Водолазкин брисбен о чем книга
Водолазкин брисбен о чем книга
Пятясь с обрыва: «Брисбен» Евгения Водолазкина
В новом романе автора «Лавра» и «Авиатора» фигурирует русско-украинский конфликт. Но это не делает текст публицистическим высказыванием.
В «Лавре» Евгений Водолазкин вывел характер-глыбу. Истосковавшийся по сильным натурам читатель обрадовался: вот он — духовно могучий, за которым хочется идти по каждой странице, как за Данко. Потому приготовился читатель ждать в герое каждого следующего романа автора духовную мощь, да и самого писателя — ассоциировать со своим персонажем. К подобному переносу Водолазкин относится с пониманием, не забывая, что он не Лавр. Он автор. И за чужие ожидания не в ответе. И тут начинается самое непростое: время титана Лавра сменилось временем героя Иннокентия из «Авиатора». После которого настал черед «просто человека» — Глеба Яновского из романа «Брисбен». Глеб — фигура яркая, но не претендующая на мощь Лавра и не обладающий доблестным прошлым Иннокентия. Однако именно он поднимается автором до высот житийного героя, получив, как обычно, от автора немало личных штрихов.
Фото: предоставлено издательством
Скольжение по глади сюжета понимания не даст: читатель просто скатится с текста, действие которого весьма причудливо, если не заметит маячки — филологические, музыкальные и философские, — которые щедро расставляет в романе всезнающий автор. «Брисбен» вообще очень филологический роман. Потому герой, как и в «Авиаторе», читает Евангелие, «Робинзона Крузо», вслушивается в звучание слов, изучает полифонию и, естественно, штудирует Бахтина. Полифония имен рифмуется с полифонией смыслов. Глеб — служитель Музы — бездетен. Однако он удочеряет дочь своей первой возлюбленной — Анны. А другая женщина с тем же именем — Ганна — прикинется беременной от него. Названная дочь с символичным именем Вера умрет, но вера самого Глеба только окрепнет.
Герои говорят на русском, украинском, немецком. Передача интонации происходит и графически — некоторые фразы написаны именно на украинском, что заставляет читателя потрудиться, вчитываясь и переводя. Водолазкин при всей своей неполитизированности включает в текст русско-украинский конфликт (самая современная отметка, хотя и не названная, — 2018 год). Но это не делает роман публицистическим высказыванием. Исторические реалии — лишь декорации, не отвлекающие от самого героя, которого автор дает крупным планом. Транслируя философские заветы, писатель выступает как проводник чужого слова, потому он учит, не поучая. «Пореже говори «мы». Я значит гораздо больше», — говорит младшему брату Глеб. Олесь отвечает: «Когда воюют тысячи, «я не значит ничего». Далее автор передает читателю завет Серафима Саровского через Глеба: «Стяжи мир, и тысячи вокруг тебя спасутся». Мир между людьми начинается с мира в человеке.
Исповедальность, как и откровенность, общая черта героев Водолазкина. Причем они не провидцы, а носители некоего знания, которое открывается со временем. А время — генератор внутренних открытий. В «Брисбене» оно сжимается, соединив прошлое и настоящее Глеба, пока он не узнает: «Вечность — это отсутствие времени, а значит, отсутствие смерти». Болезнь, как кажется Глебу, отнимает у него будущее, в котором есть музыка, успех, любовь и Вера. Однако это все только кажется, потому что «будущего не существует», говорит ему старец. Ведь будущее — лишь призрак. Трудно отнять настоящее, еще труднее — прошлое. Вечность отнять невозможно. А именно к ней стремится Глеб. Вечность — отсутствие времени, сообщает Глебу дед. Он понимает, что внук с вечностью в особо близких отношениях благодаря музыке.
Роман, в котором много любят и умирают, звучит не в художественном высказывании, а именно в тех вопросах, которые автор с неутомимостью Сократа задает себе, героям и читателю. Он подводит за руку к тому самому обрыву, но не пугая — утешая. И с каждым романом вечность становится ближе.
Мария Башмакова, специально для «Фонтанки.ру»
«Брисбен»: о чем новая книга Евгения Водолазкина?
