мы в трауре так балу дать нельзя
Мы в трауре так балу дать нельзя
Комедия в четырёх действиях в стихах
Павел Афанасьевич Фамусов, управляющий в казённом месте.
Софья Павловна, дочь его.
Алексей Степанович Молчалин, секретарь Фамусова, живущий у него в доме.
Александр Андреевич Чацкий.
Полковник Скалозуб, Сергей Сергеевич.
Наталья Дмитриевна, молодая дама, Платон Михайлович, муж её — Горичи.
Князь Тугоуховский и княгиня, жена его, с шестью дочерями.
Графиня-бабушка, Графиня-внучка — Хрюмины.
Антон Антонович Загорецкий.
Старуха Хлёстова, свояченица Фамусова.
Петрушка и несколько говорящих слуг.
Множество гостей всякого разбора и их лакеев при разъезде.
Действие в Москве в доме Фамусова.
Гостиная, в ней большие часы, справа дверь в спальню Софьи, откудова слышно фортопияно с флейтою, которые потом умолкают. Лизанька среди комнаты спит, свесившись с кресел.
Горе от ума. Комментарии. Фрагмент 4. 3
Скалозуб, Чацкий.
Скалозуб
Мне нравится, при этой смете (2.5.40)
Искусно как коснулись вы
Предубеждения Москвы
К любимцам, к гвардии, к гвардейским, к гвардионцам;
Их золоту, шитью дивятся, будто солнцам!
А в первой армии когда отстали? в чем?
Все так прилажено, и тальи все так узки,
И офицеров вам начтем,
Что даже говорят, иные, по-французски.
(2.5.40) – Скалозуб понял печальное состояние ума Чацкого и не вступился за честь мундира, прославленного в боях, а не на балах – не боевому полковнику требовать сатисфакции у юродивого! Всю гневную риторику свёл к шутке и даже похвалил Чацкого, чтобы утихомирить его фонтан.
Скалозуб, Чацкий, Софья, Лиза.
Софья (бежит к окну) (2.7.1)
(2.7.1) – точнее было бы (вбежав из соседней комнаты, из окна которой Софья увидела падение Молчалина, кидается к окну гостиной)
Ах! Боже мой! упал, убился!
(Теряет чувства.) (2.7.2)
(2.7.2) – разумеется, обморок был разыгран – настоящий, имей он место, случился бы в соседней комнате, сразу после падения Молчалина, но какой смысл терять чувства в отсутствие публики?
Чацкий
Кто?
Кто это?
Скалозуб
С кем беда?
Чацкий
Она мертва со страху!
Скалозуб
Да кто? откудова?
Чацкий
Ушибся обо что?
Скалозуб
Уж не старик ли наш дал маху?
Те же, без Скалозуба.
Чацкий
Помочь ей чем? Скажи скорее. (2.8.1)
(2.8.1) – Чацкий не предпринял ни одного самостоятельного действия, а только приставал и скорее мешал, чем помогал Лизе, а все заслуги, по «воскрешению» Софьи, приписал себе. Если бы не… обморок Софьи, Чацкий не сказал бы вообще ни одного слова Лизе, перед которой плакался отъезжая.
Чацкий
Гляди в окно:
Молчалин на ногах давно!
Безделица ее тревожит.
Лиза
Да-с, барышнин несчастен нрав: (2.8.2)
Со стороны смотреть не может,
Как люди падают стремглав.
(2.8.2) – падение Молчалина с лошади объясняются тем, что он не спит уже часов 35, а вот обморок Софьи, почему-то кажется, был несколько искусственным: «как это можно внимание переключать с неё на кого-то, а хоть и на Молчалина»? Вообще не понятно, зачем ей надо было продемонстрировать свою заинтересованность в Молчалине? Вызвать ревность в Чацком и Скалозубе? Зачем тогда Лиза попыталась рассеять это впечатление?
Чацкий
Опрыскивай еще водою.
Вот так. Еще. Еще.
