мой ребенок не верит в бога что делать

Что делать, если наш ребенок теряет веру в Бога?

Что делать, если наш ребенок теряет веру в Бога?

Здравствуйте, дорогие посетители православного сайта “Семья и Вера”!

К сожалению, мы можем стать свидетелями, как наш ребенок/подросток теряет веру… Отсюда вопрос: как надо вести себя, чтобы помочь нашему чаду?

Протоиерей Максим Козлов дает нужные советы, а также помогает разобраться и в сопутствующих вопросах:

• Если ребенок/подросток, который был не воцерковлен в детстве, носит крест и от случая к случаю, как умеет – молится, но не исповедуется и не причащается, надо ли его сейчас к этому подталкивать?

• Нужно ли взрослых детей, живущих в грехах, уговорами заставлять пойти в храм и исповедоваться, хотя у них нет такого желания?

• Быть может, они почувствуют там благодать и будут сами ходить на службы?

• А когда взрослый ребенок по причине ли собственной греховности или греховности родителей, поздно воцерковивишхся и не приведших его в детстве в ограду Церкви, многие годы пребывает в разного рода искушениях и, несмотря на тo, что мать и отец теперь уже неустанно молятся, никакого видимого результата, сдвига в его душе не происходит, можно ли в данном случае что-то изменить?

Отвечает протоиерей Максим Козлов:

«Что значит «теряет веру»? Коллизии, которые описывает Достоевский в «Подростке» или отчасти в «Братьях Карамазовых», люди редко переживают с такой степенью остроты, это не каждодневная реальность.

Как правило, речь идет о возрастном охлаждении веры, которое подстерегает подростка в период юношеского взросления, часто сопровождаемое увлечениями духа века сего в различных его проявлениях – от пакостной музыки до пакостной литературы, и столь же распространенным ныне, по большей мере культивируемым и потому отчасти психологически оправданным, отталкиванием от родительского авторитета, что, конечно же, в принципе определяется самим духом современного секулярного общества.

Мудрый верующий родитель подойдет к этой поре жизни собственного ребенка с пониманием и не станет силовыми методами отстаивать свой авторитет, а постарается оказаться выше, как бы незатронутым декларируемыми глупостями, эпатирующими фразами, той бурей в стакане воды, которую обычно производят подростки.

Самая большая родительская ошибка – взволноваться до крайности из-за того, что их сын или дочь теряет веру, а в подтексте: что мы не так сделали? И руками, и ногами ухватиться за повзрослевшее чадо, чтобы отстоять его в своей вере.

Да нет, отнеситесь к этому спокойнее: помните, что Господь и Спаситель наш любит вашего ребенка больше, чем вы, и желает ему спасения больше, чем вы можете желать, и печется о нем так, как вы со всеми своими усилиями и близко не можете. Оставайтесь рядом спокойными и уверенными христианами, стараясь чисто по-человечески в этот период не ухудшить с ним отношения. И если в какой-то день вы вдруг в первый раз услышите: «Да не пойду я на литургию, сегодня воскресенье, лучше я высплюсь», то не требование встать и идти вместе с вами на службу будет правильной формой реакции, а грустная улыбка сожаления: «Ну что ж, вольному – воля, спасенному – рай, спи, если хочешь», – и тихо закрытая дверь за собой гораздо живее отзовутся в сердце, чем что-то иное.

– Если твой взрослый уже ребенок, не воцерковленный в детстве по причине твоей собственной в то время невоцерковленности носит крест и от случая к случаю, как умеет, молится, но не исповедуется и не причащается, надо ли его сейчас к этому подталкивать?

– То, что он носит крест, – уже хорошо, это значит, по крайней мере, что он не осознает себя вполне чуждым Церкви. Безусловно, каждому человеку, хотя бы чуть-чуть Церкви не чуждому, мы должны желать большей меры воцерковления. Это само собой разумеющаяся аксиома.

Тому, кто ходит в Церковь на Рождество и на Пасху, следует пожелать, чтобы он начал ходить хотя бы на двунадесятые праздники. Тому, кто ходит на двунадесятые, чтобы он, глядишь, и к воскресным службам приобрел навык. Тому, кто постится только Великим постом, чтобы он дошел до того, что прочие посты, в том числе в среду и пятницу, – тоже никто не отменял, даже в начале XXI века.

Так что пространство для нашего возрастания из меры в меру здесь большое, и путь свой каждый должен пройти сам. Это, безусловно. Но тут есть и некоторые пороги. По сути дела, человек, еще не приступавший к Таинствам сознательно, находится только около ограды церковной, даже если он был крещен в детстве и крестик носит. Поэтому это, наверное, самое большое, что можно ему желать и к чему его направлять.

Однако задача наша здесь заключается не в том, чтобы проговаривать ответы, а в том, чтобы ставить вопросы, которые бы не отодвигали вопросы веры, иными словами, вечность Неба, из поля зрения собственного ребенка.

Нельзя ему надиктовывать: «ты должен сделать так, должен эдак», но через характер нашего с ним общения и не только с ним, а и с другими членами семьи, с родными, кто уже в Церкви, через само наше поведение, этот образ вечности, так же, как и актуальность, важность для нас церковного бытия, должны ясно прочитываться.

И это будет то, что не позволит нашему ребенку такого рода вопросы отметать, как несущественные. Поэтому ставьте вопросы, но не диктуйте ответы – вот, пожалуй, чем мы можем помочь нашим не воцерковленным в раннем возрасте детям.

– Нужно ли взрослых детей, живущих в грехах, уговорами заставлять пойти в храм и исповедоваться, хотя у них нет такого желания? Но быть может, они почувствуют там благодать и будут сами ходить на службы?

– Я могу только поделиться своим небольшим священническим опытом, а также опытом других, более старших по возрасту священников. Есть такая старая народная мудрость: невольник не богомольник. Чего можно добиться, приведя великовозрастного и самостоятельного сына силком в храм?

Допустим, что под давлением слез, и уговоров матери он пришел туда вместе с ней, и даже подошел к кресту и Евангелию, ощущая ее взгляд за своей спиной. Он сделал то, что от него добивались. Но при этом в нем не было никакого собственного желания покаяться. Он формально перечислил наиболее общие грехи, притом, что лежащее на сердце осталось невысказанным.