Лента новостей
Все новости »
Детство в Киеве, юность в Петербурге и Евромайдан на Украине: в свет скоро выйдет новая книга писателя и филолога Евгения Водолазкина, одного из самых известных современных российских авторов
Главный герой нового романа Евгения Водолазкина — гитарист-виртуоз. На пике успеха он тяжело заболевает и больше не может выступать. Разумеется, переосмысливает жизнь. Все это сдобрено воспоминаниями музыканта из детства в Киеве, юности в Ленинграде и относительно недавними событиями на Украине.
Сам писатель в интервью «Медузе» рассказал, что не воспринимает Евромайдан и его последствия политически. Для него подобные сдвиги — это стихия, которая как цунами накрывает героя.
У Водолазкина свой взгляд на историю: нельзя кого-то винить в революции или войне. Бывают катализаторы, но просто так империи не рушатся, сказал писатель, и в качестве примера привел Первую мировую войну, закончившуюся сто лет назад.
Книгу писатель написал не без помощи друзей. Поскольку главный герой гитарист, понадобилась консультация виртуоза Михаила Радюкевича. Хотя Водолазкин и сам закончил музыкальную школу по гитаре и домре.
Поскольку главный герой тяжело заболел, потребовалась также консультация врача. Писателю помог друг, гастроэнтеролог Артур Бернацкий. Книга выходит в начале декабря, но доктор — один из первых читателей. Впечатлением Бернацкий поделился с Business FM:
Артур Бернацкий врач-гастроэнтеролог «Хорошо, что он умеет проживать историю героя и делать это очень ярко. Для читателя где-то он что-то свое находит по прочтении этого произведения, и найдет, я думаю, когда уже выйдет официально. Не только в медицинской части или еще что-то, а вообще, в целом, как герой смотрит на жизнь в разных ключах, как она резко меняется, и как он адаптируется к этим условиям».
Человек, хорошо знакомый с русской литературой, обязательно обратит внимание на фамилию главного героя, который родился в Киеве. Яновский. Это родовая фамилия Гоголя. В интервью РБК Евгений Водолазкин рассказал, что Николай Васильевич проник в роман не случайно. Он горячо любил Украину, но осознавал себя в широком смысле русским человеком. Для писателя напоминание о Гоголе — это возвращение к тем теплым братским отношениям, что были у стран до 2014-го.
Кроме Киева, в книге есть еще один город-символ, который и дал название произведению: австралийский Брисбен. Но его роль в том, что герой там не был, и не уверен, что этот город существует, а не является миражом и утопическим идеалом. Сам автор, судя по его словам, тоже в этом сомневается.
Брисбен
Аннотация
Евгений Водолазкин — лауреат премий «Большая книга» и «Ясная Поляна». В романе «Брисбен» он продолжает истории героев («Лавр», «Авиатор»), судьба которых — как в античной трагедии — вдруг и сразу меняется. Глеб Яновский — музыкант‑виртуоз — на пике успеха теряет возможность выступать из‑за болезни и пытается найти иной смысл жизни, новую точку опоры. В этом ему помогает. прошлое — он пытается собрать воедино воспоминания о киевском детстве в семидесятые, о юности в Ленинграде, настоящем в Германии и снова в Киеве уже в двухтысячные. Только Брисбена нет среди этих путешествий по жизни. Да и есть ли такой город на самом деле? Или это просто мираж, мечтания, утопический идеал, музыка сфер?
— В твоих интервью часто упоминается город Брисбен, ну, и вообще — Австралия. Почему?
— Потому что, когда у нас зима, у них — лето.
— А когда у нас — лето?
— Тогда у них тоже лето. По нашим меркам — лето. В нашей семье это место считалось раем.
— Для рая там слишком специфическое население. Потомки каторжников.
— Для рая требуется хорошая биография.
— Нет, в раю. Откуда ты знаешь, какая там требуется биография?
— В твоих интервью часто упоминается город Брисбен, ну, и вообще — Австралия. Почему? — Потому что, когда у нас зима, у них — лето.
— А когда у нас — лето?
— Тогда у них тоже лето. По нашим меркам — лето. В нашей семье это место считалось раем. — Для рая там слишком специфическое население. Потомки каторжников.
— Для рая требуется хорошая биография.
— Нет, в раю. Откуда ты знаешь, какая там требуется биография?
