мешок засунули избив,
Он был напуган и кусался,
Мать не могла ему помочь,
А он так звал, во всю старался,
И с ним в мешке бежали прочь!
Потом стрельба и злые крики,
А он сидел в большом мешке,
И люди, словно звери дики,
Висела жизнь на волоске,
Он вспомнил брошенный мешок
И как он вылез осторожно,
Тогда понять еще не мог,
Уже и радоваться можно,
Тут человек присел с ружьем,
Его за ухо потрепал,
А руки пахли молоком,
Добро собой он излучал
Поднял его, сказал: «Пойдем!
Один не выживешь, сожрут!
Да и малыш еще притом,
А дома примут и поймут!»
Он по дороге лишь заметил,
Что человек слегка хромал
И на одежде шесть отметин,
Идя он кровью истекал
-«Вон видишь дом, туда беги!
А я присяду отдохнуть,
А лучше помощь позови,
Боюсь, что мне не дотянуть!»
И медвежонок словно понял,
Метнулся к дому и рычать,
И лай собак его не тронул,
Он продолжал кого-то звать
Из дома быстро отозвались,
Тогда хозяина спасли,
А шесть отметин оказались,
Ножа следами, тело жгли.
И он остался в этом доме,
Ходил за женщиной хвостом,
Играл с девчонкой, звали Тоней,
Так интересно было в нем
Хозяин звал его Топтыжка,
Он быстро к этому привык,
Любил капусты кочерыжки,
Но и от леса не отвык,
Порой бывало убегая,
В лесу он долго пропадал,
Но возвращался, путь свой зная,
Дом лесника оберегал.
Михалыч с волком на поляне,
Друг другу раны зализав,
Крутили бой как на экране,
Все эпизоды расписав
-«Ну, ты волчара, как придумал?!
То запрещенный был бросок!»
-«Михалыч, я тогда не думал,
Бежал на помощь со всех ног!
Тогда решил, пора вмешаться
И ухватил, как удалось!»
-«Так он же самкой мог остаться!»
И эхо радости неслось.
Они с волком сдружились очень,
Волк старый многому учил,
Но ход судьбы всегда так точен,
И волк ушел, в тот мир почил,
Он умер тихо, без сражений,
Закончив честно волчий век,
Грустил Михалыч, к сновиденьям,
Тогда пошел и первый снег
И он залег в свою берлогу,
О волке долго горевал,
О чем-то думал понемногу
И не заметил, как уж спал,
А в сновиденьях все смешалось,
И грусть, и радость, холод, зной
И Тоня с бантиком смеялась,
Он так во сне ходил домой.
Неделя быстро пролетела,
Весна теплом свое брала,
Под утро рано птица пела,
И он собрался со двора,
Однажды только обернулся,
На дом родной так посмотрел
И в лес весенний окунулся,
Там впереди так много дел.
О том, как дальше жил, опустим,
Летели месяцы стрелой,
Ее он встретил, счастье с грустью,
Случилась встреча их весной,
Познал любви медвежьей счастье,
О людях быстро так забыл,
От жизни он не ждал ненастья,
Свой лес, конечно же любил.
А осень выдалась короткой,
Уж в октябре морозец дал,
И он, к берлоге своей тропкой,
Шел и о сне уже мечтал
Осенний лес стал местом битвы,
Где нет пощады никому,
Медведя рык и визг молитвы,
Вели к итогу одному.
У дуба он остановился,
Увидел Тоню, лесника
И задом к дубу прислонился,
Лишь грудь открыта для врага
А с дуба выстрелы случались,
Собак сбивая наповал,
-«Вот так Топтыга повстречались!»
Он слышал, как лесник кричал,
А Тоня плакала, держалась,
Семь лет девчонке, мало сил,
И сильно ветка так качалась,
-«Не плачь!» отец ее просил
Медведь опять пошел в атаку,
Найдя когтями морду пса,
Тот от удара замер сразу,
Но пять других ему в бока
И в это время треск раздался,
Лесник хотел ее схватить,
Но наверху лишь он остался,
Она же вниз, ей там не жить
Медведь подставился умело,
Он как перина для нее,
Она за ним, стоит он смело,
Но как спасти теперь ее?!
Осенний лес в закате алом,
Был так спокоен и красив,
И ветер листьев покрывало,
Стелил, историей накрыв,
А лес наполнился легендой,
Про жизнь медведя и людей,
Все остальное неизменно,
Медведь в России царь зверей!
