путь комет жизнь марины цветаевой

путь комет жизнь марины цветаевой

ПУТЬ КОМЕТ. Жизнь Марины Цветаевой.

путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть фото путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть картинку путь комет жизнь марины цветаевой. Картинка про путь комет жизнь марины цветаевой. Фото путь комет жизнь марины цветаевой

Национальная премия «Золотой лотос», 2002

О КНИГЕ

«Путь комет — поэтов путь» — сказано в известном цветаевском стихотворении. К этой строке и восходит название книги. Это самая полная и интересная иллюстрированная биография поэта, опирающаяся на достоверные факты. Автор книги, Ирма Викторовна Кудрова — ведущий цветаевед, всемирно признанный биограф Марины Цветаевой.
Книга состоит из трех частей: «Молодая Цветаева» (текст ранее не публиковался), «После России» — о годах чужбины, проведенных поэтессой в Чехии и Франции, и «Гибель» — о возвращении Цветаевой на родину и о трагических событиях, приведших к ее безвременной кончине. Вторая и третья части — дополнены и исправлены по сравнению с предыдущими изданиями.
В книге использованы материалы, ставшие известными лишь в последнее время (из архива КГБ, а также архива Цветаевой, хранящегося в РГАЛИ). Текст сопровождается большим количеством фотографий, взятых преимущественно из личного архива автора.

Вопрос, с которым ко мне постоянно обращаются, меня саму ставит в тупик: почему вы занялись Цветаевой? Что заставило выбрать именно ее судьбу и ее поэзию как предмет литературных занятий и почему так надолго она заняла ваше внимание? Рационального ответа я найти не могу. Шучу в ответ: “необъяснимо как любовь”. Но это и в самом деле так. У той же Цветаевой где-то сказано: не мы выбираем наших героев — это они нас выбирают… Что-то тут угадано, хотя… Хотя я потому и пишу свои книги, что уже написанные мне чаще всего не нравятся. Между тем их авторы тоже могут сказать, что их “выбрала” героиня.