5 причин прочитать книгу
Это самый личный роман Евгения Водолазкина. Одна из важнейших черт книги — ее интимное и прежде не знакомое читателю звучание. 1964 год, Киев — время и место рождения Глеба Яновского. И. Евгения Водолазкина, который по странному совпадению также окончил школу с углубленным изучением украинского языка и впоследствии уехал в Петербург. Будучи книгой личной, «Брисбен» — и это следует подчеркнуть — автобиографическим романом не является. Как отмечает сам автор, ассоциировать Яновского с ним не стоит.
Это полифонический текст о музыке и музыканте. В центре романа — гитарист-виртуоз Глеб Яновский. Он знаменит, его приглашают выступать в Карнеги-холл, его имя называют в одном ряду с Миком Джаггером и Полом Маккартни. Но на пике славы его ждет катастрофа: болезнь лишает его возможности выступать. Как жить дальше, если его зрением, слухом, осязанием всегда была музыка? Роман — попытка увидеть происходящее глазами музыканта и понять: там, где слова бессильны, есть ли что сказать музыке? Как воспримет диссонансы нашей жизни человек, знающий о гармонии больше других?
Это роман о современности. Вместе с героем книги мы проходим знаковые события эпохи: застой, перестройка, путч, Майдан. Чтобы помочь читателю найти ответ, повествование предлагает два временных среза — прошлое и настоящее. В отличие от «Лавра», в «Брисбене» нет скачка между XV и XX веками: оба среза романа укладываются в диапазон одной жизни — это прошлое и настоящее героя-музыканта. Однако этот период шире, чем кажется, ведь настоящее всегда тянет за собой прошлое, а прошлое — бесконечно и колоссально.
Это текст, примиряющий с болезнью и смертью. Главный герой борется с болезнью и пытается найти иной смысл жизни, новую точку опоры, которая даст надежду. Лейтмотивом романа является многократно повторенная в нем фраза душевнобольного немца Франца-Петера: «Жизнь — это долгое привыкание к смерти».
Это книга о мечте, которую символизирует образ австралийского города Брисбен. Вот как автор говорит о названии книги: «К городу Брисбену, как и положено, роман не имеет никакого отношения, иначе я не назвал бы его так. Брисбен — это символ того, что находится на другой стороне земного шара, цель мечтаний, усилий, которая, конечно же, недостижима. Вообще это история современного успешного музыканта, который потерял возможность выступать и ищет новый смысл жизни. Прежде у него все было направлено на успех, на то верхнее ’’фа’’, которое он взял, но ему приходится признать, что смысл жизни не заключается в этой верхней точке». (Интервью радио Sputnik) Полностью отрицать существование Брисбена и в целом Австралии герои книги не рискуют. Вслед за Джеймсом Куком, они не исключают, что, возможно, откроют для себя и такую территорию. В отличие от будущего, отсутствие которого им кажется очевидным.
Евгений Водолазкин, «Брисбен»
(предупреждение о спойлерах)
Это уже третья книга Евгения, что попала мне в руки. В целом мне нравится, как он пишет. Просто, лаконично, психологично, с уклоном в историю. Все его романы – это взгляд в прошлое, и везде связь человека современного с человеком прошлого: в «Лавре» со средневековым, в «Авиаторе» — столетней давности, в «Брисбене» — с человеком, родившемся в позднесоветскую эпоху. В «Брисбене» две сюжетные линии параллельно повествуют о прошлом и настоящем одного и того же человека, музыканта Глеба Яновского. Фантастического элемента на этот раз у Евгения нет, зато автобиографичность очень чувствуется. Из-за этого книга получилась более откровенной и личной.
Прекрасны женские образы в творчестве Водолазкина. Спутницами его героев становятся чистые, благородные, верные женщины. У меня ощущение, что и Катя здесь и Настя в «Авиаторе» написаны с одной и той же реальной женщины. Словно для контраста введены Ганна-феменка и Анна – первый сексуальный опыт Глеба, она же мать Веры. И носят одинаковые имена. Любопытна и русско-немецкая тема: отчего-то Евгения она занимает. И русско-украинская (тут все очевидно, позиция автора по отношению к украинскому национализму хорошо видна).
