Вы уже знаете что волшебная сказка строится по особым законам
Детская проектная работа «Законы волшебной сказки»
ирина федорова
Детская проектная работа «Законы волшебной сказки»
Проектная работа, которая называется «Законы волшебной сказки»
Цель: изучить особенности, законы волшебных сказок
1. Подобрать сказки для проектной работы
2. Проанализировать 5 волшебных сказок
3. Изучить законы волшебной сказки
4. Обработать данные и сделать выводы
Гипотеза: Существует определенная схема, по которой строится волшебная сказка.
Вот план, по которому я работал:
1. Поиск, подбор в библиотеке волшебных сказок, периодических изданиях и в сети интернет.
2. Выбор 5 волшебных сказок из множества других
3. Оформление таблицы и внесение данных
У всех у нас есть дома книги. Самые первые наши книги это сказки. Мы их знаем наизусть чуть ли не с рождения. Ещё не умея читать, мы уже рассматривали картинки и всем рассказывали:
Вначале мне захотелось узнать значение слова сказка. В библиотеке нашей школы много толковых словарей. Работая со словарями, я узнал,что:
— «Сказка – повествовательное произведение устного народного творчества о вымышленных событиях» («Большой толковый словарь русского языка», Д. Н. Ушаков).
Значит, сказка – это выдуманная история, занимательный рассказ о необыкновенных событиях и приключениях, обязательно со счастливым концом, где добро всегда побеждает зло.
Русские народные сказкиделятся на три группы:
• сказки о животных
Бытовые сказки – это сказки, в которых главные герои люди. Они побеждают благодаря смекалке, смелости и хитрости.
• волшебные
5 волшебных сказок стали предметом моего исследования.
Это сказки:
— Иван царевич и Серый волк;
— Сказка о молодильных яблоках и живой воде;
Волшебные сказки – удивительное явление народного искусства. Волшебная сказка внешне проста и незамысловата, но есть в ней глубинное содержание. Она создает особый волшебный мир, который живет по своим законам. Сказочный мир волшебной сказки населен персонажами, которых нет в реальности.
Особенности, законы волшебной сказки:
1. Особая композиция
2. Сказочные сюжеты
3. Троекратное повторение
4. Положительные и отрицательные герои
5. Сверхъестественные силы, помощники, магические предметы
6. Чудесные превращения
7. Добро побеждает зло
Сказочные зачины, то есть начало сказок напоминает, что все события в сказке происходят где-то, место действия нельзя определить или показать на географической карте. Все события происходят только чудесным образом.
Жил-был царь Берендей и три сына
Жил-был старик, и у него было три сына
Жил-был царь, и было у него три сына
В старые годы у одного царя было три сына
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у этого царя было три сына
В сказках встречаются троекратные повторы чего-либо, кого-либо, например, 3 брата, герою надо выполнить три задачи или герой три раза встречает на своем пути помощника и т. д. Объяснение этому следует искать в далеком прошлом.У древнего человека было представление об одном предмете и о парных: две руки, две ноги, два глаза и т. д. А всё, что было больше двух, относилось к понятию «много». Таким образом,в далеком прошлом человек считал: «один, два, много». Следовательно, число «три» значило «много», всё, что больше двух.
В волшебных сказках встречаются положительные и отрицательные герои. Иван царевич, Иван-дурак, Василиса Премудрая и другие. Отрицательные –2 брата, Кощей Бессмертный, 2 девицы и т. д. Образ положительного героя является центральным, весь интерес повествования сосредоточен на его судьбе. Он воплощает народный идеал красоты, нравственной судьбы, доброты, народные представления о справедливости. Они проходят через все препятствия, побеждают злых духов, достигают благородной цели. Общие отрицательные черты сказочных отрицательных персонажей этих волшебных сказок – это зависть к красоте и богатству, жадность к чужому благосостоянию, в целом их можно назвать несчастными, потому что не умеют радоваться тому, что имеют. Злые всегда дают выход своей злости, а когда строят козни добрым героям, то в полную силу проявляют своё коварство.
В исследуемых мною сказках положительные герои в основном преодолевают три разных препятствия. Они часто действуют не только на земле, но и в подземном и в подводном царствах, встречаются со страшными чудовищами и побеждают их. На этом пути героям помогают замечательные люди, наделённые необыкновенными способностями животные и сказочные птицы. Это и Жар птица, и конь златогривый, и Синеглазка, и лягушка, и многие другие. По-моему мнению, это связано с тем, что она создает особый волшебный мир, который живет по своим законам. Ведь сказочный мир волшебной сказки населен персонажами, которых нет в реальности.
Какую роль играют в сказке концовки? Они делают сказку красивой и необыкновенной, настраивают нас на доброе восприятие жизни.
— Жить поживать да добра наживать
— Веселым пирком да за свадебку
— Честным пирком да за свадебку, тут и сказки конец и т. д.
Концовка волшебных сказок нужна еще для того, чтобы ограничить вымышленный мир сказок от реальной жизни и вернуть нас слушателей к действительности.Например: Иван царевич с Василисой Премудрой воротились домой, и жили долго и счастливо до глубокой старости.