Я работала в Пушкинском Доме (Институт Русской Литературы Академии Наук СССР), когда на горизонте вдруг зажглась звезда Марины Цветаевой. Первые ее стихи я прочла перепечатанными на бумажных листочках. Потом однажды на стенде новых поступлений в библиотеке института увидела сборник научных трудов какого-то американского университета и в нем — странные письма той же Цветаевой, адресованные некоему Юрию Иваску. Странны они были и по стилистике, и по манере общения с адресатом. Чем-то привораживали, как и ее стихи, но я еще и не пыталась понять, в чем дело. О ней самой почти ничего не было известно, кроме трагического ее конца. Но очертания необычайной личности и чара поэзии были уже неоспоримы. То была чара личности независимой, волевой, дерзкой, решительно ни на кого не похожей. Такие всегда меня притягивали к себе. Я не терплю и теперь “овечьего” и безликого в девчонках, что, по моему мнению, оправдывало испокон веков упрочившуюся в общественном мнении “второсортность” женского пола. А тут звучал голос человека, обладавшего потрясающей независимостью от чужого мнения, уверенностью в себе и сознанием полной самодостаточности.
Прошло еще немало времени, и в некий неуследимый момент я сказала себе: это — мое. Я хочу над этим думать, я хочу дознаться, в чем тут дело и с чем это связано. И кажется, я хочу об этом написать.
А ведь я была вовсе не из тех, кто бредит поэзией, но всегда завидовала людям, помнящим наизусть множество стихов. На нашем курсе, когда я училась на филологическом в Ленинградском университете, была элитная группка студентов, составлявших время от времени популярные тогда у нас викторины. Чья это строка? Кто продолжит дальше? А кто автор вот этих стихов? А что еще написал этот поэт. По-моему, только они и знали ответы на свои загадки. Я чувствовала себя полной невеждой, но мне доставляло удовольствие слушать их, открыв рот.
Но жажда узнать натыкалась в ту пору на полное отсутствие материалов. Теперешний студент, избирающий для курсовой работы или диплома тему, связанную с Цветаевой, протянет руку, снимет с полки нужный том, прочтет тексты — и комментарии к ним — и письма, относящиеся к тому или другому периоду. И — твори, выдумывай, пробуй! Разве что он рискует сесть в лужу, выбрав среди статей и монографий первую попавшуюся. Риск немалый — бог весть что он там может прочесть! Но все равно — подано на блюдечке, и дальше уж дело нравственного и интеллектуального слуха отличить “трактовки” и школьное упрощенство от истины и достоверности.
Мое поколение причащалось к цветаевскому наследию гомеопатическими дозами, по чуть-чуть, с жадностью ловя новые публикации то прозы, то стихов, то пьес, то писем — в разных периодических изданиях и рукописных списках, выпрошенных у коллекционеров. В этой постепенности была своя прелесть — и свои плюсы. Мы входили в цветаевский мир постепенно, то восхищаясь, то застывая в шоке и столбняке, то отчаиваясь понять: слишком уж непривычно было то, что и как она нам сообщала.
Первой моей работой, связанной с цветаевской темой, стала статья рецензия в журнале “Звезда ” на книгу воспоминаний Анастасии Цветаевой. Случилось это еще в 1976 году. А тремя годами раньше, будучи в Москве в командировке, я отважилась придти к дочери Цветаевой Ариадне Сергеевне. Она поместила тогда свой адрес в Литгазете с просьбой присылать ей воспоминания о матери и ее тексты. Результатом этого моего визита была публикация в “Звезде” (тогда я уже работала там) трех небольших прозаических произведений Цветаевой, ранее не публиковавшихся.
При встрече я спросила А. С., написала ли она воспоминания о матери. И услышала в ответ: “А Вы представляете себе реального издателя таких воспоминаний?”
Вскоре мне удался хитроумно задуманный план. Я сочинила текст, автором которого якобы была А. С. Текст-“заявка” предлагала редакции журнала воспоминания о Марине Цветаевой, которые будут написаны дочерью поэтессы по памяти и сохранившимся дневникам давних лет. Я наугад проставила объем — чтобы не напугать нашего Главного — 4 авторских листа и наугад поставила срок представления готовой рукописи. Далее фокус состоял в том, чтобы подловить Главного (им был тогда Г. К. Холопов) в хорошем расположении духа — и подсунуть якобы пришедший по почте текст “заявки”. Все удалось в лучшем виде!
В Москву на адрес ни о чем не подозревавшей А. С. пришел уже договор на официальном бланке. Ни слова в ответ не пришло от А. С., но ровно в срок и ровно в обозначенном объеме из Москвы пришла рукопись. То была первая часть воспоминаний А. С. Эфрон о матери. И они были опубликованы в “Звезде” в 1973 и 1975 годах. Этой историей я горжусь, пожалуй, больше, чем своими собственными статьями.
Первой статьей о творчестве Цветаевой была та, что появилась в 1977 году в журнале “Север”; она называлась “Если душа родилась крылатой…”. Статья имела резонанс: меня очень порадовал одобрительный отклик, пришедший из Америки от человека, знакомого с Цветаевой лично — Юрия Иваска (мы с ним потом еще некоторое время переписывались), а также ободряющее письмо Вениамина Каверина.
Я перемежала занятия биографией попытками писать о цветаевских стихах и прозе. Меня больше привлекало размышлять над ее творчеством, но редакции, как прежде, так и теперь несравненно охотнее принимают что-нибудь биографическое, упорно уклоняясь от разговора поэзии: читателю это, считают они, скучно и непонятно. Вот откуда преобладание биографических работ о Цветаевой, на что время от времени сетуют иные. Если работаешь, хочется все же — не в стол!
Первой моей книгой стала “Версты, дали …”, вышедшая в 1991 году в Москве — книга об эмигрантских годах Цветаевой. Я начала, таким образом, издавать биографию “с середины”, потому что о молодой Цветаевой продолжала выпускать всё утолщавшиеся “Воспоминания” сестра Анастасия, а в хорошей книге Виктории Швейцер именно годы чужбины были освещены слишком бегло.
В 1991 году Е. Г. Эткинд пригласил меня участвовать в международном симпозиуме, посвященном 100-летию Цветаевой. Он состоялся в США в Нортфилде (штат Вермонт) летом того же 1991 года. Е. Г. “вывез” тогда из России на первую международную встречу тех, кто к тому времени уже проявил себя достаточно серьезными работами о Цветаевой — Белкину, Саакянц, Коркину. Через год уже в Париже прошла вторая международная цветаевская конференция — российское цветаеведение выбиралось из “катакомбного” своего периода, сумев накопить немалый багаж, но качество наших работ оставляло желать лучшего.
Перестройка открыла доступ к архивам КГБ. Благодаря этому в новом свете предстали последние годы жизни поэта. Вскоре в издательстве “Независимая газета” вышла в свет моя книга “Гибель Марины Цветаевой”. Однажды мне удалось издать и некоторое число моих статей о цветаевском творчестве — они вышли под совсем не подходящим, случайным названием “После России” в Москве в 1997 году.
Теперь, кажется, “довела” — биографию, и, даст Бог, книжку о цветаевском творчестве. Пора подбивать итоги. Сделала что могла, пусть следующие сделают лучше.

