неверно что рф участвует в таком международном договоре как
Симпатичная задача по CISG (Венской Конвенции), с красивым решением. Особенно интересно, я думаю, про предикат «предвидимости» в ст. 25 CISG.
Как всегда, вначале дисклеймер: вы увидите очень развёрнутый ответ, с детальным обсуждением вопросов права и имеющих значение для дела фактов, и с обоснованием логики перехода между этапами рассуждения. Столь подробное изложение решения, конечно, не нужно рассматривать как эталон для решения задачи на экзамене.
Условие.
Учреждённое в Соединённом Королевстве Великобритании и Северной Ирландии юридическое лицо X предъявило в российский арбитражный суд по месту нахождения ответчика (в соответствии со ст. ст. 37, 254 АПК РФ) к российскому юридическому лицу Y иск о расторжении договора купли-продажи, заключённого между истцом и ответчиком на поставку дорогостоящего оборудования — станка по производству плёнки для затаривания промышленных товаров. Станок был изготовлен по заказу Y, который несколько раз задерживал оплату товара против установленного договором графика. X ссылался на то, что в соответствии со ст. 19 (1) британского Закона «О купле-продаже товаров»1979 г. в договор было включено условие о том, что право собственности к покупателю не переходит до полной оплаты товара. По мнению X, к договору должно применяться британское право. В отзыве на иск Y не оспаривал действительность данного условия договора, но против расторжения договора возражал, ввиду того, что не допустил его существенное нарушение, как это понимается в ст. 450 ГК РФ, а также не мог иметь представления о том, на что мог рассчитывать при заключении договора X. В ходе судебного заседания было установлено следующее: 1) соглашения о применимом праве сторонами не заключалось; 2) договор был заключён в России в помещении представительства истца; 3) сборка станка производилась на заводе, расположенном в г. Иваново; 4) все комплектующие для станка поставлялись из Тайваня и Китая; 5) после второй задержки оплаты X предпринял поиски других покупателей на российском рынке, получил несколько выгодных предложений, после чего и решил потребовать расторжения договора с Y.
По каким правилам (включая последовательность отбора источников) должно определяться право, применимое к отношениям сторон спора? Выбор в пользу каких положений права (национального или международного и какого именно) и почему должен сделать суд? Как следует разрешить спор?
Ответ на задачу.
Из условий задачи следует, что стороны договора, являясь коммерческими организациями, заключили договор купли-продажи (поставки), осложнённый иностранным элементом. К таковым элементам относятся прежде всего учреждение (инкорпорация) сторон в разных национальных юрисдикциях, а также отдельные элементы исполнения договора.
Таким образом, из условий задачи непосредственно, то есть независимо от дальнейшего рассуждения, усматривается следующие вопросы права:
(1) каковы источники российского МЧП в отношении международного договора купли-продажи товаров, сторонами которого являются коммерческие организации (также и особенно ранее известного как «внешнеэкономическая сделка)?
(2) как определяется применимое право по отношению к договорам международной купли-продажи в соответствии с этими источниками, то есть в соответствии с международными договорами с участием Российской Федерации и с российскими коллизионными нормами?
В соответствии с абз. 1 п.1 ст. 1186 ГК РФ, право, подлежащее применению к гражданско-правовым отношениям с участием иностранных граждан или иностранных юридических лиц либо гражданско-правовым отношениям, осложненным иным иностранным элементом, в том числе в случаях, когда объект гражданских прав находится за границей, определяется на основании международных договоров Российской Федерации, настоящего Кодекса, других законов (пункт 2 статьи 3) и обычаев, признаваемых в Российской Федерации.
Таким образом, международные договоры, в которых участвует Российская Федерация, относятся к источникам её международного частного права высшей юридической силы. При наличии такого договора и при условии вступления его в силу, российский суд должен в первую очередь применять его положения, а положения национального права — постольку, поскольку это не исключается этим международным договором.
Российская Федерация участвует в Венской Конвенции ООН о договорах международной купли-продажи товаров 1980 г. (далее — Конвенция).