Работая над проектом «Законы волшебной сказки», я достиг цели моего исследования и решил поставленные задачи. Моя гипотеза подтвердилась, что существует определенная схема, по которой строится волшебная сказка.Это:
— сказочные сюжеты
— положительные и отрицательные герои
— сверхъестественные силы, помощники, магические предметы
— добро побеждает зло
Сказка – это не только способ нас развлечь. В сказки наши предки вложили весь свой опыт, знания и мудрость. Все то, что им хотелось сохранить и передать своим детям. Сказки способствуют формированию нравственных и патриотических ценностей. Добрые, весёлые и поучительные они на долгие годы становятся нашими друзьями и советчиками в разных сложных ситуациях. Сказочные герои своими поступками помогают нам учиться отличать добро от зла, правду ото лжи, стать честными, смелыми, справедливыми.
Итак, сказка учит:
— отличать добро от зла;
— формирует образ положительного героя: доброго, умного, сильного, верного своему слову;
— не бояться трудностей и преодолевать их;
— уважать и любить родителей, ценить их за данное нам воспитание.
— любить и защищать свою Родину;
А что будет, если у народа не будет сказок? Люди не смогут передать своим потомкам свой жизненный опыт, предостеречь их от бед и ошибок. И, самое главное, сказка учит, что добро всегда возвращается к тому, кто помогает другим, добро всегда побеждает зло.
Если сказку внимательно читать или слушать, то ты обязательно поймешь, что в ней главное, всегда отыщешь зерно мудрости. Без намека сказок не бывает, недаром же они часто заканчиваются присказкой: «Сказка – ложь, да в ней намек – добрым молодцам урок!». А продуктом моей деятельности стала вот эта таблица, которая помогает понимать все законы волшебных сказок. Спасибо за внимание!
«Ратные подвиги предков» (детская творческая работа) Разрешите представить нашу с дочкой-школьницей совместную работу на конкурс «След войны в моей семье» (2014 год).. Среди моих родных.
Вы уже знаете что волшебная сказка строится по особым законам
Функции по Проппу. Пример:
Подготовительная часть
1. Отлучка — Уезжают родители; царь отправляется на войну.
2. Запрет — «Не заходи только в десятую комнату»; «Не ходи со двора».
3. Нарушение — Побежала Аленушка с подружками, заигралась.
4. Выведывание — Стала ведьма вызнавать, выспрашивать.
5. Выдача — «Но царевна все ж милее…»
6. Подвох — Волк подражает голосу мамы-козы.
7. Пособничество — Царевна ест предложенное старухой яблочко.
Завязка
8. Вредительство (или недостача) — Схватили гуси-лебеди Иванушку; заболел царь тяжкой болезнью.
9. Посредничество — «Иди, Марьюшка, братца искать…»
10. Начинающееся противодействие — «Позволь мне, царь, попытать счастья…»
11. Отправка — Царевич отправился в путь.
Основная часть
12. Первая функция дарителя — Стала Баба-Яга вопросы спрашивать;
13. Реакция героя — «Ты б меня сперва накормила, напоила…»;
14. Получение волшебного средства — Дал старичок Ивану коня; «Только скажи: по щучьему велению, по моему хотению…»
15. Перемещение в иное царство — Долго ли шла Марьюшка, коротко, уже три пары башмаков истоптала;
16. Борьба — Стал Иван биться со змеем-горынычем;
17. Клеймение — Расцарапал ему Змей всю щеку;
18. Победа — Завертелся Кощей волчком и сгинул.
19. Начальная беда или недостача ликвидируется — Вышла к Ивану из подземелья Царь-девица.
20. Возвращение — Сели они на ковер-самолет, поднялись в воздух и полетели домой.
21. Погоня — Бросились гуси-лебеди в вдогонку.
22. Спасение — Бросила она зеркальце, разлилось море; ведьма море пила-пила, да и лопнула.
На этом сказка может кончиться, но часто встречается дополнительный сюжет, в котором действуют лжегерой (чаще всего брат или братья героя).
Первая его часть (новое вредительство) аналогична функциям 8-15:
8 bis. Братья похищают добычу;
10–11 bis. Герой снова отправляется на поиски;
12–14 bis. Герой снова находит волшебное средство;
15 bis. Возвращение с новым средством домой.
Далее при таком развитии появляются новые функции:
23. Неузнанное прибытие — Приехал в родной город, но домой не пошел, стал учеником у портного.
24. Необоснованные притязания — Генерал заявляет царю: «Я — змеев победитель».
25. Трудная задача — «Кто поднимет змеиную голову — тому и царевна достанется»
26. Решение — Подошел Иван, только тронул…
27. Узнавание — Показал он заветное колечко, узнала его царевна.
28. Обличение — Рассказала все царевна, как было.
29. Трансфигурация — Искупался Иван в молоке, вышел молодцем лучше прежнего.
30. Наказание — Посадили служанку в бочку, скатили с горы
31. Свадьба, воцарение — Получил Иван царевну и полцарства.
Пропп так же называет 7 неизменных действующих лиц, выполняющих одну или несколько функций:
1. Герой
2. Отправитель
3. Атагонист (злодей)
4. Даритель
5. Царевна /Царевич
6. Помощник
7. Ложный герой
План урока по литературному чтению: «Законы волшебной сказки».
Тема урока: ЗАКОНЫ ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ
Цели : расширить представления детей о волшебной сказке; раскрыть законы волшебных сказок, мудрость, поучающий смысл, многообразие сюжетов, национальный колорит.
Задачи: содействовать формированию УУД:
1. Личностных: способствовать полноценному восприятию изучаемого материала, формировать первоначальные представления о нравственных понятиях, развивать основы для творческого воображения, положительное отношение к школе и учебной деятельности; воспитывать аккуратность.