1892, 26 сентября — В семье профессора московского университета Ивана Владимировича Цветаева и его жены Марии Александровны (урожденной Мейн) родилась дочь Марина.
1902, осень — Отъезд вместе с младшей сестрой Анастасией и матерью в Италию (Нерви под Генуей).
1903, весна — 1904, лето — Сестры Цветаевы в пансионе сестер Лаказ в Лозанне (Швейцария).
1904, осень — 1905, лето — Сестры Цветаевы в пансионе сестер Бринк во Фрейбурге (Шварцвальд, Германия).
1905, осень — Возвращение в Россию: Ялта.
1906, июнь — Приезд семьи в Тарусу.

Источник

путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть фото путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть картинку путь комет жизнь марины цветаевой. Картинка про путь комет жизнь марины цветаевой. Фото путь комет жизнь марины цветаевой

«Путь комет — поэтов путь» — сказано в известном цветаевском стихотворении. К этой строке и восходит название книги. Это документальное повествование о жизни поэта, опирающееся на достоверные факты. Часть первая — «Молодая Цветаева» — рассказывает о жизни Марины Ивановны до отъезда из Советской России в 1922 году.

Книга расширена за счет материалов, ставших известными уже после выхода первого издания книги (2002) в связи с открытием для исследователей архива Марины Цветаевой в РГАЛИ.

путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть фото путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть картинку путь комет жизнь марины цветаевой. Картинка про путь комет жизнь марины цветаевой. Фото путь комет жизнь марины цветаевой

путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть фото путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть картинку путь комет жизнь марины цветаевой. Картинка про путь комет жизнь марины цветаевой. Фото путь комет жизнь марины цветаевой

Поэт — издалека заводит речь.
Поэта — далеко заводит речь.

Планетами, приметами, окольных
Притч рытвинами… Между да и нет
Он даже размахнувшись с колокольни,
Крюк выморочит… Ибо путь комет —

Поэтов путь. Развеянные звенья
Причинности! — вот связь его! Кверх лбом —
Отчаятесь! Поэтовы затменья
Не предугаданы календарем.

Он тот, кто смешивает карты,
Обманывает вес и счет,
Он тот, кто спрашивает с нарты,
Кто Канта наголову бьет,

Кто в каменном гробу Бастилии
Как дерево в своей красе.
Тот, чьи следы — всегда простыли,
Тот поезд, на который все
Опаздывают…
— ибо путь комет

«Ты дал мне детство лучше сказки…»

Так написала Марина Цветаева в день своего семнадцатилетия в стихотворении «Молитва». Почти что сказкой предстают ее детские годы и в воспоминаниях Анастасии Цветаевой, младшей сестры. Но в живой жизни сказок нет: горечь всегда так недалека от радостей, что едва изумишься удаче, а уже на пороге беда. И если потом оглянешься — что вспомнится раньше? Чего там было больше — боли или радостей? А это уж как посмотреть.

Есть такие рисунки-тесты: на листе только белое и черное, и каждое — сплошным пятном. Бросишь первый взгляд: белый профиль прекрасной дамы. А вглядишься, сощурив глаза, — да и вовсе не дама! — черным пятном отчетливо проступают очертания разрушенного замка…

Две сестрички растут-подрастают в Трехпрудном переулке старой Москвы — в одноэтажном, с мезонином, деревянном доме, окрашенном коричневой краской; обитатели дома называют его «шоколадным».