Такая исповедь не принесет решимости отстать от тех грехов, в которых он коснеет. Это настоящая профанация таинства. И матери-христианке куда разумнее молиться с верой, что Господь слышит ее молитвы и что они никогда не остаются неисполненными.

Другое дело, что эти молитвы исполняются не так быстро, как мы желаем, и не теми путями, как нам хочется: завтра сын проснулся другим человеком и вошел в ограду церковную уже вполне благочестивым и воцерковленным.

Быть может, его путь к Церкви будет связан с какими-то жизненными скорбями и испытаниями. И тут очень важно, чтобы мать являла сыну пример доброй христианской жизни. Если он будет слышать не укоры и раздражение, а видеть, с какими глазами она пришла из церкви, или как ей действительно хочется молиться дома, или какая радость в ней возникает от воздержания в пост, то и сам, в какой-то момент, захочет к этому приобщиться.

– А когда взрослый ребенок по причине ли собственной греховности или греховности родителей, поздно воцерковивишхся и не приведших его в детстве в ограду Церкви, многие годы пребывает в разного рода искушениях и, несмотря на тo, что мать и отец теперь уже неустанно молятся, никакого видимого результата, сдвига в его душе не происходит, можно ли в данном случае что-то изменить?

– Да, наглядного результата может быть в таком случае и не видно, но верующий человек всегда должен знать, что не только видимый и сегодняшний результат является плодом молитвы.

Тут самое важное — не надиктовывать Богу, что Ему лучше сделать с нашим ребенком. А молиться: «Господи, дай ему покаяние, когда он согрешит, приведи его в ограду Церкви Твоей святой, какими Сам знаешь путями. Я их не знаю, знал бы, давно бы это сделал, но Ты Сам приведи. Вразуми – какой угодно ценой. И я не прошу для него ни благополучия, ни даже здоровья, а прошу только покаяния и того, чтобы он стал православным человеком… Что означает не профессионально устроенным, счастливо женатым и так далее, но просто покаявшимся и верующим».

И вот такую до конца мужественную молитву Господь обязательно услышит, хотя исполнится она, быть может, лет через двадцать, через тридцать, может быть, вообще в конце жизненного пути. Но ведь мы же для вечности эту молитву творим. Поэтому главное – понять и принять, что если молитва совершается, то – Евангелие же нам не лжет – о чем мы просим у Бога с верой, Он дает».

Источник

Про овсянку, или как говорить с подростками о бытии Бога?

Среди детей и вну­ков воцер­ко­в­лен­ных людей часто можно встре­тить скры­тых ате­и­стов или агно­сти­ков. Рели­гия для таких детей – что-то сродни нена­вист­ной овся­ной каше. Почему так слу­ча­ется и что можно с этим сделать?

Что греха таить – ситу­а­ция в пра­во­слав­ных семьях довольно типич­ная. Пока ребё­нок малень­кий, пока он отбиться от роди­те­лей не может, он эту кашу ест “за послу­ша­ние”. Кто-то всю жизнь скрыто нена­ви­дит овся­ную кашу. Но гораздо больше тех, кто её тер­пит. Да–да… Овся­ная каша полезна. Это все знают. Но для ребёнка, кото­рый любит кар­тошку-фри, это не аргумент.

По мере воз­рас­та­ния ребё­нок начи­нает пере­хо­дить с овсянки на то, что ему реально нра­вится. И когда ребё­нок начи­нает жить отдельно, он начи­нает питаться по-сво­ему. Исклю­че­ние – для тех маль­чи­ков и дево­чек, кото­рые едят овся­ную кашу “по лич­ному убеж­де­нию”. Так это убеж­де­ние надо детям пере­дать… А для этого мало частого упо­треб­ле­ния слова “так надо”.

Здесь важно аргу­мен­ти­ро­вано обос­но­вать на понят­ном для ребёнка языке, а почему так надо? И это же каса­ется рели­гии. А, правда, почему надо верить в Бога? Мы-то сами знаем ответ на этот вопрос?

– Сде­лает ли вера в Бога меня богаче?

– Может быть, вера в Бога помо­жет мне сде­лать карьеру?

– Может быть, вера в Бога помо­жет мне стать добрее?

– Воз­можно. Но в совре­мен­ном мире нужны клыки и когти, чтобы состо­яться. Доб­рота в этом мире – удел неудач­ни­ков, – при­мерно так думают совре­мен­ные подростки.

– Вера в Бога помо­гает мне духовно возрастать!

– Здо­рово. Но для под­ростка сло­во­со­че­та­ние “духовно воз­рас­тать” вообще непо­нятно… Это все равно как для вас “достичь состо­я­ния мокши”! – Бред какой-то…

Тогда зачем нам вера в Бога?

Если вы сами не зна­ете ответ на этот вопрос, вы не смо­жете дока­зать сво­ему ребёнку, что Бог суще­ствует. Пред­ставьте себе, что вам кто-то рас­ска­жет про суще­ство­ва­ние в глу­бине Мари­ан­ской впа­дины какой-то золо­той рыбки, кото­рая имеет огром­ный мозг. Сколько часов вы готовы про­ве­сти за про­слу­ши­ва­нием инфор­ма­ции об этой рыбке и о том, как, веро­ят­нее всего, она думает?

Если лично вам она не инте­ресна, думаю, минуты вам хва­тит на то, чтобы найти свой мобиль­ник или пульт от теле­ви­зора. Здесь я не буду давать вам ответ на дурац­кий вопрос: “А зачем лично вам Бог?” Попро­буйте сами для себя сфор­му­ли­ро­вать ответ… Если у вас есть поло­жи­тель­ный ответ на этот вопрос, тогда есть смысл взяться за обсуж­де­ние темы бытия Бога с вашим подростком.

Самая глав­ная про­блема в раз­го­воре с под­рост­ком о вере – это про­блема выбора глу­бины погру­же­ния в тему, при­бе­гая к “сло­вар­ному запасу” подростка.

Здесь мис­си­о­нер может сде­лать две ошибки:

Для того чтобы вы могли найти уро­вень погру­же­ния в про­блему, соот­вет­ству­ю­щий поня­тиям вашего ребёнка, я могу пред­ло­жить пять сту­пе­ней аргу­мен­ти­ро­ва­ния, начи­ная с самого при­ми­тив­ного уровня и закан­чи­вая самым высоким.

Сразу скажу, что известны 16 аргу­мен­тов в пользу бытия Бога, однако здесь при­веду только пять из них, зато самых, на мой взгляд, убе­ди­тель­ных для подростка.