2. Регулятивных: учить детей принимать и сохранять учебную задачу, соответствующую этапу обучения, проговаривать вслух последовательность производимых действий, составляющих основу осваиваемой деятельности; дать возможность научиться в сотрудничестве с учителем, классом находить несколько вариантов решения учебной задачи.
3. Познавательных: формировать умения понимать заданный вопрос, анализировать изученные факты языка с выделением их отличительных признаков, осуществлять синтез, проводить сравнение, классификацию, обобщать по заданному признаку; учить пользоваться алфавитом.
4. Коммуникативных: учить работать парами и группами, допускать существование различных точек зрения, договариваться, приходить к общему решению, использовать в общении правила вежливости.
Оборудование : иллюстрации (сказочные герои), карточки для работы в группах.
I. Организационный момент.
Что за прелесть эти сказки!
– Как вы думаете, что привлекало поэта в мире сказок? (Высказывания детей.)
Вывод : А. С. Пушкин очень любил слушать замечательные русские народные сказки, которые ему рассказывала няня – Арина Родионовна.
В сказках есть все – мужественные герои, веселая шутка, невероятная выдумка.
Без чудес нет сказок.
Что ни сказка – то новое чудо!
В сказках нет непоправимых бед и несчастий. Сказки окрыляют человека, делают его сильным.
III. Объявление темы.
– Ребята, почему вы любите читать сказки? (Свободные высказывания детей.)
Сегодня мы совершим увлекательное путешествие в мир русских народных сказок.
Ну что ж, отправляемся смело вперед,
Нас сказок народных ждет хоровод.
IV. Изучение нового материала.
С давних времен люди мечтали о том, чтобы научиться управлять силами природы. Они хотели понять все, что происходит вокруг, любили мечтать. Так родился удивительный мир сказок.
1. Викторина «Угадай сказку».
1) В одно коровье ухо влезает, а в другое вылезает. («Крошечка-хаврошечка».)
2) Необыкновенных размеров овощ вырос на грядке у старика со старухой. («Репка».)
3) Есть на свете собака-прорицательница: предсказала мачехе будущее ее падчерицы и родной дочери. («Морозко».)
5) Фрукт, обладающий омолаживающим эффектом («Молодильные яблочки».)
6) Два богатыря в одной сумке живут. («Двое из сумы».)
7) Одноместный летательный аппарат без мотора. (В любой сказке про Бабу Ягу.)
2. Угадайте «Чьи слова?»
Мастер я колоть дрова,
Хоть и дурья голова,
Печь меня катает! (Емеля.)
Я богатый, всемогущий,
Очень стройный, страшно злющий,
Но я смерти не боюсь,
Угадайте, как зовусь? (Кощей Бессмертный.)
Я – обаятельная жутко
И обладаю нюхом чутким,
Прической славлюсь неземной,
Кощей Бессмертный – братец мой. (Баба Яга.)
Я в семействе не один,
Третий, неудачный сын.
Каждый, кто со мной знаком,
Не согласен я никак –
Не дурак я, а добряк. (Иван-дурак.)
Я – царевна молодая,
Красотой, умом блистаю,
Но с одним лишь я изъяном:
Я – царевна. (Несмеяна.)
Я красив, силен, могуч,
Я грознее грозных туч,
И умнее всех, нет слов,
Много у меня голов. (Змей Горыныч.)
– Что объединяет героев этих сказок? (Все они из волшебных сказок.)
– Назовите своих любимых сказочных героев волшебных сказок. Какие подвиги они совершили? Какими чертами наделяет их народ?
– Назовите приметы волшебной сказки. (Сказочные обороты, формулы, повторы слов, постоянные эпитеты.)
3. Работа в группах.
Дети читают отрывки из волшебных русских народных сказок и находят приметы.
Карточка 1. «Иван-царевич вошел в дом. Девица его приняла, напоила-накормила и расспросила. Он ей рассказал, что пошел освобождать мать от Кощея Бессмертного.
Девица говорит ему на это:
– Трудно вернуть мать, Иван-царевич! Кощей ведь бессмертный убьет тебя. Ко мне он часто ездит. У него меч в пятьсот пудов, поднимешь ли его? Тогда ступай!
Иван-царевич не только поднял меч, еще бросил кверху; сам пошел дальше». («Кощей Бессмертный».)
Карточка 2. «После обеда говорит старший брат, орел:
– Спасибо тебе, купеческий сын, за твою службу; вот тебе богатырский конь – дарю со всею сбруею, и с золотом, и с камнями самоцветными.
Средний брат, сокол, подарил ему другого богатырского коня, меньшой брат, воробей, – рубашку.
– Возьми, – говорит, – эту рубашку пуля не берет; коли наденешь ее, никто тебя не осилит.
Иван, купеческий сын, надел ту рубашку, сел на богатырского коня и поехал сватать за себя Елену Прекрасную, а об ней было всему свету объявлено: кто победит Змея Горыныча, за того ей замуж идти». (« Чудесная рубашка».)
Карточка 3. «Царевич подал другое ведро. Кощей выпил и запросил третье, а как выпил третье ведро – взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал.
– Спасибо, Иван-царевич, – сказал Кощей Бессмертный, – теперь тебе никогда не видеть Марьи Моревны, как ушей своих. – И страшным вихрем вылетел в окно, нагнал на дороге Марью Моревну, прекрасную королевну, подхватил ее и унес к себе. А Иван-царевич громко-громко заплакал, снарядился и пошел в путь-дорогу: «Что ни будет, а разыщу Марью Моревну!» («Марья Моревна».)