Тополь растет перед входом в зеленый двор. В углу двора виден колодец, возле него суетятся утки; дворник возится с голубями. А вон там горничная с экономкой — они вытащили из дома старые кованые сундуки, перетряхивают барские наряды, укладывают зимние вещи.

Из окон дома слышны звуки рояля; нудные гаммы разыгрываются явно детскими руками. Потом наступает недолгая тишина, внезапно прорываемая бурей шопеновского этюда. Ну, это уж за роялем не дети — такая энергия звука, такая страсть в каждом аккорде!

Вскоре хлопает полосатая парадная дверь, и две девочки в легких пальтишках и матросских беретах выходят на прогулку, сопровождаемые бонной. Их маршрут привычен: по тихому переулку они направляются к Никитским воротам, потом поворачивают налево по Тверскому бульвару. Туда, где вдали черной застывшей фигурой виднеется памятник с вечно наклоненной головой. Иногда они поворачивают к Патриаршим прудам. Изредка их обгоняет пролетка, за чьим-то забором громко раскудахтались куры, запах борща и жареных пирожков вдруг пахнёт из открывшейся двери трактира. Шарманщик на перекрестке крутит свою шарманку.

Но вот все звуки заглушает колокольный звон. Звонят сразу во всех церквах, справа и слева, они тут на каждом шагу.

путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть фото путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть картинку путь комет жизнь марины цветаевой. Картинка про путь комет жизнь марины цветаевой. Фото путь комет жизнь марины цветаевойДом Цветаевых в Трехпрудном переулке, 8 Макет В. Кудрявцева
путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть фото путь комет жизнь марины цветаевой. Смотреть картинку путь комет жизнь марины цветаевой. Картинка про путь комет жизнь марины цветаевой. Фото путь комет жизнь марины цветаевойМарина. Около 1894 г.

Полдень в Москве. Весна. 1902 год.

Скоро Пасха. А значит, недалеко и до лета. Девочкам осталось немножко потерпеть — и в Тарусу! В рай ее просторов, зеленых холмов и спусков, серебрящейся под солнцем Оки, ночных побегов через окно, когда все заснут на даче; в рай костров, разожженных на поляне, и страшных историй, рассказываемых при отблесках огня в плотно обступившем мраке. А лазанье по деревьям! Нарядные праздники у Добротворских… А сочные красные ягоды в лукошках, которые приносят загадочные молодухи-хлыстовки!

Да, впереди лето. Только никто в «шоколадном доме» еще не знает, что едва оно окончится — и жизнь семьи сделает крутой поворот. Врачи обнаружат у жены профессора Московского университета Ивана Владимировича Цветаева чахотку и предпишут ей немедленную перемену климата. И тогда прощайте, Москва и Подмосковье! Уже на рождественских каникулах вместо саней и снежных баталий в Тарусе девочки увидят Италию…

Пока же старшей из девочек — домашние ее зовут то Мусей, то Марусей — еще нет десяти лет. Румяная большелобая толстушка не слишком улыбчива, и прислуга побаивается ее гневных вспышек. Может и башмаком запустить, и ногой оттолкнуть, не раздумывая. Семилетняя Ася обожает старшую сестру и старается подражать ей во всем.

Как всегда на прогулке, младшая болтает без умолку. Но старшая сегодня молчалива. В очередной раз ей досталось от матери — и обида острой болью захлестывает самолюбивое сердечко. Боль тем сильнее, что строгую, вспыльчивую и не слишком-то ласковую мать обе девочки боготворят. Боль и обида вспыхивают не впервые, но привыкнуть к ним Муся не может. Не сможет и забыть.

Об этих своих детских горестях спустя три десятка лет она расскажет в автобиографической прозе.

«Круглый стол. Семейный круг. На синем сервизном блюде воскресные пирожки от Бартельса. По одному на каждого.

Хочу безе и беру эклер. Смущенная яснозрящим взглядом матери, опускаю глаза и совсем проваливаю их, при:

Ты лети мой конь ретивый
Чрез моря и чрез луга
И потряхивая гривой
Отнеси меня туда!