Текст: http://www.cisg.ru/tekst-venskoj-konvencii.php
Участники: https://treaties.un.org/Pages/ViewDetails.aspx?src=TR..
Становится необходимым решить, применима ли Конвенция к возникшему правоотношению, что по существу означает переход к ответу на вопрос права (2).
В соответствии с критерием определения сферы действия Конвенции в зависимости от нахождения предприятий сторон в государствах-участницах Конвенции (ст. 1), она будет подлежать применению судом страны, связанной (как Россия) Конвенцией, не только тогда, когда такие предприятия находятся в разных «Договаривающихся государствах» (правило ст. 1 (a) — причём в таком случае неважно, подлежит ли согласно коллизионным нормам страны суда применению национальное право страны-участницы*), но и в тех случаях, когда они находятся в любых иных разных государствах (т.е. даже когда не только одно, но и оба такие государства не участвуют в Конвенции**), но согласно нормам международного частного права страны суда, т. е страны, связанной Конвенцией, к их отношениям применимо право «Договаривающегося государства».
*Пример: согласно коллизионному праву участвующей в Конвенции страны суда А подлежит применению право страны D, которая не является «Договаривающимся государством». Тем не менее, если коммерческие предприятия сторон договора расположены в странах B и С, которые являются «Договаривающимися государствами», Конвенция применяется судом страны А.
**Пример: коммерческие предприятия сторон договора расположены в странах B и C, не участвующих в Конвенции, но согласно коллизионным нормам участвующей в Конвенции страны суда А подлежит применению право страны D, которое является Договаривающимся государством. Конвенция применяется.
Obiter dicta: если же страной суда является страна, не участвующая в Конвенции, то суд ею не связан — Конвенция, в том числе ст. 1, не является частью правовой системы этой страны, а потому не является источником применимого права. Если, однако, такой суд придёт к выводу о том, что (1) согласно коллизионным нормам его права подлежит применению право участвующей в Конвенции страны X, и (2) в соответствии с принятыми в национальной доктрине МЧП страны суда правилами применения иностранного права и доктринами объёма понятия правовой системы страны X частью этой правовой системы следует признавать Конвенцию, то Конвенция будет применяться, однако такой вывод, как видно из изложенного, будет сделан судом не на основании алгоритма, заложенного в ст. 1 Конвенции, а исходя из разрешения коллизионной проблемы.
Такова первая часть ответа на вопрос права (2). Теперь мы знаем, каковы положения российского международного частного права относительно международного договора купли-продажи товаров в части критериев применимости Конвенции к договорам международной купли-продажи. Но для продолжения решения задачи необходимо ответить на вопрос факта: к какому из двух выявленных случаев применимости Конвенции — 1 а) или 1 b) — относятся спорные правоотношения?
Ответ. Для начала укажем, что в отличие от Y, учреждённого в России, другая сторона договора учреждена в другом государстве, Великобритании. При этом Великобритания не участвует в Венской Конвенции.
Даёт ли нам факт учреждения сторон договора в разных государствах основания утверждать, что «коммерческие предприятия» сторон «находятся», в значении Конвенции, в разных государствах? Да, даёт. Не помешает ли такому утверждению то, что Конвенция всё же говорит не о регистрации (учреждении) юридического лица в соответствующем государстве, а о «нахождении коммерческого предприятия» стороны в таком государстве, а также и то, что сборка оборудования осуществлялась в России, а комплектующие поставлялись из третьих стран? Не помешает.