Карточка 4. «Долго ли, коротко ли, в третий раз царь собирает пир, зовет князей и бояр:
– Кто бы выбрался из охотников привезти молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут опять большой хоронится за среднего, а средний – за младшего, а от меньшего ответу нет.
Выходит Иван-царевич и говорит:
– Дай мне, батюшка, благословеньице, с буйной головы до резвых ног, ехать в тридесятое царство – поискать тебе молодильных яблок и живой воды да поискать еще моих братьев». (« Сказка о молодuльных яблоках и живой воде».)
V. Обобщение изученного.
– Какие места, действия, персонажи, события похожи друг на друга в сказках?
– Какие чудеса волшебных сказок стали действительностью?
– Чего ждете от следующего урока? (Встречи со сказкой.)
В сказке дивной очутиться
Каждый хочет, ты поверь.
В книге сказок приоткрыться
Может сказочная дверь.
Если сказки кто читает,
Туда, бывает, попадает.
Про всех сказочных героев
Домашнее задание: читать волшебные сказки.
Вы уже знаете что волшебная сказка строится по особым законам
Дорогие коллеги, я решил предложить вам эту лекцию по нескольким причинам. Во-первых, в этом году годовщина — 50 лет со дня смерти Владимира Проппа. Во-вторых, из двух его главных книг, «Морфология сказки» и «Исторические корни волшебной сказки», вторая до сих пор не переведена полностью на английский язык, и потому ее известность крайне ограничена; только сейчас в Америке готовится первое издание полного перевода «Исторических корней». Я недавно закончил предисловие к нему, и эта работа побудила меня вновь вернуться к «пропповской» проблематике в науке о фольклоре. В-третьих, наконец, мне посчастливилось быть знакомым с Проппом, редактировать второе издание «Морфологии сказки» (1969), и это обстоятельство является для меня еще одним, чисто личным поводом поговорить о его научном наследии.
Немного истории
Когда речь заходит о Проппе, в первую очередь вспоминают «Морфологию сказки» и в меньшей степени — «Исторические корни волшебной сказки». Сказковедение занимало, пожалуй, главное место в научном творчестве Проппа. Ему посвящены три из шести его монографий — помимо упомянутых выше еще «Русская сказка», текст которой основан на курсе лекций, прочитанных на филфаке Ленинградского университета (собран, подготовлен и напечатан уже после смерти Проппа, в 1984 году). Пропп занимался изучением сказки непрерывно на протяжении почти двадцати лет, а после он возвращался к сказочной тематике лишь эпизодически, в частности когда готовил издание трехтомника Афанасьева и еще при некоторых других обстоятельствах. «Морфология сказки» вышла в 1928 году в издательстве Academia в серии «Вопросы поэтики», а «Исторические корни волшебной сказки» — в 1946 году в издательстве Ленинградского университета.
Судьба этих книг очень разная: у «Морфологии сказки» всемирная слава, а у «Исторических корней» — очень ограниченная известность. За пределами Советского Союза и России ее знают несравнимо меньше, причем главным образом ввиду отсутствия англоязычного перевода. Нельзя сказать, что ее не переводили совсем. Почти сразу после издания книги появился итальянский перевод, впоследствии многажды переиздававшийся, есть также румынский, испанский, французский и японский переводы. Однако по-английски представлены лишь две главы, вводная и заключительная. Это обстоятельство не только препятствует рецепции «Исторических корней» в мировой науке, но также влияет и на адекватное восприятие «Морфологии сказки».
Славу «Морфологии сказки» невозможно переоценить. В XX веке она стала едва ли не самой знаменитой книгой по фольклору (в действительности ее значение выходит далеко за пределы собственно фольклористики). Она была переведена на языки всех народов, у которых только существует традиция научной фольклористики, она имела огромный резонанс и стимулировала целый ряд продолжающих ее исследований. После «Морфологии» фольклористика изменилась настолько, что можно говорить о ее «допропповском» и «постпропповском» периодах.
Она вызвала отклик и далеко за пределами фольклористического сообщества, например, в исследованиях по информатике, которые проводились еще с конца 1970-х годов. В основном речь идет об опыте порождения сказок с использованием пропповского набора функций. Тексты, которые получаются в результате такого порождения, не самого лучшего качества и мало чему соответствуют в реальной сказочной традиции. Зачем это делается, мне понять трудно. Возможно, для работ по искусственному интеллекту это имеет какое-то значение, но фольклористике такое механическое использование модели Проппа не дает практически ничего.
Можно вспомнить и т. н. дидактические карты Проппа, использовавшиеся на семинаре Джанни Родари и описанные в его книге «Грамматика фантазии». Напомню, что в Италии Пропп известен лучше, чем в других странах, «Исторические корни» там были переведены раньше «Морфологии». Среди прочего Родари писал: «Сравнить приведенный перечень [функций] с сюжетом любого приключенческого фильма; удивительно, как много обнаружится совпадений и как будет почти в точности соблюден тот же порядок Той же канвы придерживаются и многие приключенческие книги». «Нас его функции интересуют потому, что на их основе мы можем строить бесконечное множество рассказов, подобно тому как можно сочинять сколько угодно мелодий, располагая всего-навсего двенадцатью нотами». Тут любопытно, что подход как бы тот же самый, что и у специалистов по информатике, но цели разные, поскольку последние отнюдь не стремились к развитию фантазии.