— Куда — туда? — Смеются: мать (торжествующе: не выйдет из меня поэта!), отец (добродушно), репетитор брата, студент-уралец (го-го-го!), смеется на два года старший брат (вслед за репетитором) и на два года младшая сестра (вслед за матерью); не смеется только старшая сестра, семнадцатилетняя институтка Валерия — в пику мачехе (моей матери). А я — я, красная, как пион, оглушенная и ослепленная ударившей и забившейся в висках кровью, сквозь закипающие, еще не проливающиеся слезы — сначала молчу, потом — ору:

— Туда — далёко! Туда — туда! И очень стыдно воровать мою тетрадку и потом смеяться!»

В сказках у доброго отца часто злая жена, откуда и проистекают все беды детей. Нет, тут было не так. Отец в этой семье был замечательный — мягкий, добродушный умница и неутомимый труженик, и мать — разносторонне талантливая поклонница благородных королей и героев. И вот ведь — смеются! О, какая ранящая сила у такого смеха! Как глубоко в сердце зеленоглазой Муси входит это лезвие пренебрежения. Куда гуманнее было бы выпороть дитя ремнем, по старинке. Но ведь не за что. И старшие это, конечно, понимают. Понимают — но весело смеются над самой сокровенной тайной застенчивой девочки. Милым, добрым, умным взрослым не приходит в голову, как непереносима ее боль: все чувства у этого ребенка с рождения предельно, почти болезненно обострены. Это беда, с которой всегда трудно жить, но в ней же — и почва, и зерно, из которого прорастут в будущем ни с чем не сравнимые плоды.

Источник

Путь комет жизнь марины цветаевой

«Ты дал мне детство лучше сказки…»

Так написала Марина Цветаева в день своего семнадцатилетия в стихотворении «Молитва». Почти что сказкой предстают ее детские годы и в воспоминаниях Анастасии Цветаевой, младшей сестры. Но в живой жизни сказок нет: горечь всегда так недалека от радостей, что едва изумишься удаче, а уже на пороге беда. И если потом оглянешься — что вспомнится раньше? Чего там было больше — боли или радостей? А это уж как посмотреть.

Есть такие рисунки-тесты: на листе только белое и черное, и каждое — сплошным пятном. Бросишь первый взгляд: белый профиль прекрасной дамы. А вглядишься, сощурив глаза, — да и вовсе не дама! — черным пятном отчетливо проступают очертания разрушенного замка…

Две сестрички растут-подрастают в Трехпрудном переулке старой Москвы — в одноэтажном, с мезонином, деревянном доме, окрашенном коричневой краской; обитатели дома называют его «шоколадным».

Тополь растет перед входом в зеленый двор. В углу двора виден колодец, возле него суетятся утки; дворник возится с голубями. А вон там горничная с экономкой — они вытащили из дома старые кованые сундуки, перетряхивают барские наряды, укладывают зимние вещи.

Из окон дома слышны звуки рояля; нудные гаммы разыгрываются явно детскими руками. Потом наступает недолгая тишина, внезапно прорываемая бурей шопеновского этюда. Ну, это уж за роялем не дети — такая энергия звука, такая страсть в каждом аккорде!

Вскоре хлопает полосатая парадная дверь, и две девочки в легких пальтишках и матросских беретах выходят на прогулку, сопровождаемые бонной. Их маршрут привычен: по тихому переулку они направляются к Никитским воротам, потом поворачивают налево по Тверскому бульвару. Туда, где вдали черной застывшей фигурой виднеется памятник с вечно наклоненной головой. Иногда они поворачивают к Патриаршим прудам. Изредка их обгоняет пролетка, за чьим-то забором громко раскудахтались куры, запах борща и жареных пирожков вдруг пахнёт из открывшейся двери трактира. Шарманщик на перекрестке крутит свою шарманку.

Но вот все звуки заглушает колокольный звон. Звонят сразу во всех церквах, справа и слева, они тут на каждом шагу.

Полдень в Москве. Весна. 1902 год.

Скоро Пасха. А значит, недалеко и до лета. Девочкам осталось немножко потерпеть — и в Тарусу! В рай ее просторов, зеленых холмов и спусков, серебрящейся под солнцем Оки, ночных побегов через окно, когда все заснут на даче; в рай костров, разожженных на поляне, и страшных историй, рассказываемых при отблесках огня в плотно обступившем мраке. А лазанье по деревьям! Нарядные праздники у Добротворских… А сочные красные ягоды в лукошках, которые приносят загадочные молодухи-хлыстовки!