Мистика и культ Медведя
Наверное, ни об одном животном не сложено столько сказок, песен, легенд и преданий, как о медведе. С уважением относится русский народ к этому животному, называя его «лесным воеводой» и «хозяином бора». В большинстве сказок медведь предстает перед нами как добрый простак, немного неуклюжий сладкоежка, всегда готовый защищать слабых и обиженных.
Однако если верить старинным преданиям, медведь не такое уж и добродушное животное. Это одно из самых загадочных « существ на планете, окутанное ореолом невероятных мистических тайн.
О том, как человек произошел от медведя, красочно рассказывает древняя легенда индейцев квакиутль. Она повествует о любви медведицы к первому мужчине на Земле. Потомки этой пары впоследствии заселили всю Землю. Одно из древних славянских преданий рассказывает о том, что прародитель людей был медведем-оборотнем.
Возраст находки насчитывал примерно 40 тысяч лет. На крышке ящика лежал массивный череп пещерного медведя, под которым покоились скрещенные кости передних лап этого животного. Словом, крышка древнего сундука напоминала знаменитую эмблему пиратского «Веселого Роджера». Но более всего удивило археологов содержимое данного схрона. Ящик был доверху наполнен черепами пещерных медведей.
Ученые до сих пор пытаются ответить на вопрос, зачем первобытные люди хранили эти черепа и для чего им понадобилось украшать свою «укладку» красноречивым знаком.
Надо сказать, что медвежий культ оставил свой след и на русской земле. Самое известное капище, посвященное «хозяину леса», находилось на территории современного Ярославля, где жили люди, поклонявшиеся огромному-загадочному медведю и приносившие своему божеству щедрые кровавые жертвы.
Согласно легенде, князь Ярослав Мудрый истребил под корень кровожадное племя и не побоялся вступить в схватку со свирепым «богом». Из жаркого поединка князь вышел победителем, зарубив секирой поверженного топтыгина. В память об этих событиях Ярослав заложил на отвоеванной земле новый город (Ярославль), гербом которого стал медведь с секирой, стоящий на задних лапах.
Позднее, в эпоху христианства, люди называли медведя «братом лешего». Считалось, что он следит за порядком в лесу, так как всяческая нечисть боится лохматого воеводу. Черти и ведьмы бегут от него прочь, поскольку знают: тому под силу одолеть в поединке самого водяного.
Считалось, что медведь может уберечь скотину от всякого лиха. Поэтому сибирские крестьяне частенько вешали в хлеву медвежью голову, дабы «лесной хозяин» охранял живность от мора и напастей.
Медвежьи дети
Древние мифы и сказки повествуют нам о медведе как о большом любителе женского пола. Мол, частенько ворует топтыгин баб в деревнях или же уводит заблудившихся в лесу кумушек в свою берлогу. Там незадачливая пленница становится женой «лесного хозяина», который заботится о ней и после рождения их общего ребенка отпускает домой.
Если верить преданиям, медвежьи дети не всегда оставались в лесах. Зачастую они возвращались к людям и становись известны как бесстрашные и непобедимые воины. Так, русские сказки прославили легендарного богатыря Ивана Медвежье Ушко, сына медведя и украденной им красавицы.
Вполне возможно, что подобные легенды породило некоторое физическое сходство «лесного владыки» с человеком. Известно, что отпечаток медвежьей лапы на мокрой земле удивительно похож на след босой человеческой ступни. Кроме того, если верить бывалым охотникам, освежеванная медвежья туша сильно напоминает человеческое тело.
Не исключено, что данное сходство дало жизнь удивительным рассказам, разлетевшимся по Сибири уже в более позднее время. Во многих деревнях люди, замирая от ужаса, передавали из уст в уста «страшилки» о том, как под шкурой добытого медведя обнаруживали мужика в онучах или же бабу в сарафане.
«Прости нас, хозяин!»
Опасаясь мести бурого великана, охотники, обсуждая план будущей облавы, называли предполагаемую добычу иносказательными именами: «старик», «хозяин», «дедушка» и другими. Вот почему у медведя столько прозвищ, среди которых известные нам по сказкам По-тапыч и топтыгин. При этом о медведе нельзя было отзываться неуважительно и уж тем более ругать его, иначе если «старик» услышит, то он обязательно отомстит дерзкому.