Софья (с глубоким вздохом)
Кто здесь со мною? (2.8.3)
(2.8.3) – Софья явно услышала восклицание Чацкого о воде (а как же моя причёска и моё платье?), после которого ей пребывать в обмороке уже не было смысла.
Я точно как во сне.
(Торопко и громко.)
Где он? что с ним? Скажите мне. (2.8.4)
(2.8.4) – Софья видит, что Чацкий один и продолжает демонстрировать свою заинтересованность в Молчалине.
Софья
Убийственны холодностью своею!
Смотреть на вас, вас слушать нету сил. (2.8.6)
(2.8.6) – наслушавшись выговоров от Чацкого, Софья принимает его тактику.
Чацкий
Прикажете мне за него терзаться?
Софья
Туда бежать, там быть, помочь ему стараться.
Чацкий
Чтоб оставались вы без помощи одне?
Лиза (отводит ее а сторону)
Опомнитесь! куда вы?
Он жив, здоров, смотрите здесь в окно.
(Софья в окошко высовывается.)
Чацкий
Смятенье! обморок! поспешность! гнев! испуга!
Так можно только ощущать,
Когда лишаешься единственного друга. (2.8.8)
(2.8.8) – ревности Чацкого Софья добилась, но зачем это ей, так как Чацкий всё равно ничего не понял и будет числить себя возлюбленным Софьи до самой финальной сцены?
Софья
Сюда идут. Руки не может он поднять.
Чацкий
Желал бы с ним убиться. (2.8.9)
(2.8.9)– умно? Как малый ребёнок: «Вот умру – будете тогда все знать, кого жалеть надо!»!
Лиза
Для компаньи? (2.8.10)
(2.8.10) – здесь Чацкий, вероятно, опять наводит на Лизу лорнет, смотрит, не узнавая, и демонстративно отворачивается.
Софья
Нет, оставайтесь при желаньи. (2.8.11)
(2.8.11) – сказано явно не без ехидства.
Софья, Лиза, Чацкий, Скалозуб, Молчалин
(с подвязанною рукою).
Скалозуб
Воскрес и невредим, рука (2.9.1)
Ушиблена слегка,
И впрочем, все фальшивая тревога.
(2.9.1)- он знает, что говорит – много видел и ранений, и травм, которые были намного хуже.
Молчалин
Я вас перепугал, простите ради Бога.
Софья (не глядя ни на кого)
Ах! очень вижу: из пустого,
А вся еще теперь дрожу. (2.9.3)
(2.9.3) – Софья поняла, что её уловка не осталась незамеченной, по крайней мере, Скалозубом («да больно не умён»?), впрочем, это и до умного Чацкого дойдёт, но только со временем.
Чацкий (про себя)
С Молчалиным ни слова! (2.9.4)
(2.9.4)– ну чем не капризный и завистливый ребёнок? Где простое человеческое сочувствие? Впрочем, есть ли более тяжкое преступление, чем отвлечь внимание от Чацкого?
Чацкий (про себя)
Прощенья просит у него,
Что раз о ком-то пожалела! (2.9.6)
(2.9.6)– а может и не раз, вот Чацкий точно никогда ни о ком не жалел.
Чацкий
Да-с, это я сейчас явил
Моим усерднейшим стараньем,
И прысканьем, и оттираньем;
Не знаю для кого, но вас я воскресил! (2.9.9)
(Берет шляпу и уходит.)
(2.9.9) – Чацкий абсолютно не понял намеков ни Скалозуба и ни Софьи. Помощь его заключалась в том, что он усердно приставал к Лизе. Без него она бы справилась быстрее, не в первый раз, наверное. Чацкий – это русский дядюшка Поджер. Не понятно со шляпой – зачем она вообще с ним в комнатах, а не в гардеробной?
Те же, кроме Чацкого.
Софья
Вы вечером к нам будете? (2.10.1)
(2.10.1) – необязательно, что это приглашение продиктовано только вежливостью – всё-таки два-три кавалера лучше, чем один, тем более, что неизвестно, сможет ли Молчалин танцевать, да и позволено ли ему это.