Во-первых, доктрина единодушна в том, что «нахождение предприятия» по смыслу ст. 1 — это регистрация в соответствующей стране. Во-вторых, термин «коммерческое предприятие» хотя и не тождествен понятию «субъект права» в привычном нам смысле, но всё же обозначает, как полагает доктрина и убедительно показывает текст многих других статей Конвенции, такое деловое обзаведение, которое соответствует месту нахождения центра управления коммерческой деятельностью; иными словами, можно считать, что Конвенция увязывает «нахождение коммерческого предприятия» с теорией effective seat (оседлости). По умолчанию следует считать, что органы управления юридического лица находятся по месту его учреждения, и ничто в условиях задачи не даёт повод для опровержения этой презумпции; её, естественно, не колеблет и то, что у X в России имеется представительство. В-третьих, ничто не указывает на то, что г. Иваново, где проводилась сборка, мог бы являться местом нахождения коммерческого предприятия продавца, а не местом расположения одного из его заводов; более того, сборкой могло заниматься и третье лицо — дочерняя компания, например. Поставка комплектующих из третьих стран уж тем более не даёт никакого повода связывать нахождение коммерческого предприятия продавца с этими странами.
Проверив применимость Конвенции на всякий случай на основании критерия правовой природы регулируемых ею отношений, мы можем уверенно сказать, что ограничения, установленные в ст. ст. 2, 3 и 4 Конвенции, к спорным правоотношениям неприменимы.
Таким образом, спорное правоотношение может подпадать под критерий 1 b) определения сферы действия Конвенции. Применяя данное положение Конвенции как источника высшей юридической силы, российский суд должен сделать вывод, что с точки зрения указанного критерия спорные отношения могли бы подпадать под действие Конвенции при условии, что в соответствии с нормами международного частного права, которое не может не быть для российского суда только российским (компетентный правопорядок суд определяет на основании только своего закона), применимым будет российское право.
Это означает переход ко второй части вопроса права (2). Как определяется применимое право по отношению к договорам международной купли-продажи в соответствии с российскими коллизионными нормами?
Ответ: оно определяется на основании либо соглашения о выборе права, либо коллизионных привязок национального обязательственного статута. Соглашения о выборе права, в соответствии с условиями, не заключалось. Переходим к исследованию коллизионных формул обязательственного статута.
Как известно, ст. 1211, определяя компетентное право для договоров купли-продажи, исходит из принципа характерного исполнения и, в согласии с Регламентом Рим I, полагает таковым исполнением для купли-продажи исполнение продавца (подп. 1 п.2), но допускает уклонение от этой формулы в пользу принципа «тесной связи», в данном случае — с иным, чем право продавца, правопорядком (п. 9). Такой вывод должен «явно вытекать» из условий или существа договора либо совокупности обстоятельств дела.
Итак, следует исходить из предположения, что применимым правом будет британское право как право продавца (и тогда российский суд не сможет применять Венскую Конвенцию), но эту презумпцию можно опровергнуть на основании принципа «более тесной связи».
Вопрос факта. Можно ли считать, что из условий или существа договора либо совокупности обстоятельств дела «явно вытекает» более тесная связь договора с российским правом, нежели с правом, определимым в силу формулы «характерного исполнения»?
Ответ: да, можно. Из всех обстоятельств дела с Великобританией связано лишь место учреждения (и предположительно, место нахождения органов управления) продавца. Однако прочие значимые обстоятельства таковы: 1) другой стороной договора являлось российское юридическое лицо; 2) договор заключён в России; 3) договор исполнялся в России: во-первых, поставка осуществлялась из России, поскольку местом сборки был г. Иваново, во-вторых место поставки находится в России.
Место сборки и место, из которого поставлялись комплектующие, не должны приниматься во внимание для оценки «тесноты» связи договорного правоотношения по купле-продажи с каким-либо правом, поскольку не охватываются содержанием договора купли-продажи, хотя и эти действия не связаны с Великобританией.
Итак, на основании п. 9 ст. 1211 суд должен сделать вывод о том, что компетентным правом для данного договора является российское право; это означает, что в соответствии со ст. 1 b) Венской Конвенции именно ей подчиняются спорные правоотношения.