Идея о том, что нужно жить сегодняшним днем, ловить момент, а не гнаться за иллюзиями, не жить мыслями о прошлом или мечтами о будущем и дальних странах – не нова. Но лично мне для ее доказательства в «Брисбене» чего-то не хватило: наверное, ощущения вкуса жизни, этого самого реального момента. Наоборот, герой все время копается в прошлом, словно хочет отыскать там что-то, а что он берет от жизни для себя? Сам Глеб людям щедро дает свой талант, но взамен получает мало хорошего. Он несчастлив и ничего не предпринимает для того, чтобы это изменить. Он прекрасный человек, но пассивный созерцатель, как Иннокентий Платонов. Оба что-то недополучили от жизни в детстве – и, когда выросли, уже не знают, как это взять самостоятельно. И дома и в школе Глеб слышал вещи вроде «жутко жуку жить на суку», и это превратилось в негативную программу. В итоге музыка (в которой он достигает невиданных высот), как и литературный язык для Глеба — формы эскапизма: «Когда спать стало уже невозможно, он обратился к чтению. Оказалось, что книги, правильно подобранные, ограждали от действительности не хуже сна».
Вместе с тем, в романе много здоровых идей, особенно в социальном аспекте, нельзя это не отметить. «Не надо решать проблемы народа — ты же видишь, чем это обычно кончается. Реши свою. Пусть каждый решит свою, и все у народа будет в порядке». «В искусстве лучше недосказать, чем сказать слишком много. А зрители будут плакать о своем». «С точки зрения вечности нет ни времени, ни направления. Так что жизнь — это не момент настоящего, а все прожитые тобой моменты». «Пореже говори мы. Я значит гораздо больше». «Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты считаешь, что ради хорошего стейка нужно сменить систему. Я же думаю, что нужно просто научиться хорошо готовить. А система — она подтянется».
Евгений Водолазкин: «Не люблю костюмную литературу»
Евгений Водолазкин родился в Киеве, учился у филолога Дмитрия Лихачева и работает в Институте русской литературы. Первый роман ученого — «Соловьев и Ларионов» — вышел в 2009-м; через три года его «Лавр» опубликовали тиражом 150 000 экземпляров, и о «русском Умберто Эко» заговорили все. Затем были две премии «Большая книга», сборники эссе и рассказы, а также переводы на английский и международная известность — рецензии на книги Водолазкина теперь можно встретить в The Guardian. Мы поговорили с писателем о его новом статусе, русской классике, музыке и признании на Западе.
— После выхода «Лавра», победы на «Большой книге» и составления «Тотального диктанта» вы стали одним из самых обсуждаемых писателей в стране. Как изменилась ваша жизнь за последние пять лет?
— Жизнь действительно сильно изменилась: до этого я был кабинетным ученым и как-то особо не выходил за пределы своих профессиональных интересов. Я изучал древнерусские рукописи, и, надо сказать, это замечательная сфера занятий — она так не похожа на все, что нас окружает. Средние века — это особое время, особый ритм и особые ритуалы. Перед тем как начать работать с рукописью, я сижу минут 10–15, положив на нее руку: мы как бы соединяемся во времени. При погружении на большие глубины выравнивают давление — вот у нас и у наших предков оно тоже очень разное. Наше время очень быстрое, насыщенное, а время Средневековья тягучее, глубокое, переходящее в вечность. И я больше времени проводил там, так что для меня переход к довольно интенсивной жизни современного писателя был и неожиданным, и не всегда простым. Это встречи с читателями, интервью, поездки, а главное — и самое непростое — резкое увеличение общения. Но такой опыт полезен, поэтому мне кажется смешным бухтеть на эту тему: если ты занимаешься литературой, нужно быть готовым, что у твоей деятельности есть общественное измерение.
— Удается ли вам сейчас параллельно заниматься и академическими проектами — или все время отнимает писательство?
— Это становится все сложнее и сложнее. Но только что мы с немецкими коллегами закончили большую работу — издание в Германии одного из древнерусских хронографов. Моя задача заключалась в том, чтобы подготовить древнерусский текст по всем сохранившимся спискам и проверить соответствие немецкого перевода древнерусскому оригиналу.