Из воспоминаний Изалия Земцовского, фольклориста-музыковеда, который был близок с Проппом, а ныне живет в Америке, я узнал, что американская писательница и сценаристка голливудских фильмов Виктория Нельсон говорила следующее: «У нас в Голливуде есть популярная и безотказно спасительная формула — „Do it with Propp!“. Когда нужно в одной фразе изложить суть будущего фильма, особенно в случае хитрого комбинирования, например, двух сюжетов, опытные мастера-сценаристы советуют: „Follow Propp!“. Выведенные им законы построения сказки работают и в кинематографии. Его книга „Морфология сказки“ — второе американское издание 1968 г. — перепечатывалась в США уже не менее 20 раз. Все сценаристы ее имеют. Это их рабочая Библия. » Даже если это преувеличение, комментарий все равно весьма любопытный. Или, скажем, итальянский композитор-экспериментатор Лучано Берио: он выступал с лекцией на тему «Владимир Пропп и анализ оперы», а также сочинил оперу на собственное либретто, задуманное и сделанное исключительно по Проппу, в духе его «Морфологии».
«Прежде всего вредитель принимает чужой облик»
К переизданию 1969 года Пропп заново подготовил рукопись «Морфологии сказки». Речь идет не о механической перепечатке: он довольно сильно правил ее, хотя это не меняло сути исследования и потому не имело особого значения. Но две коррективы мне бы хотелось упомянуть. В предисловии он исправляет «изучение сказки как мифа» на «историческое изучение сказки». Это прямое следствие прожитой жизни, некоторого рода пересмотра своей работы, результат дискуссий (в том числе с Леви-Строссом). Возможно, Пропп хотел таким образом вернуть связку «Морфологии сказки» с «Историческими корнями волшебной сказки», и в то же время убрать жесткую формулировку «изучение сказки как мифа».
Любопытна и вторая замена — термина «вредитель» на термин «антагонист», причем осуществленная по всей книге (кое-где слово «вредитель» сохранилось, но терминологически он четко заменил одно другим). Вероятно, это связано с отказом от политической риторики 1920-х годов. Изначально слово «вредитель» встречалось преимущественно в сельскохозяйственном дискурсе применительно ко вредным насекомым (скажем, жучки, уничтожающие сельскохозяйственные культуры), но примерно с середины 1920-х годов начали говорить про вредителей советской сельской общественности; отмечу, что именно в 1926 году Пропп на заседании Сказочной комиссии презентовал первые результаты своей работы над «Морфологией сказки». Далее это понятие эволюционирует, оформляется уже и образ злейшего идеологического врага.
Похоже, что концепт «вредителя» у Проппа первоначально прямо связан с этим дискурсом. Например, в первой редакции книги мы читаем: «Он пришел, подкрался, прилетел и пр. и начинает действовать. Его [вредителя] роль — нарушить покой счастливого семейства, вызвать какую-либо беду, нанести вред, ущерб. Вредитель пытается обмануть свою жертву, чтобы овладеть ею или ее имуществом. Прежде всего вредитель принимает чужой облик». В том же 1928 году в газете «Правда» публиковалось такое: «Враги пробираются во все наши организации. Они овладевают нашим доверием и зло морочат нас. Они притворяются нашими преданными друзьями и потому опаснее открытых врагов» (6.07.28); «. слишком уж много у этого человека разных масок, и каждую он умеет довольно прилично и естественно носить» (24.05.28).
После 1928 года термин «вредитель» приобретает особенно угрожающий характер. Понятно, почему впоследствии автор старался избавиться от него.
Рукопись «Морфологии сказки», представленная в издательство, включала в себя еще одну главу — в ней намечался будущий труд «Исторические корни волшебной сказки». (Когда я предложил Владимиру Яковлевичу вернуть эту главу в издание 1969 года, он сказал, что она не сохранилась.) По совету Виктора Максимовича Жирмунского эта глава была изъята из книги. К слову, у меня создалось впечатление, что у Проппа была затаенная обида на Жирмунского — Владимир Яковлевич был очень чувствителен к своим текстам, а Жирмунский, как рассказывал Елеазар Моисеевич Мелетинский, шутя говорил: это я сделал из Проппа формалиста. Отсечение этой главы придало монографии большую цельность и завершенность, но отделило ее от изначально планировавшегося продолжения, которое показывало бы истинные цели исследования.
Однако до подлинной оценки замысла этой великой книги оставалось ждать еще двадцать — тридцать лет: книга явно родилась прежде своего времени.
Опубликовав «Морфологию», Пропп приступил к установлению широких этнографических соответствий темам и мотивам волшебной сказки. Почти десять лет спустя первая редакция «Исторических корней волшебной сказки» была завершена и в 1939 году защищена как докторская диссертация. Доработанная монография вышла уже после войны, в 1946 году, в крайне неблагоприятный для советской науки период. Сразу по выходе успела появиться крайне благоприятная и вполне конструктивная рецензия Жирмунского. Ну а дальше началось — партийная критика (в газетах, журналах, на «обсуждениях» в Институте этнографии АН СССР) усмотрела в ней «мистицизм», «извращение и фальсификацию истинной картины общественных отношений», обращение к работам «идеалистов» Фрезера и Леви-Брюля, к «буржуазной» финской школе, отсутствие опоры на труды русских «революционно-демократических» публицистов Добролюбова и Чернышевского, а также «пролетарского писателя» Горького, считавшего волшебные сказки воплощением мечты человека о светлом будущем. Все это была не только брань, но и настоящие угрозы. К сожалению, помимо людей, чьи имена ни в чьей памяти не сохранились, среди засветившихся в обсуждениях встречались и вполне оставшиеся в науке персонажи.