Тем самым даны ответы и на непосредственные вопросы права, и на вопросы задачи, кроме вопроса о том, какое решение должен вынести суд по существу спора. В сущности, такой вопрос уже сам по себе был скрытой подсказкой для ответа на первые вопросы задачи, т.к. по общему правилу разрешение дела по существу частно-правового спора не входит в предмет МЧП, который, для целей разрешения споров, вытекающих из договоров, осложнённых иностранных элементом, чаще всего ограничивается задачей отыскания компетентного национального правопорядка, ибо успешное решение этой задачи означает то, что становятся известна юрисдикция, на основании положений гражданского или иного частного права которой будет осуществляться второй и окончательный этап разрешения спора, и этот этап уже относится к собственно гражданскому праву этой юрисдикции, а не к МЧП. Тем не менее, когда осложнённое иностранным элементом отношение оказывается подчинённым источнику международной материальной унификации, задачи, стоящие перед МЧП, нельзя считать выполненными без обращения к этому источнику, поскольку юридическая сущность необходимых для разрешения спора вопросов по-прежнему не находится в границах национальной юрисдикции. Таким образом, нам предстоит разобраться в содержании Конвенции относительно правовых проблем, затронутых спором, а сама постановка вопроса о разрешении спора по существу должна была подсказать, что компетентным правом будет право международного договора, и дать понять, что на вопрос о применении Конвенции нужно дать положительный ответ.
В соответствии с п. 3 ст. 1186, если международный договор Российской Федерации содержит материально-правовые нормы, подлежащие применению к соответствующему отношению, определение на основе коллизионных норм права, применимого к вопросам, полностью урегулированным такими материально-правовыми нормами, исключается. Таким образом, применив национальные коллизионные нормы только для ответа на вопрос о применимости Венской Конвенции — международного договора, содержащего материальную унификацию частного права, и дав на этот вопрос положительный ответ, российский суд далее не может осуществлять отыскание компетентного права при решении любого вопроса, возникающего по существу спора, если только он не находится за пределами действия Конвенции.
Появляется новый (и заключительный) вопрос права: каково содержание норм Венской Конвенции относительно расторжения договора купли-продажи продавцом?
Считать договор расторгнутым продавец может только уведомив об этом покупателя (ст. 26). После этого он может заявить о расторжении договора (ст. 64) и, в соответствии со ст. 81 2), если он исполнил договор полностью или частично, может потребовать от другой стороны возврата всего того, что было первой стороной поставлено или уплачено по договору. При этом договор, в виде общего случая, может быть расторгнут только при существенном его нарушении покупателем (ст. 64 1 (b). В свою очередь, существенным нарушением может считаться только такое, которое влечет за собой такой вред для другой стороны, что последняя в значительной степени лишается того, на что была вправе рассчитывать на основании договора, за исключением случаев, когда нарушившая договор сторона не предвидела такого результата и разумное лицо, действующее в том же качестве при аналогичных обстоятельствах, не предвидело бы его (ст. 25 Конвенции).
Специфика для российских юристов здесь прежде всего в том, что расторжение договора в соответствии с Конвенцией, во-первых, влечёт возврат исполненного, тогда как в России —лишь кондикционный иск в соответствии с абз. 2 п. 4 ст. 453 ГК при отсутствии встречного предоставления, причём последнее правило появилось только в 2015 г. и под воздействием практики арбитражных судов, см. п.1 Информационного письма Президиума ВАС от 11.01.2000 N 49; во-вторых, расторжение оговаривается, помимо правила о «значительной степени лишения» кредитора вследствие нарушения обязательства того, на что он был вправе рассчитывать при заключении договора, ещё одним условием: должник, нарушивший договор, должен был предвидеть именно такие последствия для кредитора. Этот последний критерий российскому праву неизвестен, хотя в доктрине можно встретить мнение, что принцип предвидимости убытков присутствует в ГК РФ имплицитно.