Да, впереди лето. Только никто в «шоколадном доме» еще не знает, что едва оно окончится — и жизнь семьи сделает крутой поворот. Врачи обнаружат у жены профессора Московского университета Ивана Владимировича Цветаева чахотку и предпишут ей немедленную перемену климата. И тогда прощайте, Москва и Подмосковье! Уже на рождественских каникулах вместо саней и снежных баталий в Тарусе девочки увидят Италию…

Пока же старшей из девочек — домашние ее зовут то Мусей, то Марусей — еще нет десяти лет. Румяная большелобая толстушка не слишком улыбчива, и прислуга побаивается ее гневных вспышек. Может и башмаком запустить, и ногой оттолкнуть, не раздумывая. Семилетняя Ася обожает старшую сестру и старается подражать ей во всем.

Источник

Читать онлайн «Путь комет. Жизнь Марины Цветаевой»

Автор Ирма Кудрова

Поэт — издалека заводит речь.

Поэта — далеко заводит речь.

Планетами, приметами, окольных

Притч рытвинами… Между да и нет

Он даже размахнувшись с колокольни,

Крюк выморочит… Ибо путь комет —

Поэтов путь. Развеянные звенья

Причинности! — вот связь его!Кверх лбом —

Отчаятесь! Поэтовы затменья

Не предугаданы календарем.

Он тот, кто смешивает карты,

Обманывает вес и счет,

Он тот, кто спрашивает с нарты,

Кто Канта наголову бьет,

Кто в каменном гробу Бастилии

Как дерево в своей красе.

Тот, чьи следы — всегда простыли,

Тот поезд, на который все

Поэтов путь: жжя, а не согревая,

Твоя стезя, гривастая кривая,

Не предугадана календарем!

«Ты дал мне детство лучше сказки…»

Так написала Марина Цветаева в день своего семнадцатилетия в стихотворении «Молитва». Почти что сказкой предстают ее детские годы и в воспоминаниях Анастасии Цветаевой, младшей сестры. Но в живой жизни сказок нет: горечь всегда так недалека от радостей, что едва изумишься удаче, а уже на пороге беда. И если потом оглянешься — что вспомнится раньше?Чего там было больше — боли или радостей? А это уж как посмотреть.

Есть такие рисунки-тесты: на листе только белое и черное, и каждое — сплошным пятном. Бросишь первый взгляд: белый профиль прекрасной дамы. А вглядишься, сощурив глаза, — да и вовсе не дама! — черным пятном отчетливо проступают очертания разрушенного замка…

Две сестрички растут-подрастают в Трехпрудном переулке старой Москвы — в одноэтажном, с мезонином, деревянном доме, окрашенном коричневой краской; обитатели дома называют его «шоколадным».

Тополь растет перед входом в зеленый двор. В углу двора виден колодец, возле него суетятся утки; дворник возится с голубями. А вон там горничная с экономкой — они вытащили из дома старые кованые сундуки, перетряхивают барские наряды, укладывают зимние вещи.

Из окон дома слышны звуки рояля; нудные гаммы разыгрываются явно детскими руками. Потом наступает недолгая тишина, внезапно прорываемая бурей шопеновского этюда. Ну, это уж за роялем не дети — такая энергия звука, такая страсть в каждом аккорде!

Вскоре хлопает полосатая парадная дверь, и две девочки в легких пальтишках и матросских беретах выходят на прогулку, сопровождаемые бонной. Их маршрут привычен: по тихому переулку они направляются к Никитским воротам, потом поворачивают налево по Тверскому бульвару. Туда, где вдали черной застывшей фигурой виднеется памятник с вечно наклоненной головой. Иногда они поворачивают к Патриаршим прудам. Изредка их обгоняет пролетка, за чьим-то забором громко раскудахтались куры, запах борща и жареных пирожков вдруг пахнёт из открывшейся двери трактира. Шарманщик на перекрестке крутит свою шарманку.

Но вот все звуки заглушает колокольный звон. Звонят сразу во всех церквах, справа и слева, они тут на каждом шагу.

Полдень в Москве. Весна. 1902 год.