У каж­дого уровня есть под­уро­вень, на кото­ром мы кри­ти­куем пози­цию наших оппо­нен­тов, утвер­жда­ю­щих, что Бога нет. Итак, пер­вый уровень.

Первый уровень. Аргумент от авторитета:

“Ты слишком молод, чтобы спорить со мной об этом”

Боль­шин­ство людей, не гото­вых погру­жаться в дис­кус­сию о бытии Бога, нахо­дятся на этом уровне. Это каса­ется как веру­ю­щих людей, так и неве­ру­ю­щих. Если чело­век счи­тает, что Бога нет, то это едва ли резуль­тат какой-то его фило­соф­ской эво­лю­ции. Про­сто на этапе фор­ми­ро­ва­ния его миро­воз­зре­ния перед ним воз­ник АВТОРИТЕТ, кото­рый не верил в Бога.

А вот на самом деле… Как дока­зать, что Бога нет? Этот вопрос можно услож­нить: а где нет Бога? На пла­нете Земля? На Луне? На одном из асте­ро­и­дов Сатурна? В сосед­нем от нас звёзд­ном созвез­дии Проксима–Центавра? В сосед­ней галак­тике, кото­рая нахо­дится от нас на рас­сто­я­нии 250 мил­ли­о­нов лет?

Для удоб­ства вы можете поло­жить перед под­рост­ком фото­гра­фию, к при­меру, Млеч­ного Пути. Попро­сите под­ростка ткнуть паль­цем туда, где, по его мне­нию, нет Бога. Ткнул? А теперь пусть обос­нует! Откуда у него такие све­де­ния? Кто из нас летал туда и, загля­нув под каж­дый куст этой части галак­тики, ника­кого Бога там не нашёл?

На этом уровне важно затро­нуть вопрос о бес­по­мощ­но­сти науки в вопросе эмпи­ри­че­ского (то есть экс­пе­ри­мен­таль­ного) спо­соба нахож­де­ния Бога.

Воз­ра­жая, мы тоже вынуж­дены обра­щаться к каким-то авто­ри­те­там. И вот тут выяс­ня­ется, что зна­чи­тель­ная часть тех учё­ных, кото­рые стоят у исто­ков науч­ного зна­ния, была веру­ю­щими людьми. При­чём их вера часто была глу­бо­кой, искрен­ней и даже осно­во­по­ла­га­ю­щей в их науч­ной дея­тель­но­сти. Таковы Ари­сто­тель, Пифа­гор, Исаак Нью­тон, Рене Декарт, Адам Смит и прочие.

Аргу­мент “от авто­ри­тета” очень хорош тем, что это “исто­ри­че­ский аргумент”.

Во-пер­вых, исто­ри­че­ское “мла­ден­че­ство” всех наро­дов без исклю­че­ния про­хо­дило “в пол­зун­ках” пусть и при­ми­тив­ных, но рели­ги­оз­ных пред­став­ле­ний. Исто­рия чело­ве­че­ских циви­ли­за­ций не знает ни одного ате­и­сти­че­ского народа. Это странно. Этот факт дока­зы­вает, что рели­ги­оз­ная пси­хо­ло­гия явля­ется выра­же­нием общей для всех чело­ве­че­ской природы.

Во-вто­рых, до тех пор, пока не появится “машина вре­мени”, об исто­ри­че­ском про­шлом мы вообще тол­ком знать ничего не можем. Вот, к при­меру, вопрос: насаж­да­лось ли хри­сти­ан­ство “огнём и мечом” на Руси? У нас нет машины вре­мени. Поэтому одни ВЕРЯТ, что насаж­да­лось, дру­гие ВЕРЯТ, что не насаждалось.

Спор учё­ных в этом вопросе – это спор авто­ри­те­тов. И дру­гого пути разо­браться в про­шлом не суще­ствует. Это нор­маль­ная ситу­а­ция. А спор о бытии Бога – это тоже спор “исто­ри­ков”, одни из кото­рых рас­ска­зы­вают о фак­тах явле­ний Бога в жизни людей про­шлого, а дру­гие пыта­ются интер­пре­ти­ро­вать эти факты есте­ствен­ным ходом вещей. Увы, там, где идёт столк­но­ве­ние авто­ри­те­тов, там побеж­дают те, кто может дока­зать обще­ству свою чест­ность, поря­доч­ность и логи­че­скую беспристрастность.

Уровень второй: “Мы не знаем как, но это работает”

Этот аргу­мент свя­зан с пси­хо­ло­гией веры. Вера – она как вода. Водой можно отра­виться, но жить без воды нельзя. Вера поз­во­ляет нам общаться, объ­еди­няться, выпол­нять дол­го­сроч­ные про­екты, фор­ми­рует нашу иерар­хию цен­но­стей, а зна­чит, явля­ется глав­ным фак­то­ром нашей морали. Верой мы познаём про­шлое, о чём было ска­зано выше. И это далеко не всё.

Вы встре­чали когда-нибудь исце­лив­ше­гося нар­ко­мана? Да, такие люди встре­ча­ются. Я их видел сам, сво­ими гла­зами. Если вы встре­тите такого чело­века и спро­сите, что дало ему исце­ле­ние, то я уве­рен на 100 % – это будет вера.

Вера исце­ляет чело­века, дарит радость, силы для пре­одо­ле­ния труд­но­стей. Про кого гово­рят: “Он поте­рял веру”? Верно, про тех, кто бли­зок к отча­я­нию, к само­убий­ству. Видите? Мы опытно познаём необ­хо­ди­мость веры для человека.

Но как это дока­зы­вает, что Бог суще­ствует? Мы можем под­на­ту­житься изо всех сил, мы можем покрас­неть от натуги и сжать кулаки так, что кожа на наших руках потрес­ка­ется. Это не при­ба­вит нам веры ни на йоту.

Вера про­ис­хо­дит от какой-то сверхъ­есте­ствен­ной силы, кото­рая нам не под­чи­ня­ется. Лож­ная вера – от дья­вола. Спа­си­тель­ная вера – от Бога. У вашего под­ростка есть какой-то аль­тер­на­тив­ный взгляд на вопрос про­ис­хож­де­ние веры? Пусть изло­жит, это будет очень интересно.