Скалозуб
Явлюсь, но к батюшке зайти я обещался,
Откланяюсь.
Скалозуб (жмет руку Молчалину)
Ваш слуга. (2.10.3)
(Уходит.)
(2.10.3) – так говорят только тому человеку, которого искренне уважают, а какой контраст со словами Чацкого!
Софья, Лиза, Молчалин.
Софья
Молчалин! как во мне рассудок цел остался!
Ведь знаете, как жизнь мне ваша дорога! (2.11.1)
Зачем же ей играть, и так неосторожно?
Скажите, что у вас с рукой?
Не дать ли капель вам? не нужен ли покой?
Пошлемте к доктору, пренебрегать не должно.
(2.11.1) – здоровье Молчалина не особенно беспокоило Софью минувшей ночью, не доставало аудитории? Да и это сострадание весьма сомнительно, так как уже в обед Софья потребует Молчалина к себе
Молчалин
Платком перевязал, не больно мне с тех пор. (2.11.2)
(2.11.2) – вот лишнее подтверждение тому, что Молчалин не склонен к обману, кто-нибудь более хитрый, сказавшись больным, уклонился бы от дневной встречи с Софьей и, может быть, сумел бы договориться с Лизой о её помощи и/или вручить ей «туалет».
Лиза
Ударюсь об заклад, что вздор;
И если б не к лицу, не нужно перевязки; (2.11.3)
(2.11.3) – Лиза почему-то не верит Молчалину и прямо заявляет об этом, не понимая, вероятно, что огласка менее всего нужна именно Молчалину.
А то не вздор, что вам не избежать огласки:
На смех, того гляди, подымет Чацкий вас;
И Скалозуб, как свой хохол закрутит,
Расскажет обморок, прибавит сто прикрас;
Шутить и он горазд, ведь нынче кто не шутит! (2.11.4)
(2.11.4) – а почему бы и не пошутить о том, что завершилось без потерь, а наигранный обморок, чем не повод пошутить? У нас нет свидетельств, что Скалозуб где-то и когда-то упоминал этот случай. Совсем ещё недавно та же Лиза говорила про Скалозуба: «… да больно не хитёр». Стоит ли вообще доверять мнению дворовой девушки, тем более, что оно более походит на злословие?
Молчалин
Нет, Софья Павловна, вы слишком откровенны. (2.11.6)
(2.11.6) – Молчалин понимает, что Софья итак поставила его на лезвие бритвы, но своей откровенностью делает его всё тоньше и тоньше, а на его шее петля.
Молчалин
Не повредила бы нам откровенность эта.
Софья
Неужто на дуэль вас вызвать захотят? (2.11.8)
(2.11.8) – Софья не понимает, что своими домогательствами ставит под угрозу всю будущность Молчалина или понимает, но ей это безразлично?
Кого, интересно, Софья числит в числе своих воздыхателей, способных вызвать Молчалина на дуэль? Скалозуба или всё-таки Чацкого? Ах, это был бы такой замечательный скандал, а он так оживляет! И какой прекрасный способ дать знать о себе свету!
Молчалин
Я вам советовать не смею. (2.11.11)
(Целует ей руку.)
(2.11.11) – Молчалин более реально смотрит на возможность дуэли: Скалозуб ничем не выдал своих притязаний на руку и сердце Софьи, а Чацкий, который злословит всех исключительно заглазно, не из тех, кто поставит свою жизнь под угрозу.
Софья
Хотите вы. Пойду любезничать сквозь слез;
Боюсь, что выдержать притворства не сумею.
Зачем сюда Бог Чацкого принес! (2.11.12)
(Уходит.)
(2.11.12) – похоже, что моё предположение (2.11.8) верно. Допущенная ко всем секретам, Лиза уже начинает управлять действиями и поведением своей хозяйки, не понимая, что это не доведет её до добра, так как служить она должна всё-таки Фамусову, а не Софье, молочно-сестринские отношения с которой её не уберегут от гнева хозяина.