За рубежом эта книга осталась малоизвестной. Исключение — итальянский перевод (1949), не менее шести раз переиздававшийся и позднее позволивший Карло Гинзбургу чрезвычайно высоко оценить «Исторические корни. » — «великую книгу, несмотря на ее недостатки», причем именно как часть задуманной автором дилогии: «Отсылка к Гёте (к Гёте-морфологу) дается у Витгенштейна открыто, так же как и в „Морфологии сказки“ Проппа, написанной в те же самые годы. Но, в отличие от Витгенштейна, Пропп рассматривал морфологический анализ как инструмент, полезный и для исторического исследования, а не как альтернативу последнему» (1986). Определение Гинзбурга очень точное, оно дает понимание действительной цели Проппа в работе над «сказочным» проектом. А вот что еще раньше Гинзбурга написал Джанни Родари (1973): «Теория, выдвинутая В. Я. Проппом, обладает особой притягательностью еще и потому, что только она устанавливает глубокую (кое-кто сказал бы, „на уровне коллективного подсознания“) связь между доисторическим мальчиком, по всем правилам древнего ритуала вступающим в пору зрелости, и мальчиком исторически обозримых эпох, с помощью сказки впервые приобщающимся к миру взрослых. В свете теории Проппа тождество, существующее между малышом, который слышит от матери сказку о Мальчике-с-Пальчик, и Мальчиком-с-Пальчик из сказки, имеет не только психологическую основу, но и другую, более глубокую, заложенную в физиологии». Это еще одна интересная мысль, к которой хотелось бы возвращаться.
Формула Проппа
Поначалу первая книга Проппа имела заголовок «Морфология волшебной сказки», а его предварительное сообщение о результатах исследования именовалось еще точнее: «Морфология русской волшебной сказки». Однако уже тогда, вероятно, у автора возникло ощущение, что итог работы превышает исходный замысел, в результате чего родилось окончательное название — обобщенное и лаконичное. Я, кстати, предлагал вернуть книге во втором издании изначальный заголовок, но Пропп резонно отказался, поскольку, по его словам, общеизвестным стало именно название «Морфология сказки» и ничего менять не надо. Когда в последующих, уже посмертных переизданиях публикаторы восстанавливают слово «волшебной», мне вспоминается этот разговор, и я думаю, что делать так не стоило.
В формулировании своих фольклористических концепций Пропп опирался на труды Александра Веселовского по поэтике, который первым — еще в 1884 году! — употребил само выражение «морфология сказки»: «Было бы интересно сделать морфологию сказки и проследить ее развитие от простейших сказочных моментов до их наиболее сложной комбинации. Тогда бы мы узнали, что чем древнее сказка, тем проще ее схема, и чем новее, тем более она осложняется» (Веселовский А. Н. Из лекций по истории эпоса [1884]). Можно сказать, что Пропп решил задачу, поставленную Веселовским.
Видимо, тот же источник был у Александра Никифорова, статья которого «К вопросу о морфологическом изучении народной сказки» (1928) была в полном смысле слова параллельной пропповскому исследованию. Впрочем, в 1920-х годах термин морфология в значении «формальная структура», «композиция» уже использовался (M. А. Петровский «Морфология пушкинского „Выстрела“» [1925] и «Морфология новеллы» [1927]), а Борис Эйхенбаум еще в 1922 году предложил «формальный» метод называть «морфологическим», считая при этом, что «в области изучения фольклора и общей сюжетологии морфологический метод уже достаточно укреплен». Сказать по правде, что тут имел в виду Эйхенбаум, я не очень понимаю. На тот момент еще не было работ ни Никифорова, ни Проппа. Кстати, оба они работали в одной и той же Сказочной комиссии, и высоко оценивали исследования друг друга. К сожалению, замечательная работа Никифорова осталась как бы в тени «пропповского проекта» и не получила адекватной оценки, что исторически несправедливо.
Далее «формула Проппа» выходит из-под контроля создателя и начинает жить самостоятельной жизнью. Впоследствии он неоднократно возражал против слишком уж расширительного толкования своего открытия и даже склонен был отказаться от термина «морфология», заменив его термином «композиция». В последней книге — «Русская сказка» — выражение «морфология сказки» практически не употребляется. Возникает ощущение, что иногда Владимир Яковлевич слушал своих критиков с излишним вниманием.
«Прежде чем ответить на вопрос, откуда сказка происходит, надо ответить на вопрос, что она собой представляет»
«Морфология сказки» и «Исторические корни волшебной сказки» задумывались Проппом как дилогия, причем первой работе отводилась скорее «подготовительная» роль, тогда как следующая монография должна была стать основной и завершающей. Сквозной сюжет этих разысканий — описание структуры явления с целью исследования его генезиса: «Прежде чем ответить на вопрос, откуда сказка происходит, надо ответить на вопрос, что она собой представляет».
Принцип стадиального развития для Проппа аналогичен закону биологической эволюции: «Область природы и область человеческого творчества не разъединены. Есть нечто, что объединяет их, есть какие-то общие для них законы, которые могут быть изучены сходными методами» («Структурное и историческое изучение волшебной сказки»). Это 1966 год, ответ Проппа Леви-Строссу, но тут он вспоминает идеи, которые приходили ему в голову во время работы над «Морфологией сказки». Идея эволюции была тогда для него чрезвычайно важной, он досадовал на снятие переводчиком эпиграфов Гете в английском издании, потому что они имели отнюдь не орнаментальный, а вполне тематический характер: «Изучение сказки во многих отношениях может быть сопоставлено с изучением органических образований в природе. Как здесь, так и там возможны две точки зрения: или внутреннее сходство двух внешне не связанных и не связуемых явлений не возводится к общему генетическому корню — теория самостоятельного зарождения видов, или это морфологическое сходство есть результат известной генетической связи — теория происхождения путем метаморфоз и трансформаций, возводимых к тем или иным причинам».
Таким образом, Пропп предельно четко определяет принципиальные установки своего исследовательского проекта, причем в нем ни отдельно взятая сказка, ни отдельно взятый сюжет не являются предметом изучения, все это — лишь материал для дальнейшего анализа. Он чрезвычайно отчетливо поясняет свой подход к материалу: «Историческому объяснению в первую очередь подлежат не отдельные сюжеты, а та композиционная система, к которой они принадлежат. Тогда между сюжетами откроется историческая связь, и этим прокладывается путь к изучению отдельных сюжетов». Это тоже из ответа Леви-Строссу («Структурное и историческое изучение волшебной сказки», 1966), но сами эти идеи заложены еще в «Морфологии сказки». То, что не всякий критик их увидел, объясняется готовностью (или неготовностью) читателей к их восприятию, потому что сам текст Проппа, с моей точки зрения, в высшей степени прозрачный, ясный и четкий. Сведéние всех волшебных сказок к одной — не ошибка Проппа (как полагал Леви-Строс), а условие достижения поставленной цели: «определить специфику сказки, описать и объяснить ее структурное единообразие» (Е. М. Мелетинский). Кстати, слово сказка он обычно предпочитал употреблять в единственном числе («Морфология сказки», «Исторические корни волшебной сказки», «Русская сказка»), говоря о данном жанровом типе («волшебная сказка») как о некой интегрированной сущности.
«Морфологическая формула» Проппа — результат конструирования модели, которая не может иметь реальных воплощений в историческом прошлом, но способна объяснить все потенциальное многообразие форм данной традиции, порождаемых процессом морфологической эволюции. Широкие этнографические соответствия темам и мотивам волшебной сказки (в «Исторических корнях») позволяют выявить ритуально-мифологический субстрат их семантики и через это — способствовать установлению их генезиса.
Как писал Карло Гинзбург (по другому поводу), «речь идет о некоем мифологическом ядре, которое на протяжении столетий — а возможно, и тысячелетий — сохраняло свою жизнеспособность. Эта преемственность, которая прослеживается за бесчисленными вариациями, не может быть упрощающе сведена к некоей склонности человеческого духа», что «под видом ответа вновь ставит исходную проблему» (туда же «архетипы» и «коллективное бессознательное»).
В синтагматической (морфологической) модели структурные элементы повествования (функции) соединяются по смежности — как устойчивая горизонтальная последовательность. В «Исторических корнях» (парадигматический уровень) каждая функция (в идеале) через широкий этнографический комментарий к опорным элементам данной модели обретает эквивалент в архаической ритуальной традиции и тем самым — глубинную мифологическую семантику (глубинную, то есть существующую лишь как результат реконструкции).
«Исторические корни волшебной сказки» — это, в общем-то, один метасюжет, связанный только с обрядом инициации, а «Морфология сказки» охватывает все сюжетные типы, все сказки. Парадигматические отношения можно использовать для исторического объяснения генезиса волшебной сказки, что Пропп и делает со свойственной ему категоричностью. Его аргументированно критиковали за преувеличение роли архаических посвятительных обрядов в генезисе повествовательных структур и за произвольность отдельных семантических реконструкций. Еще Жирмунский в своей рецензии писал, что по отношению к сказкам типа «дети у людоеда» или «мальчик-с-пальчик» роль архаических посвятительных обрядов выявлена в высшей степени убедительно, однако дальнейшее распространение данного подхода на всю волшебную сказку вызывает много вопросов. Согласно Проппу и другим сторонникам ритуалистической гипотезы, обряд по отношению к фольклорному сюжету первичен, но против подобной точки зрения есть серьезные возражения. Довольно очевидно, что отнюдь не всякий нарратив может быть возведен к сценарию обряда, многие сюжеты (видимо, большинство) с обрядами генетически явно не связаны.
Впрочем, подлинное значение «Исторических корней» не в этих генетических реконструкциях (в каких-то случаях — сомнительных или устаревших) и не в самих сопоставлениях мотивов (или сюжетов) с «этнографическими фактами» — они были до Проппа и продолжаются поныне помимо «пропповского направления». Значение этой книги сегодня — в самом установлении структурного изоморфизма текста вербального, повествовательно-фольклорного, и текста акционального, обрядового. Речь идет именно о широко понимаемых ритуальных и нарративных моделях, инструментальное применение которых демонстрирует также высокую продуктивность при анализе других традиций, далеких и от волшебной сказки, и от обряда инициации.
Итак, напомню: Пропп исходит из того, что принцип стадиального развития форм культуры аналогичен закону биологической эволюции, причем исследованию генезиса явления должно предшествовать точное и адекватное описание его структуры. При этом историко-генетическому объяснению подлежат не отдельные сюжеты, а их общая композиционная («морфологическая») система, установление которой открывает историческую связь между сюжетами и прокладывает путь к изучению отдельных сюжетов.
Подобному тому как описание структуры должно предшествовать генетическому исследованию, выявление морфологической жанровой систем должно предшествовать историческому анализу. В нашем случае речь идет о жанре волшебной сказки, но можно, как мы видели, работать и с более широким кругом текстов — вплоть до голливудских сценариев, а это позволяет предположить, что Проппом, действительно, была уловлена какая-то более широкая и «сильная» закономерность. И только после того, как установлена эта общая объяснительная морфологическая система, можно заниматься конкретным изучением отдельных сюжетов, жанров, в конечном счете, — и отдельных текстов.
Полученная таким образом «морфологическая формула» — не «праформа» или «прототекст», а модель, которая способна объяснить потенциальное многообразие форм, порождаемых процессом морфологической эволюции. Этнографические соответствия темам и мотивам волшебной сказки позволяют выявить ритуально-мифологический субстрат их семантики и через это — способствовать установлению их генезиса. Не стоит, кроме того, забывать, что «морфологическая формула» Проппа это не только последовательность функций, но и система персонажей. Она менее разработана, но она тоже должна обязательно присутствовать при оценке «морфологической формулы» Проппа.
Устойчивая горизонтальная последовательность элементов повествования (функций), соединяемых по смежности, представляет его синтагматическую модель, а эквиваленты этих элементов в архаической ритуальной традиции, репрезентирующие их глубинную мифологическую семантику — парадигматический аспект той же модели. Установление эквивалентности между моделями повествовательной и обрядовой — это не столько методологическое открытие, сколько выявление соприродности, если не тождества, самих принципов построения текстов обрядового (акционального) и повествовательного (вербального).
Иными словами, сценарий обряда (посвятительного, родильного, свадебного, похоронного и др.) выстраивается по тем же законам, что и сценарий фольклорного (и не только фольклорного) нарратива. За этим, вероятно, стоят некие управляющие структуры, организующие и нарратив, и обряд, и игры, и самые разные социокультурные практики. В связи с этим можно вспомнить суждения и Карло Гинзбурга, и Джанни Родари, и многих других людей, размышлявших над этой книгой.
Вопросы
— Несомненно, существует не только нарративная структура, но и структура обряда, а ритуал часто выстраивается по законам нарратива. Но где именно возникает этот нарратив обряда? В голове тех, кто в нем участвует? Или в голове тех, кто его описывает? Грубо говоря, не выходит ли так, что для фольклористов и этнографов, которые прочли Проппа, «Морфология сказки» и сюжетопорождающая логика стали своего рода модусом операнди? Иными словами, не повлияло ли это на методологическое описание ритуала? Не рассматриваем ли мы этот нарратив ритуала сквозь призму тех, кто видит его в логике Проппа?
Сергей Неклюдов: Я так не думаю. Описания ритуала, причем подробные, хорошие, принадлежат допропповскому времени. И эквивалентность эта скорее и легче устанавливается по хорошо структурированным допропповским описаниям старых ритуалов, нежели по более поздним. Это первое обстоятельство.
Второе обстоятельство. Возможно, я недостаточно хорошо это высказал, но фокус заключается вот в чем. У меня такое ощущение, что эта дилогия (вынесем за скобки все преувеличения, ошибки и прочее) остается вещью, не до конца прочитанной. В этом смысле сегодня она может быть прочитана по-новому и более свежо, в том числе с учетом того, о чем писал Карло Гинзбург (в своем тонком и интересном исследовании он не случайно написал, что это великая книга, он разглядел это). Я хочу сказать, что такого прочтения Проппа пока еще нет, и с этой точки зрения трудно говорить о какой-то навязанности пропповской модели.
— А если мы говорим о неких управляющих структурах — где их искать?
Сергей Неклюдов: Хочется вспомнить Чехова: если б знать. Я не готов ответить на этот вопрос. По опыту самого разного рода занятий могу сказать, что любая управляющая структура — это не мистическая субстанция, пребывающая где-то отдельно от самих текстов. Управляющие структуры зашиты в сами тексты. Каким образом это должно вычленяться, я не знаю. В конечном счете, думаю, они присутствуют в коллективном сознании (где же еще им быть?). Но как до них добраться или как получить их интегрированный рисунок, я не знаю, не возьмусь даже делать предположения. Сценарии ритуалов зашиты в ритуалах, в ритуальных текстах, а сценарий повествования зашит в повествовании. Но он зашит не в одном повествовании, а в целом комплексе. Мы спрашиваем у сказителя, от кого он получил этот текст. Он отвечает: от такого-то. Но это не совсем точно. То есть он так считает, и в каком-то смысле это правда — он, действительно, «перенял» текст от такого-то. Но помимо этого он слышал еще сто исполнений разных других людей, которые также организованы теми же управляющими структурами. То есть управляющий текст, структурирующий следующее исполнение, — это не только тот текст, на который непосредственно опирается сказитель / рассказчик / исполнитель, но и все тексты традиции, содержащие в себе управляющую структуру, которая, несомненно, шире любого отдельно взятого текста. Я бы так ответил на этот вопрос.