Уровень третий. Мы верим, что мир познаваем

Дока­зать это очень трудно, так что учё­ные тоже в это верят. Но в пользу позна­ва­е­мо­сти этого мира есть один древ­ний аргу­мент: у любого собы­тия, кото­рое про­ис­хо­дит, есть какая-то при­чина. Воз­можно, сей­час мы не можем найти эту при­чину, но когда-то мы её найдём.

26 апреля 1986 года про­изо­шла страш­ная Чер­но­быль­ская ката­строфа. Взо­рвался чет­вёр­тый ядер­ный реак­тор атом­ной элек­тро­стан­ции. Как бы вы отнес­лись к утвер­жде­нию, что Чер­но­быль­ская АЭС сама взо­рва­лась и в этом никто не виноват?

Да, она взо­рва­лась сама. Но должны быть при­чины, почему она раньше не взо­рва­лась? Почему она взо­рва­лась именно в Чер­но­быле? Люди ищут ответы на эти вопросы для того, чтобы узнать при­чины взрыва и устра­нить их на будущее.

Здесь очень важно понять, какие эле­менты системы само­за­щиты АЭС рабо­тают лучше всех. Пози­тив­ный опыт дол­жен закреп­ляться, нега­тив­ный дол­жен, напро­тив, исполь­зо­ваться для исправ­ле­ния ситу­а­ции. С этим согла­сится любой умный чело­век. Согла­сен ли с этим ваш под­ро­сток? Тогда спро­сите, как воз­ник наш мир?

Уровень четвёртый. Нравственно-психологический

Если иссле­до­вать все аспекты чело­ве­че­ской дея­тель­но­сти, то выяс­нится, что эко­но­мику, поли­тику и демо­гра­фию ещё можно как-то объ­яс­нить логи­че­ски, без веры, но вот этику никак кроме веры не объ­яс­нишь. В самом деле, сколько кило­грам­мов весит добро?

Если госу­дар­ство меня обма­нуло, лишило меня того буду­щего, ради кото­рого я угро­бил свою моло­дость, что пло­хого, если я украду у этого госу­дар­ства мешок картошки?

Ложь во спа­се­ние! К ней даже рели­ги­оз­ные люди при­бе­гают! Напри­мер, про­дают мне крас­ную нитку на левую руку от порчи, а сами в порчу не верят… Это как?

Аборт – это убий­ство? Ну и что, что этот плод в утробе? А если бы плод у чело­века фор­ми­ро­вался бы сна­ружи, что тогда? А, он ничего не сооб­ра­жает? Ну, месяч­ный мла­ден­чик тоже ничего не сооб­ра­жает! Давайте его убьём, чтоб не мешал нам стро­ить лич­ную жизнь!

Я при­вёл вам при­меры нрав­ствен­ных вопро­сов, на кото­рые нет ответа, если нет Бога. Рели­ги­оз­ный чело­век знает, что есть Бог и всё видит.

Поэтому рели­ги­оз­ный чело­век посту­пает нрав­ственно даже тогда, когда его никто из людей не видит. (Есть люди, назы­ва­ю­щие себя веру­ю­щими, но если они не сле­дуют нрав­ствен­ным тре­бо­ва­ниям своей рели­гии – они неверующие).

А нере­ли­ги­оз­ный чело­век имеет «рыноч­ный» под­ход к реше­нию эти­че­ских вопро­сов. Аборт – плохо или хорошо? А что выгод­ней: сде­лать его или нет? Как аборт отра­зится на моей репу­та­ции? Моё здо­ро­вье не пострадает?

Рели­ги­оз­ный чело­век задаст себе только один вопрос: “Как аборт отра­зится на моих отно­ше­ниях с Богом?” Рели­ги­оз­ные люди за свои прин­ципы в целом стра­дают здесь, на земле. Их вообще за веру ино­гда убивают.

Задайте вашему под­ростку три вопроса:

Уровень пятый, связан с логикой второго уровня

Мол­ния уда­ряет в дерево из-за того, что между дере­вом и тучей воз­никла боль­шая раз­ница элек­три­че­ских потен­ци­а­лов. Тучу при­несло сюда вет­ром. Ветер воз­ник из-за вра­ще­ния пла­неты Земля вокруг своей оси. Земля пово­ра­чи­ва­ется то одной, то дру­гой сто­ро­ной к Солнцу.

И Алек­сандр Гастелло – тоже у нас больше не герой. Его подвиг, это резуль­тат успеш­ной для Крас­ной армии ком­би­на­ции тех же жиров, бел­ков и углеводов…

Разве не так должно быть, если нет Бога, нет нема­те­ри­аль­ной души? Ведь только нема­те­ри­аль­ная душа по при­чине своей нема­те­ри­аль­но­сти может не зави­сеть от ком­би­на­ции жиров, бел­ков и угле­во­дов. А если душа нема­те­ри­альна, зна­чит, есть Бог, кото­рый её создал.

И послед­нее… На тре­бо­ва­ние “Пока­жите мне Бога, и я уве­рую!” – вы можете пред­ло­жить под­ростку пока­зать вам его сон. Ведь он же видел какой-то сон? Вот пусть и пока­жет! Не может? Вот так же веру­ю­щие видят Бога, как он видит сны. И точно так же веру­ю­щий чело­век не может пока­зать Бога, как под­ро­сток не может пока­зать свой сон.

Среди снов, кстати, встре­ча­ются про­ро­че­ские сны. Их суще­ство­ва­ние при­знают даже ате­и­сты. Про­ро­че­ство – это зна­ние того, что про­изой­дёт в буду­щем без уча­стия нашей воли и без при­род­ной пред­опре­де­лён­но­сти. Откуда это зна­ние? Кто нам даёт такое зна­ние? Да, сон – это одно, а Бог – это дру­гое. В снах нет необ­хо­ди­мо­сти, мы можем жить и без них, а без Бога?

Забе­рите у под­ростка его мобиль­ный теле­фон, пусть дока­жет, что это его мобиль­ный теле­фон! Как он будет это дока­зы­вать? Он будет отста­и­вать своё ПРАВО на осно­ва­нии собы­тий про­шлого. Напри­мер: тётя Ира дарила ему этот теле­фон на день рож­де­ния. Тётя Ира может под­твер­дить этот факт, но ведь она может обмануть.

Почему мы должны верить тёте Ире? Есть только один спо­соб кому-то из нас «желе­зо­бе­тонно» под­твер­дить своё право соб­ствен­но­сти: создать машину вре­мени, при помощи неё отпра­виться в про­шлое и пока­зать этот момент, когда тётя Ира дарила мобиль­ник подростку.

Увы, если у вас нет машины вре­мени или вы не зна­ете, как ей поль­зо­ваться, вам при­дётся тре­бо­вать веры от дру­гих людей. Они должны будут пове­рить, что дан­ная вещь дей­стви­тельно при­над­ле­жит вам.

Бог делает то же самое: Он утвер­ждает, что всё в мире при­над­ле­жит Ему. И если мы не согласны с этим, то с чего мы решили, что кто-то пове­рит нам, пове­рит, что наши вещи, наша жизнь, наше буду­щее при­над­ле­жат нам?

Алек­сандр Пермяков
Ста­тья из соци­аль­ных сетей

Источник

Что может помочь подросткам преодолеть кризис веры? или Почему христиане в оранжерее не рождаются

Приблизительное время чтения: 19 мин.

В храме меньше всего именно подростков. Как бы ни старались родители вырастить детей в вере, но иногда наступает момент, когда взрослеющий ребенок отказывается идти в храм, исповедоваться и причащаться. Может, это специфика нашего времени, породившего православные семьи, сами не имеющие опыта церковного воспитания?

Или естественный возрастной и духовный кризис, который не просто неизбежен, но даже желателен? Так ли он страшен? И что могут сделать родители, чтобы минимизировать ущерб от разрыва их ребенка с Церковью? Об этом беседуем с протоиереем Павлом Великановым, кандидатом богословия.

Передается ли вера по наследству?

— Отец Павел, в том, что современные дети в подростковом возрасте могут уходить из Церкви, можно усмотреть специфику времени?

— Я думаю, однозначно можно. Могу предположить, что такой интенсивности церковной жизни, которая наблюдается последние 20-30 лет в России в отношении детей, никогда раньше в нашем государстве и в нашей Церкви не было. Нигде в письменных источниках мы не встречаем свидетельств о том, чтобы детей массово приводили в храм каждое воскресенье, чтобы они каждое воскресенье приступали к Святым Тайнам, участвовали в различных формах внебогослужебной деятельности на приходе, таких, как воскресные школы, кружки, занятия и так далее.

— Казалось бы, в результате всего этого ребенок как раз должен бы прочно укорениться в Церкви!

— Вот именно! А на практике мы видим, что одно с другим может быть особо и не связано. Почему-то количество детей пубертатного возраста в храме в разы меньше, чем других возрастных категорий.

Я думаю, одна из причин вот в чем. Мы, родители, часто хотим, чтобы дети механическим образом усвоили тот личный религиозный опыт, который мы сами получили в результате определенных жизненных исканий, ошибок, падений, обретений по пути в Церковь и который для нас бесконечно дорог. А наши дети оказываются в церковной ограде с младенчества, у них нет мучительного поиска смысла жизни, потому что им этот смысл «по умолчанию» уже передан! Мы наблюдаем своих детей, бьющих поклоны в церкви, исповедующихся, причащающихся, молящихся, и в этом видим некую тождественность тому, что с нами самими происходит. А ведь они просто подражают нам в том, что в них, возможно, еще не родилось, не созрело.

Поэтому ребенок должен отойти, немножко дистанцироваться от того, что принял «по умолчанию». Но для чего? Для того, чтобы вернуться к той христианской закваске, которая в него была заложена, но уже совершенно на новом уровне понимания и переживания. Как подросток не может обрести автономию, независимость и самостоятельность, если не разорвет «пуповину», связывающую его с родителями, от которых он абсолютно зависим, так и тут — ребенку надо от чего-то оттолкнуться. Поэтому мне кажется, что отдаление определенной от Церкви части девушек и юношей, начиная с 12-15 лет, вполне объяснимо. И, я бы не побоялся сказать, иногда даже желательно — особенно когда юный человек «застрял» на своем духовном пути, в его религиозной жизни всё совершается «по обычаю», а вовсе не по велению сердца. И если это с кем-то происходит, то не стоит ударяться в панику.

— Вы имеете в виду уход как переосмысление веры?

— Я говорю об отдалении от Церкви не как о решительном отказе от жизни по христианским заповедям, впадении в различного рода смертные грехи и деструктивный образ жизни. Нет, ни в коем случае! Я говорю о том, что ребенок должен определить сам меру и форму своей связи с Церковью. И главное, чтобы эта связь у него сохранялась.

Кроме того, в подростковом возрасте ребенка очень сильно привлекает то, что для него неизвестно, неизведанно, а если он вырос в церковной среде, для него таким особым интересом и привлекательностью будет обладать мир. Тех, кто с детства имеет иммунитет к жизни в миру, к его радостям и прелестям, — единицы. В большинстве же случаев ребенок таким иммунитетом не обладает. Поэтому, на мой взгляд, нет ничего страшного в том, что значимость Церкви для него в этот период будет ниже, нежели значимость молодежной среды, музыки, новых друзей, каких-то развлечений, приятного времяпрепровождения, хобби и так далее. Главное, чтобы эта значимость вообще сохранялась.

Сантехник от Бога

— Многие родители стремятся оградить ребенка от соблазнов, с детства делают все, чтоб мирское было ему неинтересно, вызывало отвращение.

— Тот опыт, который у меня накопился в отношении детей священников, моих друзей, позволяет сказать следующее: сознательная попытка оградить ребенка от светской жизни, от светских ценностей, создание для него такой полноценной оранжереи, в которой он бы вызревал, становился бы сильным, крепким, устойчивым к бушующим волнам этого греховного, страстного мира, не только не срабатывает, а нередко приводит к противоположным результатам. Чаще всего, чем жестче отсекались какие-то «мирские» вещи, тем большую устремленность к этим вещам, жажду — я бы даже сказал, какую-то патологическую жажду — человек потом начинал испытывать. И не мог ее удовлетворить, хотя, казалось бы, уже давно можно было бы остановиться — его прямо прорывало и несло!

И наоборот. В тех семьях священников, где родители прежде всего с большой ответственностью занимались всесторонним развитием своих детей — старались дать им хорошее образование, развить и музыкальные способности, и художественные, и спортивные, и интеллектуальные; где дети не ощущали себя ущербными по сравнению со своими одноклассниками, а в чем-то даже чувствовали себя более продвинутыми — потому что всё делалось с предельной ответственностью перед Богом! — подростки в этих семьях впоследствии не отдалялись от Церкви, а открывали ее для себя заново и потом становились священниками и даже монахами и монахинями. Период юношеского бунта проходил с минимальными потерями.

— Почему так? Высокий культурный уровень действует как прививка?

— Да, это своего рода прививка. К примеру, очень трудно удовлетворить хорошо развитый слух ребенка, окончившего музыкальную школу, дешевой попсой — для него это будет органически неприемлемо, потому что просто пóшло и низкопробно. Он пропитан другими ценностями, у него развит вкус. И такой подход, я думаю, можно перенести на всю область культуры: что ребенок читает, что он слушает, какие фильмы, спектакли, мюзиклы смотрит.

Главное, чтó должны развить родители у ребенка, — вкус к настоящему, к красивому и какой-то внутренний иммунитет к пошлому, недостойному, каким бы раскрученным и привлекательным оно ни казалось.

Конечно, здесь важно создать правильный культурный контекст жизни, наполненный подлинными ценностями и правильными смыслами: столь популярное сегодня «всеядие» категорически недопустимо. Тогда эти правильные культурные ценности станут для него определенными ориентирами, такими реперными точками, какими они являются и для верующего, и для светского человека.

— Другими словами, правильные ценности закладываются отнюдь не только сугубо православной литературой, православными спектаклями, православными фильмами?

— Совершенно верно. Я бы даже сказал, задача — привить детям настоящие ценности не с церковной обложкой, а, прежде всего, именно за пределами Церкви, для того, чтобы они могли, находясь в миру, чувствовать себя уверенно и всегда знали, на что могут опереться.

Родители должны создавать ребенку условия, наиболее созвучные его духовному устроению, психологическим особенностям и помогать ему развивать эти способности настолько, насколько это возможно. А мудрость заключается в том, что вектор такого развития должен быть, в конце концов, обращен к Богу. Нужно дать ребенку понять, что, по сути дела, любая его деятельность должна быть молитвой к Богу, и любое занятие внутри или вне церковной ограды — определенная форма его духовного служения, его делание и его мера ответственности перед Богом.

— Не могли бы вы привести пример?

— В моем доме работал в свое время один сантехник. Человек, в общем-то не сильно церковный. Но он заставил меня серьезно задуматься, и вот почему. Во-первых, он необычайно ответственно относился к любой мелочи! Там, где другой сделал бы работу за один день и получил бы свою зарплату, этот человек тщательно продумывал, какие последствия будут через такой-то срок эксплуатации, какой лучше соединительный узел поставить и так далее. И во-вторых, он брал за свою работу приблизительно в полтора раза меньше, чем любые непрофессиональные сантехники в нашем городе. При этом он постоянно ездил на разные выставки, был в курсе всех современных технических новинок, проходил какие-то курсы повышения квалификации. То есть человек жил целиком своим делом! И, знаете, столкнувшись с такой глубокой профессиональной порядочностью, я понял, что он, по сути, глубоко религиозный человек. Потому что мотивация его действий — не житейская, а идеальная. С точки зрения мирской выгоды ему надо было бы сделать все то же самое попроще, побыстрее, взять денег побольше и поскорее перекинуться на другой объект. А для него его работа — форма служения ближнему.

И я думаю, дети, которые так относятся к своей работе — пусть они выбрали самую простую профессию, — это счастье и благословение для своих родителей.

Нет кризиса — нет развития

— Вы затронули очень интересную тему: как человек приходит к Богу. Получается, для родителей вера — это выбор, а для детей — передаваемая традиция? Ни поиска, ни выбора, ни страданий? Но обязательно ли для обретения веры проходить через сложные поиски и испытания?

— Знаете, я думаю, духовные кризисы абсолютно неизбежны в жизни любого верующего. Потому что там, где нет кризиса, нет и преодоления. Где нет преодоления, нет и укрепления, развития. Я в своей жизни не встречал такого глубоко верующего человека, который мог бы искренне сказать, что никогда ни в чем не сомневался, никогда не проходил через кризис веры. Даже если он рос в совершенно здоровой, благочестивой, полноценной христианской семье.

Другое дело, что эти кризисы совершенно по-разному происходят внутри Церкви и вне Церкви.

Кризисы внутрицерковной жизни — гораздо более тяжелые и острые, нежели когда человек находится в пространстве очевидного греха, неправедности и ненормальности и из него присматривается к Церкви. Проще выйти из греховного мира в Церковь, чем, уже будучи христианином, переживать кризис веры.

И тут либо вера минимизируется, сводится к неким внешним проявлениям, которые обеспечивают нормальное существование человека в этой системе координат. Либо она существенным образом углубляется и приобретает другое качество, зачастую приводя к конфликту с реальной церковной жизнью, в которой человек живет.

— Если вера — результат собственного выбора, кризиса, переосмысления жизненных ценностей, то какую роль играет передача родителями детям своего личного религиозного опыта?

— Дело в том, что, как говорил один священник, все дети по природе язычники. В самом прямом смысле! Что такое язычество? Это та религия, которая наиболее понятна, удобна и исполнима с точки зрения человека в его нынешнем падшем, греховном состоянии, в котором мы все находимся. И в целом она ближе к ветхозаветной парадигме закона и воздаяния.

Например, детям говорят: «Надо молиться, потому что, если не будешь молиться, тебя Бог накажет»; «Не греши, потому что тебя Бог накажет, делай добрые дела, постись, трудись, и посмотришь — Господь тебя утешит, порадует». Вот такое «юридическое» выстраивание определенных договорных отношений между человеком и Богом — совершенно нормально для ребенка, понятно и исполнимо: надо причаститься, чтобы было хорошо; причащаться — это правильно. И ребенок спокойно, с радостью идет, выполняет все, что нужно, и действительно испытывает радость. Благодать на детское сердце действует совершенно по-другому, чем на взрослых, обремененных страстями и грехами.

Этот детский религиозный опыт, конечно, ни с чем не сравним. Его ни в коем случае нельзя подменять трансляцией взрослого религиозного опыта на детей. Взрослое восприятие кардинально отличается от детского: последнее — прежде всего позитивное. Для него радость быть с Богом — это нормально и естественно. А для взрослого это уже почти высший пилотаж, потому что нам есть в чем каяться, нам есть о чем жалеть, нам есть за что просить у Бога прощения. И самое ужас­ное, когда я вижу, как родители начинают эту модель своего религиозного переживания транслировать на детей. Заставлять их каяться в тех грехах, о которых они не имеют никакого понятия, из небольшого проступка ребенка устраивать драму мирового масштаба — это глубоко неправильно. Ну соврал ребенок, а кто не врал? Ты сам что-ли никогда не врал в своей жизни? И ребенок, которого таким образом воспитывают, моментально научится играть в «ролевые игры»: разыгрывать из себя кающегося грешника, исповедника, пропитанного мировой скорбью — а как только он выходит за порог храма, такая «броня праведности для родителей» быстро сбрасывается и он становится обычным, нормальным ребенком. И это — не худший вариант; гораздо опаснее, когда ребенок пропитывается насквозь подобными неадекватными его возрасту и сознанию искусственными переживаниями и поэтому начинает ощущать себя «исключительным», «не от мира сего», высокомерно дистанцироваться от сверстников — на радость свежевоцерковившимся родителям и на беду своему душевному здоровью.

— Допустим, закон можно передать как семейную традицию. А личное отношение ко Христу — можно?

— Открытие ребенком христианства как религии Христа — совершенно другое дело. Но для того чтобы он понял Христа как Спасителя и Искупителя, он должен понять, а от чего его, собственно говоря, надо спасать и что именно искупать. А ребенок до определенного возраста осознать этого просто не способен! Поэтому я не вижу большой опасности в том, что дети достаточно продолжительное время живут в пространстве во многом формального соблюдения внешних христианских предписаний, в такой ветхозаветной парадигме, где есть четкий закон, наказание и награда — но с четкой перспективной развития в направлении христианских ценностей.

— Разве в подростковом возрасте, когда человек исследует границы своей свободы, Бог страшный и наказующий и весь закон не будут вызывать протеста?

— Я скорее с Вами соглашусь. Но, если мы говорим о маленьких детях, иной подход будет означать размывание критериев. Грамотные, хорошие, опытные психологи рекомендуют выстраивать свои отношения с детьми так, чтобы те четко понимали, где пространство их свободы, где они условно ограничены и где они абсолютно ограничены, где находится «запретная зона». А если у ребенка этого нет, то он будет думать, в конце концов, что ему все позволено, если только родители не видят.

Понимание того, что правильное поведение — не попытка избежать наказания и заработать дивиденды в Царствии Небесном, а просто единственно нормальная модель поведения, единственно возможное проявление благодарности Христу за то, что Он для нас сделал, — должно в какой-то момент созреть в ребенке.

И я думаю, как раз-таки юношеские кризисы — это и есть моменты вызревания этого понимания, как бы прорастание через эту ветхозаветную парадигму религиозной детскости — во что-то взрослое.

Где-то я читал о таком случае: в Великую Пятницу две девочки из воскресной школы, которые ходили в храм и были вполне интегрированы в церковную жизнь, вдруг встали перед Крестом, посмотрели на распятого на нем Христа, и одна другой с искреннем ужасом в глазах сказала: «Подожди, Его что, ради нас убили?» До этих детей вдруг дошло, что Евангелие — не какой-то миф, не какая-то поучительная история, давно случившаяся и никакого отношения конкретно к тебе не имеющая, а что это связано с тобой лично. Все, что они до того слышали о Христе, может быть, работало как некий фундамент, но до души не доходило.

У детей на самом деле своя логика. И у каждого ребенка (да и взрослого человека тоже — речь уже не о возрасте) очень по-разному происходит личная встреча со Христом. И момент, когда вспаханная всеми родительскими усилиями почва даст росток личного отношения ребенка и Бога, и в какой форме это будет — в форме благодарности, в форме преодоления какого-то острого кризиса, острой боли, скорби — от нас совершенно не зависит! Это дело Бога и ребенка.

— Что в таком случае от нас требуется?

— От нас требуется — не мешать, подготавливать условия, ребенка воспитывать, с одной стороны, в благочестии, но, с другой стороны, в здоровой, открытой атмосфере. А все остальное уже сам Господь управит. Мы здесь не должны выступать ни в качестве посредников, ни в качестве трансляторов — это Его дело.

Строгость — пропорционально возрасту

— Отец Павел, а как Ваши собственные дети относятся к храму?

— Моя старшая дочь живет в другом городе, отдельно от нас, и как раз находится в таком сложном подростковом периоде, но связи с Церковью не теряет — ходит на службы, участвует в таинствах. Не с такой, конечно, частотой и интенсивностью, как мне бы этого хотелось, но ходит. Соблюдает пост, опять-таки, в той мере, в какой это для нее сейчас приемлемо. Я не могу сказать, что абсолютно за нее спокоен, но понимаю, что у нее сейчас активный поиск самой себя. И тех форм поиска, которые бы вызывали у меня решительное неприятие или протест, я не вижу.

Остальные дети — все очень по-разному. Один из моих сыновей может с радостью всю службу отстоять в храме, причем не шелохнувшись, и с радостью, особо не отвлекаясь и выполняя все, что надо — пономарит, например. А другой сын постоит немного, а потом будет маяться, не знать, куда приткнуться, чем заняться, будет ходить из одного угла в другой, с кем-то разговаривать и так далее. Разные личности, разные характеры! Но в целом храм для них — место, куда они бегут с радостью. И пропуск богослужения — это нечто болезненное. Даже когда ребенок болеет, он может и заплакать, расстроиться, если ты его не возьмешь в храм. Думаю, помимо прочего это связано с тем, что у нас очень насыщенная детская программа на приходе: и мультипликационная студия, и уроки каллиграфии, и воскресная школа, и уроки музыки, где они разучивают песнопения, чтобы петь на детской Литургии (служба, на которой алтарничают, читают и поют на клиросе дети. — Ред.), и уроки так называемого практического естествознания, когда они изучают свойства разных материалов или делают открытки с механической или электрической «начинкой».

— Но говорят, что если детей с храмом связывает только тусовка, набор хобби, то подрастая, они все это оставят.

— Возможно, в этом есть определенная правда. Но в любом случае я думаю, гораз­до важнее то, как детьми воспринимается пространство храма. Если это пространство внимания и любви к тебе, а не территория закона и наказания, не столь важно, что именно там происходит. Дети чувствуют, что для них организуют какие-то мероприятия не для того, чтобы отправить в Патриархию отчет, а просто потому, что их любят.