— Вы очень интимно описали свои отношения с рукописями. А как вы пишете сами — от руки, на компьютере? Различаете ли для себя: вот сейчас сочиняю нон-фикшен, а теперь — роман?
— Для меня эти вещи ничем не отличаются: я пишу на компьютере и научные работы, и прозу. И с ужасом вспоминаю эпоху, когда ничего этого еще не было: приходилось постоянно переписывать черновики, чтобы внести новую правку. Как древнерусский человек скажу, что изобретение компьютера — это великое благо.
— Вы живете в Санкт-Петербурге. Ощущаете ли вы на себе влияние «петербургского текста» русской словесности? Насколько этот город вообще пригоден для того, чтобы заниматься литературой?
— Санкт-Петербург и Москва в свое время очень удачно поменялись местами. Когда-то Петербург был суровым столичным городом без особых сантиментов — перечитайте, к примеру, «Обыкновенную историю» Гончарова. Сейчас так, очень по-деловому, устроена Москва: через нее проходят все денежные потоки, а деньги — форма энергии. Я говорю это с большим уважением, потому что в Москву можно приехать на день и решить все то, что в Петербурге тянулось бы неделями или даже месяцами. Наверное, здесь удобнее делать какие-то большие проекты — кино, например. Но есть две вещи, которыми лучше заниматься в Петербурге: наука и литература. Для них не нужно никаких согласований и финансовых затрат, кроме как на поддержание собственного существования. При этом и наука, и литература требуют выхода из общего ритма: Петербург живет медленнее и тише, и поэтому там сделать это проще.
— Раз уж вы вспомнили Гончарова: назовите, пожалуйста, самые важные для вас книги русской литературы.
— «Мертвые души», «Капитанская дочка», «Братья Карамазовы», «Война и мир» — ну и, пожалуй, «Белая гвардия».
— На меня огромное влияние оказал Диккенс, полное собрание которого я прочитал лет в 11–13. Уже позже — богословские сочинения Честертона. «Волшебная гора» Томаса Манна. Еще без Маркеса никуда — это в чистом виде гений.
— Планируется ли экранизация ваших книг — и если да, какое вы в этом принимаете участие?
— Ко мне в среднем раз в три месяца обращаются с такими предложениями, и я ко всем отношусь спокойно — потому что до сих пор не уверен, что это нужно делать. Вряд ли получится добавить что-то существенное.
Как писал Шукшин, кино — до сих пор младший брат литературы. И то, что можно выразить средствами литературы, полнее, глубже и убедительнее, чем то, чего можно добиться на экране. Разумеется, это все равно что сравнивать фортепьяно с саксофоном — у каждого свои, совершенно разные предназначения, — но в целом я с Шукшиным согласен: уж он-то знал, о чем говорил.
Я не переоцениваю значение кино для своих текстов, но если вижу, что человеку хочется снимать, я не препятствую, но — не более того. Обычно я отказываюсь работать над сценарием, потому что каждый должен заниматься своим делом. Сценарии я в своей жизни писал (русско-американский фильм о варягах-мучениках; не знаю, что с ним потом стало) и понял, что это здорово отличается от литературного труда: постоянное переписывание, связанное со вкусами продюсера и режиссера, бюджетом, актерскими идеями. Кино вообще процесс чересчур коллективный. Когда-то Алексей Герман — старший сказал: в кино принимает участие слишком много людей, чтобы называть его искусством. Разумеется, это было сознательное преувеличение. Он лишь хотел обратить внимание на то, что человек кино зависит от уймы вещей — писатель не зависит практически ни от чего. Для меня это важно.
А еще у продюсеров почти всегда заканчиваются деньги. Из «Лавра» хотели делать дорогой исторический фильм, но я говорил, что это необязательно, потому что у меня условное Средневековье и условная история — скорее, история души. Я вообще не люблю костюмные фильмы и костюмную литературу.
Но вот сейчас, мне кажется, найдено какое-то оптимальное решение. По нашей договоренности я пока не вправе говорить о режиссере и продюсере, но мы близки к тому, чтобы сделать по «Лавру» состоятельный фильм. Я даже согласился войти в сценарную группу, потому что у нас, похоже, общее видение.