Когда же охотники с добычей возвращались в свою деревню, навстречу им выходили все женщины селения. Они приветствовали «мохнатого старика» как дорогого гостя и устраивали в его честь настоящий праздник.
Празднество в честь удачной охоты устраивали и русские охотники. Обычно добытчики собирались в доме человека, обнаружившего медвежью берлогу, или же под кровом храбреца, не побоявшегося выйти с рогатиной против «хозяина леса».
Настоящий целитель
Долгое время считалось, что неведомые магические силы, которыми люди наделяли топтыгина, переходили и на обереги, которые изготавливали из его шкуры, зубов и когтей.
Чудесными свойствами, по поверью, обладали и зубы медведя. В древности их вешали над колыбелью младенца, дабы дух «хозяина» оберегал кроху до тех пор, пока тот не сможет постоять за себя сам. Кроме того, медвежьи клыки вставляли в стены амбара и закрепляли между досок заборов. Считалось, что они не допустят воров к хозяйскому добру и уберегут имущество при любых обстоятельствах.
Славяне считали, что если новорожденного младенца протащить между челюстями убитого медведя, это избавит малыша от всех болезней.
Особыми магическими свойствами наделялось сердце зверя. Если человек съедал его, то болезни были ему не страшны. У индийских народов существовало поверье о том, что кусочек сырого медвежьего сердца наделял человека бесстрашием, мудростью и неуязвимостью. Некоторые народы считали, что если больного окурить дымом от сожженной медвежьей шерсти, то все хвори отступят.
При магических ритуалах часто использовалось медвежье сало. Считалось, что если смазать им лоб человеку, то у последнего улучшится память.
Медвежье сердце
Собрался я тут по осени на медведя. Доехал до сестры, что живёт в дальней деревне – охотники, мужики наши, говорили, что видели там мишкины следы. Необычные, хромоватые такие. Побывал, видать, под прицелом мишка этот. Ну, вот я и решил – жира он нагулял уже хорошо и в берлогу ещё не залёг. Самое время, получается. Оставил свой вездеход у сестры и напрямки туда, где косолапого заприметили.
Долго ходить не пришлось – на след напал быстро. Я зверя чую, словно пёс гончий. Мишку, как полагается, выследил. Уже и позицию занял. Теперь только жди, а как появится – так тут уж не промахнусь. Хоть годов мне и немало, а белке в глаз попаду, не то, что в медведя.
Лежу, слышу – бьётся. Да сильно так, будто он рядом совсем, и я слышу его, медвежье, сердце. Вглядываюсь – никого. Что такое? И тут доходит – это ж, мать честная, моё сердце колотится так, что лес вздрагивает, ветки на деревьях качаются, теряя последние свои листы. Что-то тут не так! Пошевелился, попробовал встать. В глазах – туман, в ушах – вата, ноги еле двигаются. Вроде ж, подшаманили недавно в больнице, сосуды почистили, давление поправили, а тут – на тебе! Да ещё зверь-подранок где-то недалеко совсем, а я ну хоть ползком ползи – сил нет, руки-ноги не слушаются, еле ружьё волочу.
До сестры, насилу помню, как дошёл. Сквозь туман, что ли, продирался? Косолапый-то как не тронул, ведь не мог не чуять, не слышать – рядом совсем был. А может, сытый был. Зверь, в отличие от людей, зазря не нападает. А может, его, медвежье, сердце человечнее оказалось, не мог он себе позволить раненого судьбой зверя, меня то есть, задрать. А моё-то стучало так, что я не то, что следов, света белого не видел. Только чувствовал, как наотмашь хлещут по лицу ветки деревьев, словно в чувство приводят, не дают свалиться. Дошёл кое-как. У сестры отдышался, расслабился, пришёл в чувство. Она-то ко мне всё с расспросами – что да как, да почему так рано? А я ей, мол, мишка пообедать решил, не ко времени его беспокоить, пусть ещё малость погуляет, жирка подкопит. В общем, отшутился. Не стал её расстраивать (самой не сладко) и, отдохнувши, потихонечку, на малых скоростях, отправился домой.
Думал, отпустит. Да не тут-то было!