— А насколько детям нужна именно церковная дисциплина? Обязательность молитв, обязательность похода в храм, поста?

— Дисциплинировать детей однозначно нужно. Дети должны жить в каком-то вполне очерченном, обозначенном пространстве, потому что ребенку это помогает структурировать жизнь. Другой вопрос — мера строгости этой дисциплины. Я думаю, она должна быть обратно пропорциональна возрасту ребенка. Чем ребенок младше, тем большая степень дисциплины должна быть. Речь не о том, чтобы принуждать ребенка, а просто в семье должно быть такое настроение: когда, скажем, все идут в храм, других вариантов у нас нет. Мы даже не задаем вопрос: ну что, идем в храм или не идем? Когда ребенок задаст вопрос: а почему по воскресеньям мы ходим в храм? — мы можем объяснить ему, почему.

— А если ребенок скажет: «Можно я в это воскресенье не пойду в храм?»

— Можно, например, сказать так: «Подожди, а куда ты собираешься? Ты будешь спать? Пожалуйста, поспи, а мы пойдем в храм и вернемся радостные и довольные». Я считаю, идеальная ситуация та, которую в свое время описал протоиерей Владимир Воробьев: когда в советское время в религиозных семьях поход в храм еще надо было заслужить! И вот у нас на приходе, я вижу, каким-то чудом выстроилась такая модель участия детей в богослужении и насыщенности приходской жизни, внебогослужебных мероприятий, что дети бегут в церковь. Для них это праздник, а не проблема, головная боль или «потерянное личное время». Не знаю, что будет дальше, когда детки подрастут. Посмотрим!

— Есть такая точка зрения: когда ребенок подрастает и начинает отделять себя от родителей, рядом должен быть значимый взрослый — крестный — который будет для него авторитетом. Что бы Вы на это сказали?

— Вы знаете, мое частное мнение таково: я пока мало верю в институт крестных. Потому что стать для ребенка авторитетом — это большая проблема. А уж стать авторитетом, так скажем, по принуждению, — проблема втройне. Далеко не всякий родитель для своего ребенка авторитет, а чужой человек, внешний человек, который не живет в семье, не общается постоянно с детьми — как он может заработать их доверие? В теории я могу такое допустить, но думаю, это, скорее, исключение, чем общая практика. Реальное воспитание может быть только тогда, когда ты вовлечен в семейную жизнь своего крестника: можешь хотя бы раз в неделю приходить в семью и общаться с ним, брать его погулять куда-нибудь (необязательно в храм). А роль человека, который раз в полгода появился в доме, сомнительна.

Другое дело, что в изменившихся обстоятельствах все может развернуться на 180 градусов. В подростковом возрасте, вполне возможно, ребенок потянется к крестному, захочет подружиться с ним, заручиться его поддержкой. Я бы не стал исключать совершенно возможность участия крестных в жизни своих подопечных в такие кризисные периоды. Но дай Бог чтобы хотя бы в каждой десятой семье оказался такой крестный, который сможет подхватить падающее знамя родительского авторитета и его нести. Я, к сожалению, таким не являюсь.

Кислород вечности

— А был ли у Вас кризис веры в подростковом возрасте?

— Меня как раз крестили в этом возрасте, в 17 лет — надо сказать, крестили без катехизации, без всякого объяснения, а просто в силу того, что я был очень болезненным ребенком. Но при этом у меня было какое-то внутреннее согласие на крещение. И через некоторое время я решил прийти в храм: раз я крещеный, православный, то надо узнать, а что же дальше-то делать? Так началась моя церковная жизнь.

Но у меня в этом возрасте уже был опыт жизни вне Церкви: я понимал, чтó останется, если убрать Церковь из жизни. А у детей, воспитанных в вере, такого понимания нет. И им зачастую надо увидеть эту разницу!

Самое страшное впечатление, которое может остаться в душе ребенка от посещения храма, — это жесткое, агрессивное, недоброжелательное отношение со стороны сотрудников храма, со стороны духовника и так далее. И когда ребенок в подростковом возрасте уходит в мир и там находит настоящее мужество, вовлеченность в какое-либо дело «с горящими глазами», подлинную жертвенность, любовь, реальную взаимопомощь, которых он не знал в церковной среде (причем эти качества могут быть даже искусственно выделены, это может быть воспринято сквозь «розовые очки» юношеского романтизма) — вот это самое страшное, что может быть! Потому что тогда у него внутри рождается четкое отвращение к Церкви, представление о том, что там все лживое. Как пел некогда Владимир Высоцкий: «Нет! И в Церкви все не так, все не так, как надо!» И вряд ли такой человек вернется.

А если ребенок «вырвался на свободу», видит, что в миру все круто, но холодно и пусто, и при этом сравнивает со своим предыдущим опытом и понимает, что в Церкви-то теплее, в Церкви почеловечнее, и люди так не говорят, такие подлости не делают друг другу, и ярости, ненависти, злобы такой не встретишь, то после знакомства с миром у него голова постепенно разворачивается обратно в сторону Церкви, и он думает: «Да, а лучше все-таки быть рядом с Церковью!»

Церковь, как в свое время говорил митрополит Филарет (Вахромеев), должна быть наполнена «кислородом вечности», но она должна быть и пространством огромной душевной доброты и тепла. Если в Церкви нет тепла, то я не знаю, что это. Что угодно, но это не Церковь как Живое Тело Христово.

— Получается, так или иначе, а призыв к родителям, к церковным служащим, прихожанам все тот же: следить, прежде всего, за собой?

— Да, но кто про себя может сказать: «Я хороший родитель, я всегда соответствую тому, что говорю»? Надо иметь мужество объяснять своим детям, что мы тоже несовершенны, мы тоже в состоянии борьбы, мы тоже в пути. Единственное родительское качество, в котором дети никогда не должны сомневаться, это родительская любовь. В том, что мама и папа принимают их, в том числе, вне зависимости от того, как они относятся к Церкви. Детские психологи всегда говорят: прежде всего ребенок должен понимать, что родители его принимают таким, какой он есть — и это самое главное! Они могут с чем-то в его жизни не соглашаться, спорить. Но ребенок должен не сомневаться в том, что мама с папой его любят вне зависимости от того, насколько его поведение хорошее или плохое. Любовь не выставляет какие-то свои требования и условия. И в этом-то и проявляется ее сила.

На заставке: фрагмент фото Thomas Hawk

Источник