— Давайте поговорим про новую книгу. «Брисбен» — кажется, ваша первая попытка реконструировать сознание творческого человека. Насколько это было трудно?
— Да нет, не трудно: кое-что я писал с себя, кое-что — по наблюдениям. Разница между прозаиком и музыкантом, конечно, велика — хотя бы в области общественного резонанса. Как говорит Леонид Юзефович, слава писателя — это когда тебя узнают в книжном; популярность исполнителей, как правило, гораздо шире. Впрочем, когда мы говорим о сути творчества, о создании чего-то такого, что заставляет сердца биться сильнее, — это все не имеет большого значения.
«Брисбен» — роман о гитаристе, который теряет возможность выступать и погружается в депрессию. Впереди его ждут открытия: солнце продолжает светить, жизнь не исчерпывается искусством, а смысл можно найти не только в музыке. Город Брисбен тут — символ благополучия и радости: всегда ведь кажется, что где-то там, на другом конце земли, должно быть чуть легче. На самом же деле счастье надо искать внутри себя.
— Главный герой «Брисбена» — гитарист. А вы сами что слушаете — за работой или во время отдыха?
— Я люблю слушать классическую гитару — в частности, моего друга Михаила Радюкевича. Это питерский гитарист-виртуоз, который, среди прочего, аккомпанирует Олегу Погудину. Михаил — музыкальный консультант романа: сомневаясь в чем-то, я всегда обращался к нему. Да и сейчас мы с ним иногда выступаем со своего рода музыкально-театральным действом: я читаю фрагменты романа, а он играет — причем это не иллюстрация, а неожиданные звуковые параллели к тексту. Наша (очень непривычная для меня) деятельность вроде бы вызывает одобрение: скоро планируем выступить в Москве. Во время работы иногда слушаю Баха. Последнюю главу «Лавра» я писал под фантастическое исполнение Гленна Гульда. Нравится мне Бах и в трактовке скрипача Сергея Малова, играющего на старых инструментах. Сильное впечатление на меня производит исполнение Рахманинова Екатериной Мечетиной.
— Фамилия главного героя заряжена очень сильными литературными коннотациями: Яновским звали Николая Васильевича Гоголя. Это тайный ключ к роману?
— И да и нет. Я не люблю пьесы, в которых все ружья стреляют: одно должно не выстрелить, а другое, наоборот, выстрелить дважды. Яновский — действительно родовое имя классика, и это до некоторой степени отсылает к тому, что мой герой, подобно Гоголю, представляет две стихии — русскую и украинскую. В самом Гоголе они соединялись без зазора: горячо любя Украину, он осознавал себя в широком смысле русским человеком. По-моему, это очень неплохой пример того, как нужно воспринимать историю Украины и России: единство, мне кажется, у нас в крови. Напоминая о Гоголе, я мечтаю о возвращении к тем теплым, по-настоящему братским отношениям, которые были раньше. И которые, если поговорить с простыми людьми, есть и сейчас — несмотря на все печальные события и пропаганду с обеих сторон.
Да, мой герой живет совсем в другое время, но основа в нем гоголевская — любовь к двум народам, которые он считал одним, и, пожалуй, глубина. Потому что Гоголь для меня — один из самых проницательных русских писателей и великий мистик. Я не люблю, когда спрашивают про любимых авторов, но если надо ответить, обычно называю Гоголя.
— «Брисбен» — ваш самый современный роман. Где вам как писателю привольнее: «сегодня» или «вчера», в текучих 2010-х или монолитном прошлом?
— О чем бы ни писал писатель, он пишет о сегодняшнем дне. И даже если он уходит в историю или в какие-то абстракции, то все равно держит на прицеле современность. А иначе кто его будет сейчас читать?
О современности можно говорить, описывая то, что в ней есть, а можно — то, чего в ней нет. Во втором случае можно поговорить о недостатке глубины, о неторопливости и других важных вещах, которые все-таки нужны для того, чтобы время от времени обдумывать свою жизнь.
Я пишу свои романы по-разному, из разных точек — и да, в «Брисбене» у меня самая современная современность: герой рождается в 1964 году, последняя запись датирована концом 2014-го, а эпилог доводит действие до 2018-го.
В Москву можно приехать на день и решить все то, что в Петербурге тянулось бы неделями или даже месяцами.