На следующий день шандарахнуло так, что белый свет не мил стал. Себя вспомнил только в больнице. И – всё по новой: доктора, обследования, а в результате вердикт – нужен кардиостимулятор. А отправляйтесь-ка вы, Григорий Семёнович, снова на операционный стол. Ладно, отправился. Вшили мне эту машину. Да так быстро, что глазом моргнуть не успел! Вот, медицина нынешняя! Раз-два, готово! Три-четыре, домой! Вот и выписка уже. Иду я, значит, по коридору с документами, как нагоняет меня доктор лечащий. А постой-ка ты, говорит, свет Григорий Батькович! А глянь-ка, говорит, вот сюда. И показывает мне свежайшие снимки. Ты ж, говорит, до ворот не дойдёшь… Ну, я боец стреляный, сразу всё понял. Для меня снимок прочитать, что следы зверя в лесу распутать. А там, батюшка Боже, аорты к сердцу на девяносто процентов забиты! И как бьётся-то ещё! Медвежье, что ли?
Ну, меня, значит, под белы рученьки и обратно – в палату. Велено лежать, вставать – ни-ни! Но долго просто так лежать не пришлось. Закатили в палату каталку, нацепили на меня датчики-шнурочки, и я уже мчусь на этой чудо-технике по широченным коридорам «сердечного» корпуса. Везде – стекло, двери сами собой открываются и закрываются. Красота! Завезли меня в какое-то помещение, а там окно (или не пойми что такое), прям, как в столовой на раздаче. Меня в это окно – хрясь! И на другую каталку перекинули. Словно из одной кастрюли в другую переложили. Я, как про столовскую раздачу подумал, лежу и улыбаюсь. Ну, так весело мне стало! Врачи ошарашенные, смотрят на меня испуганно – мол, чего лыбишься? В уме ли? А мне хорошо так! Как с проголоду пообедать собрался. А тут новая хохма (мог бы хохотать, расхохотался бы!) – мне, лежачему, суют ручку и подсовывают бумажку. Распишись, мол, что даёшь согласие на операцию и понимаешь все возможные последствия. Ну, я-то понимаю, а писать-то как? Тут шнур торчит, там проводочек выставляется, и вставать не моги. Кое-как расписался, за пять минут до операции дал согласие на очередное вмешательство в мой организм. Пусть ещё раз заглянут, что у меня там за сердце? Может, и впрямь медвежье?
Что всё же за зверь – поражаюсь ему! И умён, и силён! Охотнику за честь потягаться с ним в уме и сноровке. И ведь, бывало, не всегда его с первого раза возьмёшь, даже если в самое сердце, а он держится. Вот зверь-то, а!
Держится, держится! Стучит! Слышу, как стучит… Человечье ли? И не загнанный ли я зверь-подранок, а следом – охотники? Загнали в угол, обкололи чем ни попадя. Чувствую, как всё немеет. Вот уж до плеч сковало. Пора начинать охоту! Даю врачам, охотникам до моего сердца, команду: «Всё, застыл весь, только голову и ощущаю. Режьте уже!» Вижу, как подкатывается столик, как блестят охотничьи ружья… Пытаюсь улыбаться… Но пелена сковывает лицо, забирается в каждую извилину, и я… ухожу от охотников за моим сердцем.
…Из ниоткуда возникает голос: «Григорий Семёнович, как себя чувствуете?»
Как чувствую, как чувствую… Нормально чувствую… Вот полежу немного и на охоту!
Съесть сердце медведя
Сонник Съесть сердце медведя приснилось, к чему снится во сне Съесть сердце медведя? Для выбора толкования сна введите ключевое слово из вашего сновидения в поисковую форму или нажмите на начальную букву характеризующего сон образа (если вы хотите получить онлайн толкование снов на букву бесплатно по алфавиту).
Сейчас вы можете узнать, что означает видеть во сне Съесть сердце медведя, прочитав ниже бесплатно толкования снов из лучших онлайн сонников Дома Солнца!
Медведь – двоякий символ, а потому одновременно является олицетворением силы и зла, жестокости, грубости. Образ медведя, возникший в сновидении, может быть вызван отложившимися в Вашем подсознании следующих народных выражений: «Медведь всю зиму лапу сосет» или «И медведя плясать учат».
Первое выражение всегда приходит на ум, когда в реальной жизни мы встречаемся с запасливым до жадности человеком, второе выражение мы вспоминаем в том случае, когда стараемся научить чему-то нерадивого человека.
Расшифровывая образ медведя, появившийся в Вашем сне, нельзя забывать и такие народные мудрости: «Медвежья услуга» и «Делить шкуру неубитого медведя». Порой именно эти известные выражения служат ключом для расшифровки сновидения.
Претвориться во сне мертвым для того, чтобы Вас не съел медведь, – знак того, что в реальной жизни Вы очень сообразительный человек, а потому с легкостью выходите из любых, самых сложных ситуаций.
Если издалека за этой сценой наблюдает Ваш друг, то наяву Вы попадете в затруднительное положение из-за непорядочности Вашего друга. Из случившейся ситуации Вам надо сделать вывод, следуя одной простой народной мудрости: друг познается в беде.
Сражаться во сне с медведем – знак того, что в скором времени Вы столкнетесь с ужасной несправедливостью. Возможно, такой сон говорит о том, что Ваш враг намного сильнее Вас, а потому он может серьезно навредить Вам.
Если Вам удалось победить медведя, то благодаря своей сноровке и сообразительности Вам удастся одержать победу над Вашим врагом. Если же медведь одержал над Вами верх, то в реальной жизни Вы еще долго не сможете помешать козням Вашего врага, а потому Вам следует быть осторожнее.
Наблюдать издалека за схваткой медведя с другим животным – в скором времени Вам предстоит встреча с сильным и очень влиятельным противником, который будет стараться помешать осуществлению Ваших планов. Вам придется приложить все свои силы, чтобы одержать над ним победу.
Увидеть во сне раненого медведя – свидетельство того, что Ваша честь сильно пострадает из-за сплетен злых завистников.
Найти во сне берлогу медведя – к большим неприятностям. Вы столкнетесь с жестокостью близкого Вам человека.
Видеть во сне медведиху с медвежатами – такой сон означает, что Вы неправильно воспитываете своих детей: Вы очень жестоки и несправедливы с ними.
Делить во сне шкуру медведя – знак того, что в скором времени Вы станете участником спора, который возникнет на пустом месте.
Девочка с медвежьем сердцем
Skinful of shadows
Copyright © Frances Hardinge 2017
© OOO «Клевер-Медиа-Групп», 2019
Моей дочери Харриет, которая разделяет мою жажду к чтению и невероятным приключениям
Когда Мейкпис в третий раз с воплем проснулась от ночного кошмара, мать рассердилась.
– Я же запретила тебе видеть такие сны! – прошипела она тихо, боясь разбудить весь дом. – А если и увидишь, нечего вопить!
– Но я ничего не могла с собой поделать, – прошептала Мейкпис, напуганная яростным тоном матери.
Та взяла дочь за руки. Лицо ее при свете раннего утра казалось суровым и неулыбчивым.
– Ты не любишь свой дом. Не хочешь жить со своей матерью.
– Люблю! Люблю! – воскликнула Мейкпис, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
– В таком случае ты должна научиться не видеть эти сны. Если станешь орать каждую ночь, может случиться ужасное. Нас просто выкинут из дома!
За стеной спали тетка и дядя Мейкпис, владельцы пирожковой лавки, расположенной на первом этаже дома. Тетка была крикливой и прямолинейной, а дядя вечно мрачным и всем недовольным. Угодить ему было невозможно.
С шести лет Мейкпис приходилось следить за четырьмя маленькими кузенами, которых нужно было кормить, мыть, перевязывать, если поранятся, одевать или снимать с соседских деревьев. В промежутках она выполняла самые разнообразные поручения и помогала на кухне. И все же мать и Мейкпис спали на тюфяке в продуваемой сквозняками маленькой комнате, подальше от остальных членов семейства. Казалось, они жили здесь в кредит и могли лишиться крова без всякого предупреждения.
– Всего хуже, что кто-то может послать за священником, – продолжала мать. – Или… другие могут услышать.
Мейкпис понятия не имела, кто эти «другие», но они всегда были угрозой. Десять лет жизни с матерью научили девочку одной истине: доверять, в сущности, нельзя никому.
Ночь за ночью Мейкпис истово молилась, после чего лежала в темноте, заставляя себя не спать. Но кошмар все равно приходил за ней – полный лунного света, шепотков и неясных образов.
– Что мне делать? Я хочу это прекратить!
Мать долго молчала, а потом стиснула руку дочери.
– Позволь рассказать тебе одну историю, – начала она, как обычно, когда нужно было обсудить нечто серьезное. – Однажды маленькая девочка заблудилась в лесу и наткнулась на волка. Она бежала и бежала, пока не стерла ноги в кровь, хотя понимала, что волк преследует ее по запаху и в конце концов настигнет. И ей пришлось сделать выбор. Можно бежать, скрываться и снова бежать… или остановиться и заострить палку, чтобы защитить себя. Как по-твоему, какое решение было верным?