И ответ на заданный вопрос права остаётся неполным, если мы не укажем, на ком лежит бремя доказывания выполнения стороной, нарушившей договор, критерия предвидимости: должна ли эта последняя сторона доказывать, что, хотя она и нарушила договор, причём настолько, что контрагент претерпевает «значительную степень лишения» (это истец уже доказал), что она не знала и не должен была предвидеть, что её нарушение вызовет такие последствия? Ответ на этот вопрос крайне важен, поскольку возложение бремени доказывания собственной добросовестности и разумности применительно к обстоятельствам, находящимся вне контроля соответствующего лица, чаще всего оказывается для него невыполнимой задачей и как следствие блокирует возможности его судебной защиты. Несмотря на то, что большинство комментаторов Конвенции склоняется в пользу возложения бремени доказывания отсутствия возможности предвидения на нарушителя, как минимум нужно обратить внимание на то, что сама Конвенция никаких поводов для такого толкования не даёт. Другие комментаторы признают то, что этот вопрос не имеет однозначного ответа в доктрине, и что в реальном правоприменении он может решаться очень ситуативно:
http://cisgw3.law.pace.edu/cisg/biblio/bridge3.html#v
Рассуждение, включённое в нижеследующий абзац, можно пропустить тем, кто совсем не интересуется проблемами осуществления гражданских прав и принципом добросовестности; к решению задачи это рассуждение прямого отношения не имеет, хотя, как сказано выше, распределение бремени доказывания предвидимости при применении ст. 25 Конвенции может иметь критическое значения для исхода спора.
Исходя из той теории осуществления гражданских прав, которую я развиваю в своих работах, возложение на должника бремени доказывания отсутствия предвидимости последствий своего нарушения в виде такого вреда для кредитора, при котором он в «в значительной степени лишается того, на что был вправе рассчитывать на основании договора», является ошибкой. В моей последней монографии https://elibrary.ru/item.asp?id=37111335 «Недобросовестность как диагноз злоупотребления субъективным гражданским правом» подробно обосновывается, что граница добросовестности применительно к решению вопроса о том, должен ли был субъект, чья добросовестность обсуждается, располагать соответствующим знанием об обстоятельствах, по умолчанию НЕ относящимся к тем, знание о которых входит в область его обычной разумной осмотрительности, проходит по линии стандарта долженствования, то есть совершения для выявления истины действий, предписанных законом, нормативными актами, обычаями оборота, обычно предъявляемыми требованиями, условиями договора. Из этого следует, что в отношении описанного знания такое лицо pima facie должно пользоваться презумпцией добросовестности, то есть не может быть обязано к доказыванию собственной неосведомлённости, но, разумеется, до тех пор, пока в ходе судебного заседания не будут установлено факты, позволяющие предполагать, что достижение такого знания в силу обстоятельств дела не выходило из области обычной осмотрительности (в данном случае — охватывалось стандартом долженствования) — и в таком случае, ответчику придётся доказывать, что это всё же не так. Напротив, применительно к добросовестности ответчика по виндикационному иску применяется не стандарт долженствования, а стандарт осуществимости («мог знать»), поскольку знание о том, что отчуждение вещи совершено неуправомоченным лицом, относится к области обычной осмотрительности приобретателя, и, следовательно, приобретатель не может пользоваться презумпцией добросовестности. На мой взгляд, толкование ст. 25 Конвенции, приводящее комментаторов к выводу о том, что нарушение обязательства лишает должника презумпции добросовестности в отношении его незнания о столь катастрофических последствиях его нарушения для другой стороны, что та в значительной степени лишается того, на что она вправе была рассчитывать при заключении договора, может быть следствием аберрации, а именно смешения разбираемого случая с известным правилом о лишении презумпции добросовестности неисправного должника при доказывании своей невиновности. Однако между тем и другим вопросом о презумпции добросовестности общее только то, что постановка этого вопроса возникает вследствие нарушения обязательства, тогда как последствие нарушения для кредитора и отсутствие вины должника — прямо противоположные модели для решения этого вопроса: последствия нарушения prima facie находится вне круга обычной осмотрительности должника, поскольку относится к подконтрольным контрагенту обстоятельствам, другое же, напротив, только к самому должнику и относится. Поэтому противоположны и ответы на вопрос о презумпции добросовестности.
Ещё один вопрос права, где доктрина испытывает колебания при толковании критерия предвидимости, использованного в ст. 25, — применять ли его к моменту заключения договора или к моменту нарушения. Большинство склоняется к первому ответу, вероятно потому, что при заключении договора стандарт добросовестности должника выше.