Лиза
Прошу пустить, и без меня вас двое.
Молчалин
Какое личико твое!
Как я тебя люблю!
Молчалин
Ее
По должности, тебя. (2.12.2)
(Хочет ее обнять.)
(2.12.2) – честно и откровенно сказано в тщетной надежде, что Лиза расскажет о его ухаживании Софье.
Лиза
От скуки.
Прошу подальше руки! (2.12.3)
(2.12.3) – не от скуки, а по необходимости. Напомню, что ухаживать за Лизой для Молчалина почти так же опасно, как и за Софьей, а то и ещё опаснее. Фамусов может не одобрить первое, но точно разгневается на другое. Молчалину выбирает меньшее, как ему кажется, из двух зол. Интересно, по какой причине Лиза не дала Молчалину закончить фразу? Всё-таки ведёт свою игру?
Лиза
Вы знаете, что я не льщусь на интересы;
Скажите лучше, почему
Вы с барышней скромны, а с горнишной повесы? (2.12.5)
(2.12.5) – Лиза высмеивала Скалозуба за то, что тот «больно не хитёр». Достаёт ли ей самой ума, чтобы понять, а с чего это Молчалин так внезапно в неё влюбился? Может быть, она ведёт свою линию – ей просто интересно, чем это всё кончится?
Молчалин
Сегодня болен я, обвязки не сниму; (2.12.6)
Приди в обед, побудь со мною;
Я правду всю тебе открою.
(2.12.6) – Молчалин хочет честно посветить Лизу в свои планы и не его вина, что это не удалось. Он не предусмотрел сказаться больным именно Софье, впрочем, вряд ли это было возможно из соображений службы у Фамусова.
(Уходит в боковую дверь.)
Комедия без героя
Несколько внеклассных замечаний к комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»
Кажется, что читать грибоедовскую пьесу легко. Она невелика по объёму, её язык “наполовину вошёл в пословицы”, а герои наделены, в соответствии с традициями классицизма, “говорящими” фамилиями. Основные конфликты (Чацкий–Софья и Чацкий–фамусовское общество) легко просматриваются; словоохотливые герои постоянно дают друг другу самые нелестные характеристики. В общем, не комедия, а мечта словесника.
Однако не всё так просто. Ни для кого не секрет, что в «Горе от ума» масса несоответствий, несуразностей: структурных – невероятно растянутое третье действие, которое по логике, да и по канонам классицизма следовало бы разбить надвое; текстовых – к ним относится, например, фраза Софьи: “Мы в трауре, так балу дать нельзя”, далее никак в комедии не подтверждённая – ведь мать главной героини, судя по воспоминаниям её отца о няне-француженке, умерла вскоре после рождения дочери, а о других недавно почивших родственниках в пьесе ничего не сказано, и главное, последующее собрание гостей в доме Фамусовых иначе как балом не назовёшь. К фактографическим, “жизненным” ошибкам автора можно отнести ту невероятную для начала XIX века свободу, которой пользуется героиня: незамужняя барышня постоянно появляется перед нами без компаньонки или старшей родственницы (их роли здесь весьма условно исполняют горничная – подруга Лиза и возникающая на сцене с половины пьесы старуха Хлёстова). Невероятно и то, что приехавший “чуть свет” Чацкий без ведома отца оказывается на барышниной половине. Всё это можно объяснить невниманием автора, который многократно перерабатывал текст «Горя от ума» и даже, по собственному его признанию, “портил своё создание”, повинуясь “ребяческому удовольствию слышать стихи свои в театре”.
Однако самое главное несоответствие всё же кроется в характере главного героя. Одним из первых его заметил ещё Александр Сергеевич Пушкин, высказавший своё остроумное замечание о предполагаемом автором соотношении в пьесе умников и дураков. У современных, юных и не очень, читателей “положительный” герой грибоедовской комедии также вызывает далеко не однозначные впечатления. Так что не исключено, что, разобрав систему конфликтов комедии и объяснив её идейное содержание, придётся вернуться к ещё одному, по душам, разговору о её героях.
Ах, Александр Андреич Чацкий.
Признаться честно, особой симпатии к главному герою «Горя от ума» я не испытывала никогда. Вот уж, кажется, человек энергичный, думающий: не следуя слепо сложившимся стереотипам, ищет своё место в жизни. Пробовал себя и на гражданской службе (отсюда известно, что он “славно пишет, переводит”), и на военном поприще (именно с тех пор знаком с “жениным мужем” Платоном Михайловичем Горичем), провёл, очевидно, какие-то реформы в собственных владениях (за что при первой же возможности получил нагоняй от Фамусова: “Именьем, брат, не управляй оплошно”), затем уехал за границу. И мысли вроде бы излагает правильные, прогрессивные – о пользе образования, об ужасах крепостничества. Да вот только зачем он это делает перед московскими старожилами, перед хрюмиными и загорецкими, цену которым отлично знает, – понятно не совсем. Да кроме того, не очень заботится Александр Андреевич и о том, чтобы быть услышанным. В патетическом задоре он иногда совсем забывает поинтересоваться, слушают его или нет: например, очнувшись после длиннейшей речи о французике из Бордо, герой с удивлением обнаруживает, что все вокруг давным-давно танцуют. А ведь именно в отношении к иноземцам, к заимствованным Россией “бусурманским обычаям” Чацкий мог бы найти точку соприкосновения с московскими стариками, в которых живы ещё идеалы допетровской Руси: вспомним, как жалуется на необходимость “таскаться” по балам старуха Хлёстова, как ругает французские лавки Кузнецкого моста в первом действии Фамусов. Будь Чацкий менее язвителен и колок, за свой патриотизм он вполне мог бы заслужить, пусть негласное, одобрение московских обитателей. Однако вместо этого он несёт какую-то чушь о вошедших в моду фраках, а остальные в это время преспокойно играют в карты.
Нет, Александр Андреевич явно приехал в Москву не затем, чтобы найти собеседников, поделиться мыслями; он приехал обличать, учить жить умудрённых опытом – хорошим ли, плохим, но собственным – людей, чья жизнь уже прожита. Это, согласитесь, по меньшей мере наивно.
Не лучшим образом показывает себя Чацкий и в отношениях с Софьей. Не потрудившись за три года отсутствия написать ни одного письма, он “как с облаков” врывается в дом Фамусова, уверенный в том, что здесь его любят и ждут. А ведь, кажется, героиня, которую связывает с ним лишь детская дружба, перед отъездом ничего ему не обещала. Более того, Софье семнадцать лет, и в начале XIX века этот возраст считался уже вполне приличным для замужества. Амбициозный и расчётливый Павел Афанасьевич уже давно и вполне серьёзно прикидывает в уме возможные партии, а Чацкий с его тремястами крепостными в этих расчётах далеко не первый кандидат в мужья. Так что, вернувшись в Москву без предупреждения, наш герой вообще мог бы, подобно Евгению Онегину, застать свою возлюбленную замужней дамой, а возможно, и матерью семейства.
Однако более всего поражает та лёгкость, с которой Чацкий, буквально увивавшийся за Софьей на протяжении всей пьесы, отказывается от неё в финале. Убедившись наконец, что героиня влюблена именно в Молчалина (что по многим признакам можно было понять и раньше, но чему он с завидным упорством не хотел верить), оскорблённый до глубины души, этот “герой” совершает невероятнейшую низость. Оказавшись невольным свидетелем объяснения Молчалина и Софьи, он не может удержаться от того, чтобы в нём не поучаствовать. Причём Чацкий врывается в разговор именно в тот момент, когда между молодыми людьми всё уже сказано и он своим появлением может добавить разве что лишнюю тяжесть в душу Софьи – от сознания того, что у неприглядной сцены были ненужные, “укоряющие” свидетели, об отсутствии которых она только что говорила. Далее претендовавший до этого момента на доверие девушки, на роль брата-исповедника (“Не влюблены ли вы? прошу мне дать ответ”) Чацкий вдруг переходит на свой любимый обличительный тон и произносит ещё один длинный монолог о том, что “Молчалины блаженствуют на свете”, так громоподобно, что именно на его крики сбегается весь дом. А после лишь некоторая нерасторопность ума не позволяет Фамусову понять из речей отвергнутого Александра Андреевича, с кем именно Софья объяснялась только что в швейцарской.
Конечно, и в этой ситуации можно усмотреть положительную сторону: мол, герой бескомпромиссен, не склонен к “тихушничеству”; но вот уж в душевной чуткости, в уважении к чувствам любимой девушки его никак не заподозрить. Напротив, даже в этот момент общего крушения жизни фамусовского дома его мысли всецело заняты собственной персоной: “Я давеча был расточитель нежных слов. ”, “С вами я горжусь моим разрывом. ”, “. сюда я больше не ездок”.
Ну уж нет, Чацкий, этот бессердечный гордец, громогласный, но не всегда умный обличитель, – герой, как говорится, “не моего романа”. Тогда где же он? Мысленно перебираю ещё раз всех персонажей комедии. Блистательный, но безмерно глупый, а главное, отчаянно врущий (“За третье августа. ”) Скалозуб? Бессловесный, как предмет мебели, Горич? Загорецкий, о котором даже в “фамусовском обществе” известно, что он “вор, картёжник, плут”? Или пародия на Чацкого – говорящий попугай Репетилов? На фоне всей этой разноязыкой (“смесь французского с нижегородским”), шумной, злословящей и язвящей по поводу друг друга, вечно куда-то спешащей (“Вчера был бал, а завтра будет два”), но на самом деле кружащейся на месте пёстрой толпы возникает одна обособленная и даже несколько загадочная фигура – Алексей Степанович Молчалин.
В наш век, когда повсеместно пропагандируемая “философия успеха” и циничные психологические рецепты Карнеги снова возвели “маленького человека” в ранг героя, очень опасно увидеть Молчалина глазами Софьи и, проявив жалость к бедному чиновнику, посчитать мысленно именно его единственным достойным лицом в комедии.
Действительно, ведь из всех персонажей, составляющих “фамусовское общество”, Алексей Степанович единственный не принадлежит к дворянскому сословию. Если помнить об этом, теряет остроту по меньшей мере половина уколов, направленных Чацким в его адрес. Думается, бывший воспитанник Фамусова, даже если он отпустил своих крепостных на оброк, всё-таки обладает достаточными средствами к существованию, чтобы не искать выгодных должностей, ссориться с министрами и ездить за границу. Для Молчалина же “дойти до степеней известных” означает прежде всего обеспечить себе стабильный доход и спокойную старость. Добиться всего этого, имея заинтересованного покровителя в лице Фамусова, ему гораздо проще, нежели самостоятельно, – ведь и самого Чацкого (вероятно, в поисках протекции) ещё “дитёй возили на поклон” к некоему важному лицу. Волею своего патрона маленький чиновник уже сделал грандиозный прыжок из Твери в Москву и теперь служит ему верой и правдой без сна и отдыха – днём разбирает бумаги, вечером играет в карты с гостями, а по ночам развлекает Софью, музицируя на флейте. Кстати, весь мнимый роман Молчалина с Софьей возникает из его желания угодить “дочери такого человека”, в то время как сам “герой-любовник” приходит в ужас от одной только мысли о том, что “Павел Афанасьич. когда-нибудь поймает нас”.
Кажется, что преданный Молчалин с полным правом может считаться, выражаясь современным языком, “человеком Фамусова”. Кроме того, он далеко не глуп; так думать о нём Чацкого заставляет лишь постоянная “бессловесность” скромного секретаря. Молчалин прекрасно знает как свои недостатки (“Не сочинитель я”), так и “таланты” – “умеренность и аккуратность”.
Упоминание последних вызывает у неискушённого читателя настойчивое желание уподобить грибоедовского героя пушкинскому Германну с его “расчётом, умеренностью и трудолюбием”. Однако на том сходство героев и заканчивается. О Германне Пушкин говорит, что он был “твёрдо убеждён в необходимости упрочить свою независимость”. Молчалин же, напротив, уверен, что “надобно ж зависеть от других”. Германн не удостоивает окружающих посвящения в свои планы – Пушкин лаконично сообщает, что герой “скрытен”. Замкнутость Молчалина совершенно иного рода: заявляя во всеуслышанье: “Не должно сметь своё суждение иметь”, он постоянно пытается подладиться под чужую точку зрения, а это требует не только сноровки, но и душевной пустоты. И уж совсем нельзя приписать грибоедовскому герою “сильные страсти и огненное воображение” Германна. Молчалин вполне доволен своей ролью мелкой фигуры, пешки, которая снимает с него какую-либо ответственность за конечный результат любого дела, и вряд ли стремится к чему-то кардинально большему.
О своих планах на жизнь Алексей Степанович невольно проговаривается в беседе с Чацким, когда он, явно бравируя собственным примером, желает тому “в Москве у нас (каков москвич! – Д.М.) служить. И награжденья брать, и весело пожить”. Как видим, в голове у Молчалина нет никаких тягостных дум о нищенской старости. Его, конечно, отнюдь не “взманили почести и знатность”, он знает своё место и не “метит в генералы”, но уж “весёлую жизнь”, будьте покойны, себе устроит. И неважно, что она будет целиком состоять из подачек с барского стола: балов у Татьяны Юрьевны, чинов, подаренных Фамусовым, и игры в карты с обладателем образцового слога Фомой Фомичём. Молчалин почтёт для себя за честь питаться такими объедками, но уж кусочки, несомненно, он выберет самые лучшие. Обратим заодно внимание и на то, что источниками таковых этот скромник себя обеспечил надёжно и даже не очень это скрывает: “Частенько там мы покровительство находим, где не метим”. Конечно же, выдворение из дома Фамусова с громким скандалом не входит в его планы, но уж если такое, не дай Бог, случится, он найдёт себе заступников и не зачахнет в Твери.
Низкая натура Молчалина проявляется и в его сердечных увлечениях. С дочерью покровителя Софьей он скромен; придать их отношениям род настоящего романа, чтобы затем, например, шантажировать патрона, ему и в голову не приходит. Зато его выбор без колебаний останавливается на Лизаньке – ведь горничная Софьи, хотя и росла вместе с барышней и воспринимается ею, да и Чацким, скорее как сверстница, подруга, на самом деле простая крепостная, а значит, по социальному положению ещё ниже бедного чиновника. Более-менее пространное объяснение в любви, к тому же назначенное скорее польстить тщеславию Лизы – ведь её явно предпочли барышне, – возникает лишь при последней её встрече с Молчалиным, почти в финале пьесы. Во втором же действии расторопный секретарь очень быстро переходит от выражения нежных чувств к посулам будущей платы за взаимность, красочно расписывая предмету своей страсти “вещицы три”, явно приобретённые им заранее специально для подобных случаев. Так что и на “сердечном фронте” Молчалин вполне способен обеспечить себе “весёлую жизнь”, без сомнения заменив настоящую любовь мелкими интригами.
Итак, теперь перед нами портрет Алексея Степановича Молчалина в полном блеске. Не стоит обманываться его внешней скромностью – за ней скрывается отъявленный подлец, который окажется на плаву после любых бурь. Это первый (не считая Фрола Скобеева) “маленький человек” в русской литературе, но в нём уже заложены душевная убогость Макара Девушкина и продажность Чичикова. Читателям пора бы вспомнить уроки классиков: “маленькие люди” достойны не столько жалости, сколько осмеяния и презрения.
А грибоедовская комедия, кажется, так и осталась без героя.