Мейкпис поняла, что это не просто сказка и ее ответ очень много значит.
– Разве можно сражаться с волком палкой? – с сомнением спросила она.
– Палка дает тебе шанс, – ответила мать с едва заметной грустной улыбкой. – Небольшой. Но останавливаться опасно.
Мейкпис надолго задумалась.
– Волки бегают быстрее людей, – выговорила она наконец. – Даже если девочка будет бежать без остановки, волк все равно поймает ее и съест. Ей нужна острая палка.
Мать медленно наклонила голову в знак согласия. Больше она ничего не сказала и не закончила рассказ.
Кровь у Мейкпис похолодела. Иногда мать бывала в таком настроении, когда беседы с ней таили загадки и ловушки, а всякий ответ имел последствия.
Сколько Мейкпис себя помнила, они жили в маленьком оживленном Попларе, не совсем городке, но уже и не деревне. Она не могла представить мир без проникавшей всюду вони угольного дыма и дегтя с огромных, вечно грохочущих верфей, без тополей, отбрасывавших узорчатые тени и давших название местечку[1], и без заросших густой зеленой травой болотистых пустошей, где пасся скот. Всего в нескольких милях отсюда находился Лондон, огромный, туманный, полный опасностей и искушений. В Попларе же все ей было знакомо до мелочей, так же естественно и привычно, как дыхание. И все же Мейкпис не чувствовала себя здесь своей. Мать ни разу не произнесла: «Это не наш дом». Но ее глаза говорили лучше всяких слов.
Как только они приехали в Поплар, мать сменила имя малышки дочери на Мейкпис, чтобы их легче приняли в незнакомом месте. Мейкпис не знала своего настоящего имени, и эта мысль заставляла ее чувствовать себя не совсем настоящей. Имя Мейкпис вовсе не ощущалось истинным. Скорее наводило на мысли о жертвоприношении. Оно было способом примириться с Богом и благочестивыми жителями Поплара. Извинением за ту темную дыру, на месте которой должен был находиться отец Мейкпис.
Все соседи и знакомые были людьми благочестивыми. Именно так называли себя члены общины. Но делали они это не из гордости, а чтобы обособиться от тех, кто шел по темной дороге прямо в разверстую пасть ада, поджидавшую в конце пути. Мейкпис была не единственной, носившей странное, благочестивое имя. Были и другие: Верити, Уот-год-уилл, Форсейкен, Деливиренс, Килл-Син[2] и так далее.
Раз в два дня, по вечерам, тетина комната превращалась в место религиозных собраний, на которых читали молитвы и Библию, а по воскресеньям все шли в высокую серую церковь, выстроенную из твердого известняка.
Священник был неизменно добр, когда встречался на улице, но, стоя на кафедре, поистине устрашал. Судя по восторженным лицам других прихожан, Мейкпис могла заключить, что в его душе сияло немало великих истин, а также любовь, подобная холодной белой комете. Он проповедовал стойкость перед порочными искушениями: пьянством, азартными играми, танцами, театром и праздным весельем по субботам – это все силки, расставленные дьяволом. Он рассказывал, что происходит в Лондоне и всей стране: о недавнем вероломстве при дворе, заговорах мерзких католиков. Его проповеди пугали и одновременно волновали.
Иногда, выходя из церкви, Мейкпис трепетала, представляя паству солдатами в сверкающих доспехах, выступающих против сил тьмы. Миг-другой она верила, что все они – и мать, и соседи – стали частью чего-то большего, чего-то чудесного. Но это ощущение длилось недолго. Вскоре мать и дочь снова становились одинокой армией из двух человек.
Мать никогда не произносила вслух: «Это не наши друзья», но, когда они покидали церковь, шли на рынок или останавливались поздороваться с кем-то, еще крепче сжимала руку дочери. Поэтому Мейкпис приветствовала детей полуулыбкой, точно такой, с какой мать встречала их матерей. У этих детей были отцы.
Дети, подобно маленьким священникам, взирали на родителей, следя за каждым их жестом и выражением лица в поисках знаков Божественной воли. С самого раннего детства Мейкпис знала, что им постоянно грозит опасность и другие люди в любую минуту могут наброситься на них. Поэтому она научилась находить утешение и нежность, наблюдая за бессловесными созданиями. Понимала деловитую злобу оводов, испуганный гнев собак, тяжеловесное терпение коров.