— Для многих читателей именно вы открыли ставший бестселлером роман Григория Служителя «Дни Савелия». Как вы с ним познакомились?
— Я дружу с театром Женовача, и Сергей Васильевич регулярно приглашает меня с семьей на спектакли. Я более или менее знал труппу, но ничего не слышал о литературных занятиях актеров. Как-то раз я получил письмо от Григория Служителя, где он ссылался на высоко ценимого мной специалиста по современной литературе Александра Гаврилова, который прочел и похвалил его роман «Дни Савелия». Гаврилов предложил показать текст мне, имея в виду мое сотрудничество с «Редакцией Елены Шубиной».
Как член жюри премии «Ясная Поляна» я должен знакомиться примерно со 120 романами в год, так что на самотек времени не остается. Но, помня о рекомендации Гаврилова, через какое-то время я взялся за книгу — она мне очень понравилась. Я послал текст Елене Шубиной, и она попросила меня написать предисловие. Так началось восхождение кота Савелия к литературным вершинам, за которым я с удовольствием наблюдаю: мне кажется, успех этой книги абсолютно заслужен.
— За какими современными авторами — российским и иностранными — вы следите?
— Большое впечатление в свое время на меня произвел Алексей Варламов, особенно — его повесть «Рождение». На мой взгляд, она уже стала классикой: недаром ее отметил своей премией Александр Исаевич Солженицын. С тех пор я с большим интересом читаю все, что он публикует. Гузель Яхина — замечательная писательница, и оба ее романа очень хороши. «Дети мои» — почти кафкианское повествование о человеке, которого ранит любое соприкосновение с миром и который стремится уйти от мира, забиться в какую-то щель. Слежу за Захаром Прилепиным. Его роман «Обитель» — это очень мощная вещь, один из сильнейших романов начала XXI века. Всегда жду новых вещей Дмитрия Быкова, Дмитрия Данилова и Михаила Шишкина. «Письмовник» — замечательное по стилю и духу произведение. Один из моих любимых авторов — Леонид Юзефович. Кого-то, конечно, забыл… Особо скажу о недавно умершем Владимире Шарове. Это был большой писатель, и его уход — огромная утрата для русской литературы.
Что касается западных авторов, то это, конечно, Джулиан Барнс, с которым мне довелось общаться. Умный и по-хорошему, по-английски, ироничный человек.
— А он вас к тому времени читал?
— Нет: я подарил ему перевод «Лавра» только во время встречи. Из англоязычных авторов я бы выделил еще Кадзуо Исигуро, Джанет Фитч, Джонатана Франзена, из немецкоязычных — Даниэля Кельмана и Патрика Зюскинда: у него совершенно ураганные вещи. Особенно — «История господина Зоммера».
— На английский переведен не только «Лавр», но и «Соловьев и Ларионов» и «Авиатор». Кто сделал эти переводы — и как было устроено ваше общение?
— Это все Лиза Хейден — без преувеличения гениальная переводчица. Я считал, что «Лавр» непереводим — просто в силу смешения языков и стилей. Но она смогла и сделала это виртуозно. Во многом благодаря Лизе «Лавр» достаточно популярен в Америке и Англии. Мы работали в связке: она задавала вопросы и присылала фрагменты — я внимательно их читал и не испытывал ничего, кроме восхищения. А потом за английского «Лавра» Лиза получила переводческую премию.
— А за тем, что писали в прессе, вы следили?
— Тут надо понимать, что русская — как и вообще переводная — литература в англоязычных странах продается очень плохо: она составляет 3% книжного рынка, тогда как во Франции и Германии — около 40%. Как сказал мне один британский коллега, американцы и англичане не любят дублированные фильмы и переводные романы.
Мне удалось несколько поколебать эту стену. Камертоном была положительная рецензия в The New Yorker — главном культурном издании для очень многих людей на Западе. Потом про «Лавра» написали в Times, Financial Times, Le Figaro, Frankfurter Allgemeine Zeitung и других крупнейших европейских и американских газетах. Эти статьи мне присылали мои издатели.
— Дурацкий вопрос — но как его в конце не задать: а вы сами были когда-нибудь в Брисбене?
— Нет. Я даже не уверен, что он существует.