Теперь к вопросам факта.
Из условий задачи мы видим, что, исходя из вытекающего из диспозитивной нормы британского закона «О купле-продаже» условия договора, продавец не считает поставленный им товар перешедшим в собственность покупателя, поскольку тот не исполнил свои обязанности по оплате товара. На этом он основывает свои требования о расторжении договора и о возврате товара. Обсуждение положений этого британского закона — вне нашего предмета, но вскользь отметим, что расторжение договора в целом в странах общего права — гораздо более лёгкое решение для кредитора, чем в силу Конвенции и в силу континентальных правовых систем. Российский суд, как мы уже установили, должен будет применить названные положения Конвенции. Ключевым тут, очевидно, становится вопрос о выполнении критерия предвидения: а именно о том, должен ли был российский контрагент предвидеть, что британская компания вследствие его нарушения терпит такой ущерб, что в значительной степени лишается того, на что вправе была рассчитывать при заключении договора. Из условий задачи нам понятно, что представление о «вреде, который в значительной степени лишает кредитора того, на что он вправе был рассчитывать при заключении договора» как о последствии нарушения у продавца если действительно возникло (соответствие его действительности — отдельный вопрос), то сформировалось под воздействием информации, полученной из маркетинговых исследований на российском рынке: он стал осознавать, что мог бы очень выгодно продать товар, график оплаты которого периодически нарушает Y. Таким образом, для самого продавца такая квалификация результата нарушения стала явью уже после нарушения; до этого он мог лишь предполагать, что несвоевременная оплата может рассматриваться как существенное нарушение договора. Но если такая квалификация результата нарушения и на момент нарушения, и тем более на момент заключения договора, была областью гипотетизирования для самого продавца, то невозможно вменять предвидение такого результата покупателю.
Следовательно, применяя положения Конвенции, российский суд должен отказать в иске о расторжении договора ввиду того, что даже если вред, причинённый его нарушением, действительно в значительной степени лишает истца того, на что тот вправе был рассчитывать при заключении договора, нельзя считать, что ответчик должен был предвидеть наступление вреда в такой «степени значительности».
Практика по применению Конвенции следует указанному выводу: задержка и даже задержки в оплате, как правило, не рассматриваются судами как существенное нарушение, дающее основание для расторжения договора. Вместе с тем, такой вывод всё же должен зависеть от обстоятельств дела: даже логически неверным было бы подменять абстрактное правило специальным; нельзя утверждать, что неисправность в сроках осуществления платежей не образует существенного нарушения для целей применения ст. 25 Конвенции. Можно напомнить, что в российском ГК неоднократное нарушение сроков оплаты товаров образует презумпцию существенности нарушения договора поставки (ст. 523) и тем самым основание для одностороннего отказа от его исполнения.
Очередной раз напомню, что разномыслие в применении правильного ответа на вопрос права к фактическим обстоятельствам само по себе не может приниматься во внимание при оценке выполнения задачи по юридической учебной дисциплине, так как вопрос факта в учебной задаче нужен лишь как модель для правильной постановки вопроса права, правильного ответа на этот вопрос и таком применении этого ответа к фактическим обстоятельствам, при котором становилось бы ясным, насколько хорошо владеет студент ответом на вопрос права. Оценка, поэтому, при неправильном, по мнению преподавателя, итоговом ответе на задачу при правильном выполнении всех предшествующих действий может снижаться только в том случае, если из акта правоприменения следовало бы, что студент не владеет в необходимой степени пониманием применяемых им положений права.
К этому ещё можно вот что добавить: в условие задачи не случайно были включены упоминания об обосновании сторонами в процессуальных документах своих доводов положениями национального права каждой из сторон. Это должно подсказать студентам, что конклюдентного соглашения о применимом праве здесь тоже не было: мы говорили о том, что суды могут расценить как заключение такого соглашения обоснование сторонами своих доводов положениями права одной и той же правовой системы (доктрина, практика, а теперь и Пленум №24), но здесь это было не так.