Скоро Пасха. А значит, недалеко и до лета. Девочкам осталось немножко потерпеть — и в Тарусу! В рай ее просторов, зеленых холмов и спусков, серебрящейся под солнцем Оки, ночных побегов через окно, когда все заснут на даче; в рай костров, разожженных на поляне, и страшных историй, рассказываемых при отблесках огня в плотно обступившем мраке. А лазанье по деревьям! Нарядные праздники у Добротворских… А сочные красные ягоды в лукошках, которые приносят загадочные молодухи-хлыстовки!

Да, впереди лето. Только никто в «шоколадном доме» еще не знает, что едва оно окончится — и жизнь семьи сделает крутой поворот. Врачи обнаружат у жены профессора Московского университета Ивана Владимировича Цветаева чахотку и предпишут ей немедленную перемену климата. И тогда прощайте, Москва и Подмосковье! Уже на рождественских каникулах вместо саней и снежных баталий в Тарусе девочки увидят Италию…

Пока же старшей из девочек — домашние ее зовут то Мусей, то Марусей — еще нет десяти лет. Румяная большелобая толстушка не слишком улыбчива, и прислуга побаивается ее гневных вспышек. Может и башмаком запустить, и ногой оттолкнуть, не раздумывая. Семилетняя Ася обожает старшую сестру и старается подражать ей во всем.

Как всегда на прогулке, младшая болтает без умолку. Но старшая сегодня молчалива. В очередной раз ей досталось от матери — и обида острой болью захлестывает самолюбивое сердечко. Боль тем сильнее, что строгую, вспыльчивую и не слишком-то ласковую мать обе девочки боготворят. Боль и обида вспыхивают не впервые, но привыкнуть к ним Муся не может. Не сможет и забыть.

Об этих своих детских горестях спустя три десятка лет она расскажет в автобиографической прозе.

«Круглый стол. Семейный круг. На синем сервизном блюде воскресные пирожки от Бартельса. По одному на каждого.

Хочу безе и беру эклер. Смущенная яснозрящим взглядом матери, опускаю глаза и совсем проваливаю их, при:

Ты лети мой конь ретивый

Чрез моря и чрез луга

И потряхивая гривой

— Куда — туда? — Смеются: мать (торжествующе: не выйдет из меня поэта!), отец (добродушно), репетитор брата, студент-уралец (го-го-го!), смеется на два года старший брат (вслед за репетитором) и на два года младшая сестра (вслед за матерью); не смеется только старшая сестра, семнадцатилетняя институтка Валерия — в пику мачехе (моей матери). А я — я, красная, как пион, оглушенная и ослепленная ударившей и забившейся в висках кровью, сквозь закипающие, еще не проливающиеся слезы — сначала молчу, потом — ору:

— Туда — далёко!Туда — туда! И очень стыдно воровать мою тетрадку и потом смеяться!»

В сказках у доброго отца часто злая жена, откуда и проистекают все беды детей. Нет, тут было не так. Отец в этой семье был замечательный — мягкий, добродушный умница и неутомимый труженик, и мать — разносторонне талантливая поклонница благородных королей и героев. И вот ведь — смеются!О, какая ранящая сила у такого смеха! Как глубоко в сердце зеленоглазой Муси входит это лезвие пренебрежения. Куда гуманнее было бы выпороть дитя ремнем, по старинке. Но ведь не за что. И старшие это, конечно, понимают. Понимают — но весело смеются над самой сокровенной тайной застенчивой девочки. Милым, добрым, умным взрослым не приходит в голову, как непереносима ее боль: все чувства у этого ребенка с рождения предельно, почти болезненно обострены. Это беда, с которой всегда трудно жить, но в ней же — и почва, и зерно, из которого прорастут в будущем ни с чем не сравнимые плоды.

Редкий родитель угадывает судьбу своих детей. Ни отцу, ни матери просто не приходит в голову, что вот этой неуклюжей румяной Мусе судьба уготовила будущее блистательного поэта… Впрочем, не совсем так.

Записала и забыла. И бумагу дочери давала только нотную, так что строчки и рифмы Муся царапает каракулями на случайно найденных бумажных клочках. А все дело в том, что сама Мария Александровна одержима музыкой. Незаурядная музыкантша, она мечтает вырастить из старшей дочери пианистку — и посадит ее за рояль «злотворно рано» — девочке еще не исполнилось тогда и пяти лет.

Оттуда и этот эпизод за завтраком: отучить от глупостей!

Источник

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *