Вронский к ужасу своему почувствовал что он сделал скверное непростительное движение
Расставить знаки препинания
. 1. К счастью никто меня не заметил (Т.). 2. Вронский к ужасу своему почувствовал что он сделал скверное непростительное движение (Л. Т.). 3. Червяки жили долго и превращались иногда к великой нашей радости в куколки (Акс.). 4. К удивлению моему мужик самым благодушным образом здоровается с перевозчиком Тюлиным (Кор.). 5. Тут к неописуемому восхищению Пети на старом кухонном столе была устроена целая слесарная мастерская (Кат.).
II. 1. Правда припадки сумасшествия уже не возобновлялись но силы Дубровского приметно ослабевали (П.). 2. Я разумеется обошелся весьма бережно со стариком (Т.). 3. На другой день к обеду действительно все сборы были кончены (Акс.). 4. Дядя Ерошка разговаривал с Марьянкой видимо о своих делах (Л. Т.). 5. Глазами кажется хотел бы всех он съесть (Кр.). 6. На что бы казалось нужна была Плюшкину такая гибель подобных изделий? (Г.). 7. Бурмистр должно быть в Перове подгулял (Т.). 8. Сказать правду спасенный не понравился Морозке с первого взгляда (Фад.). 9. Как видно и здесь Гаврик был свой человек (Кат.). 10. В непосредственной близости от берега советский катер пожалуй был защищен самими скалами от огня фашистских береговых батарей (Сим.).
.Расставить знаки препинания
. 1. К счастью, никто меня не заметил (Т.). 2. Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что он сделал скверное непростительное движение (Л. Т.). 3. Червяки жили долго и превращались иногда, к великой нашей радости, в куколки (Акс.). 4. К удивлению моему, мужик самым благодушным образом здоровается с перевозчиком Тюлиным (Кор.). 5. Тут, к неописуемому восхищению Пети, на старом кухонном столе была устроена целая слесарная мастерская (Кат.).
II. 1. Правда, припадки сумасшествия уже не возобновлялись, но силы Дубровского приметно ослабевали (П.). 2. Я, разумеется, обошелся весьма бережно со стариком (Т.). 3. На другой день, к обеду, действительно все сборы были кончены (Акс.). 4. Дядя Ерошка разговаривал с Марьянкой, видимо, о своих делах (Л. Т.). 5. Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть (Кр.). 6. На что бы, казалось, нужна была Плюшкину такая гибель подобных изделий? (Г.). 7. Бурмистр, должно быть, в Перове подгулял (Т.). 8. Сказать правду, спасенный не понравился Морозке с первого взгляда (Фад.). 9. Как видно, и здесь Гаврик был свой человек (Кат.). 10. В непосредственной близости от берега советский катер, пожалуй,. был защищен самими скалами от огня фашистских береговых батарей (Сим.).
Вронский к ужасу своему почувствовал что он сделал скверное непростительное движение
русский язык домашнее задание даю 10 балов
Спишите
Подчеркните вводные слова
Определите значения вводных слов (сверху напишите карандашом)
Расставьте недостающие знаки препинания
1. К счастью никто меня не заметил (Т.).
2. Вронский к ужасу своему почувствовал что он сделал скверное непростительное движение (Л. Т.).
3. Червяки жили долго и превращались иногда к великой нашей радости в куколки (Акс.).
4. К удивлению моему мужик самым благодушным образомздоровается с перевозчиком Тюлиным (Кор.).
5. Тут к неописуемому восхищению Пети на старом кухонном столе была устроена целая слесарная мастерская (Кат.).
6.Правда припадки сумасшествия уже не возобновлялись но силы Дубровского приметно ослабевали (П.).
7. Я разумеется обошелся весьма бережно со стариком (Т.).
8. На другой день к обеду действительно все сборы были кончены (Акс.).
9. Дядя Ерошка разговаривал с Марьянкой видимо о своих делах (Л. Т.).
10. Глазами кажется хотел бы всех он съесть (Кр.).
11. На что бы казалось нужна была Плюшкинутакая гибель подобных изделий? (Г.).
12. Бурмистр должно быть в Перове подгулял (Т.).
13. Сказать правду спасенный не понравился Морозке с первого взгляда (Фад.).
14. Как видно и здесь Гаврик был свой человек (Кат.).
15. В непосредственной близости от берега советский катер пожалуйбыл защищен самими скалами от огня фашистских береговых батарей (Сим.).
Ответ:
1.К счастью, никто меня не заметил. К счастью (выражает отношение говорящего к происходящему).
2.Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что он сделал скверное, непростительное движение (Л. Т.).
К ужасу своему (выражает отношение говорящего к происходящему).
3. Червяки жили долго и превращались иногда, к великой нашей радости, в куколки (Акс.). К великой нашей радости (выражает отношение говорящего к происходящему.
4. К удивлению моему, мужик самым благодушным образом здоровается с перевозчиком Тюлиным (Кор.). К удивлению моему (выражает отношение говорящего к происходящему.
5. Тут, к неописуемому восхищению, Пети на старом кухонном столе была устроена целая слесарная мастерская (Кат.) К неописуемому восхищению (выражает отношение говорящего к происходящему
6.Правда, припадки сумасшествия уже не возобновлялись, но силы Дубровского приметно ослабевали (П.). Правда ( выражает чувство уверенности)
7. Я, разумеется, обошелся весьма бережно со стариком (Т.). Разумеется ( выражает чувство уверенности)
8. На другой день к обеду, действительно, все сборы были кончены (Акс.). Действительно ( выражает чувство уверенности)
11. На что бы, казалось, нужна была Плюшкину такая гибель подобных изделий? (Г.). Казалось ( выражает чувство неуверенности)
12. Бурмистр, должно быть, в Перове подгулял (Т.). Должно быть ( выражает чувство неуверенности)
13. Сказать правду, спасенный не понравился Морозке с первого взгляда (Фад.). Сказать правду (выражает удостоверение, утверждение истинности)
15. В непосредственной близости от берега советский катер, пожалуй, был защищен самими скалами от огня фашистских береговых батарей (Сим.). Пожалуй (допущение, возможность чего-либо)
«Анна Каренина», один из самых знаменитых романов Льва Толстого, начинается ставшей афоризмом фразой: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Это книга о вечных ценностях: о любви, о вере, о семье, о человеческом достоинстве.
– Браво, Вронский! – послышались ему голоса кучки людей – он знал, его полка и приятелей, – которые стояли у этого препятствия; он не мог не узнать голоса Яшвина, но он не видал его.
«О, прелесть моя!» – думал он на Фру-Фру, прислушиваясь к тому, что происходило сзади. «Перескочил!» – подумал он, услыхав сзади поскок Гладиатора. Оставалась одна последняя канавка в два аршина с водой. Вронский и не смотрел на нее, а, желая прийти далеко первым, стал работать поводьями кругообразно, в такт скока поднимая и опуская голову лошади. Он чувствовал, что лошадь шла из последнего запаса; не только шея и плечи ее были мокры, но на загривке, на голове, на острых ушах каплями выступал пот, и она дышала резко и коротко. Но он знал, что запаса этого с лишком достанет на остающиеся двести сажен. Только потому, что он чувствовал себя ближе к земле, и по особенной мягкости движенья Вронский знал, как много прибавила быстроты его лошадь. Канавку она перелетела, как бы не замечая. Она перелетела ее, как птица; но в это самое время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не поспев за движением лошади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на седло. Вдруг положение его изменилось, и он понял, что случилось что-то ужасное. Он не мог еще дать себе отчета о том, что случилось, как уже мелькнули подле самого его белые ноги рыжего жеребца, и Махотин на быстром скаку прошел мимо. Вронский касался одной ногой земли, и его лошадь валилась на эту ногу. Он едва успел выпростать ногу, как она упала на один бок, тяжело хрипя, и, делая, чтобы подняться, тщетные усилия своей тонкою потною шеей, она затрепыхалась на земле у его ног, как подстреленная птица. Неловкое движение, сделанное Вронским, сломало ей спину. Но это он понял гораздо после. Теперь же он видел только то, что Махотин быстро удалялся, а он, шатаясь, стоял один на грязной неподвижной земле, а пред ним, тяжело дыша, лежала Фру-Фру и, перегнув к нему голову, смотрела на него своим прелестным глазом. Все еще не понимая того, что случилось, Вронский тянул лошадь за повод. Она опять вся забилась, как рыбка, треща крыльями седла, выпростала передние ноги, но, не в силах поднять зада, тотчас же замоталась и опять упала на бок. С изуродованным страстью лицом, бледный и с трясущеюся нижнею челюстью, Вронский ударил ее каблуком в живот и опять стал тянуть за поводья. Но она не двигалась, а, уткнув храп в землю, только смотрела на хозяина своим говорящим взглядом.
– Ааа! – промычал Вронский, схватившись за голову. – Ааа! что я сделал! – прокричал он. – И проигранная скачка! И своя вина, постыдная, непростительная! И эта несчастная, милая, погубленная лошадь! Ааа! что я сделал!
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка бежали к нему. К своему несчастью, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие, неисправимое и такое, в котором виною сам.
Яшвин с фуражкой догнал его, проводил его до дома, и через полчаса Вронский пришел в себя. Но воспоминание об этой скачке надолго осталось в его душе самым тяжелым и мучительным воспоминанием в его жизни.
Внешние отношения Алексея Александровича с женою были такие же, как и прежде. Единственная разница состояла в том, что он еще более был занят, чем прежде. Как и в прежние года, он с открытием весны поехал на воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье и, как обыкновенно, вернулся в июле и тотчас же с увеличенною энергией взялся за свою обычную работу. Как и обыкновенно, жена его переехала на дачу, а он остался в Петербурге.
Со времени того разговора после вечера у княгини Тверской он никогда не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и тот его обычный тон представления кого-то был как нельзя более удобен для его теперешних отношений к жене. Он был несколько холоднее к жене. Он только как будто имел на нее маленькое неудовольствие за тот первый ночной разговор, который она отклонила от себя. В его отношениях к ней был оттенок досады, но не более. «Ты не хотела объясниться со мной, – как будто говорил он, мысленно обращаясь к ней, – тем хуже для тебя. Теперь уж ты будешь просить меня, а я не стану объясняться. Тем хуже для тебя», – говорил он мысленно, как человек, который бы тщетно попытался потушить пожар, рассердился бы на свои тщетные усилия и сказал бы: «Так нá же тебе! так сгоришь за это!»
Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XXV
Всех офицеров скакало семнадцать человек. Скачки должны были происходить на большом четырехверстном эллиптической формы кругу пред беседкой. На этом кругу были устроены девять препятствий: река, большой, в два аршина, глухой барьер пред самою беседкой, канава сухая, канава с водою, косогор, ирландская банкетка, состоящая (одно из самых трудных препятствий) из вала, утыканного хворостом, за которым, не видная для лошади, была еще канава, так что лошадь должна была перепрыгнуть оба препятствия или убиться; потом еще две канавы с водою и одна сухая, — и конец скачки был против беседки. Но начинались скачки не с круга, а за сто сажен в стороне от него, и на этом расстоянии было первое препятствие — запруженная река в три аршина шириною, которую ездоки по произволу могли перепрыгивать или переезжать вброд.
Раза три ездоки выравнивались, но каждый раз высовывалась чья-нибудь лошадь, и нужно было заезжать опять сначала. Знаток пускания, полковник Сестрин, начинал уже сердиться, когда, наконец, в четвертый раз крикнул: «Пошел!» — и ездоки тронулись.
Все глаза, все бинокли были обращены на пеструю кучку всадников, в то время как они выравнивались.
«Пустили! Скачут!» — послышалось со всех сторон после тишины ожидания.
И кучки и одинокие пешеходы стали перебегать с места на место, чтобы лучше видеть. В первую же минуту собранная кучка всадников растянулась, и видно было, как они по два, по три и один за другим близятся к реке. Для зрителей казалось, что они все поскакали вместе; но для ездоков были секунды разницы, имевшие для них большое значение.
Взволнованная и слишком нервная Фру-Фру потеряла первый момент, и несколько лошадей взяли с места прежде ее, но, еще не доскакивая реки, Вронский, изо всех сил сдерживая влегшую в поводья лошадь, легко обошел трех, и впереди его оставался только рыжий Гладиатор Махотина, ровно и легко отбивавший задом пред самим Вронским, и еще впереди всех прелестная Диана, несшая ни живого ни мертвого Кузовлева.
В первые минуты Вронский еще не владел ни собою, ни лошадью. Он до первого препятствия, реки, не мог руководить движениями лошади.
Гладиатор и Диана подходили вместе и почти в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над рекой и перелетели на другую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но в то самое время, как Вронский чувствовал себя на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и лошадь полетела с ним через голову). Подробности эти Вронский узнал уже после, теперь же он видел только то, что прямо под ноги, куда должна стать Фру-Фру, может попасть нога или голова Дианы. Но Фру-Фру, как падающая кошка, сделала на прыжке усилие ногами и спиной и, миновав лошадь, понеслась дальше.
«О, милая!» — подумал Вронский.
После реки Вронский овладел вполне лошадью и стал удерживать ее, намереваясь перейти большой барьер позади Махотина и уже на следующей, беспрепятственной дистанции саженей в двести попытаться обойти его.
Большой барьер стоял пред самой царскою беседкой. Государь, и весь двор, и толпы народа — все смотрели на них — на него и на шедшего на лошадь дистанции впереди Махотина, когда они подходили к черту (так назывался глухой барьер). Вронский чувствовал эти направленные на него со всех сторон глаза, но он ничего не видел, кроме ушей и шеи своей лошади, бежавшей ему навстречу земли и крупа и белых ног Гладиатора, быстро отбивавших такт впереди его и остававшихся все в одном и том же расстоянии. Гладиатор поднялся, не стукнув ничем, взмахнув коротким хвостом и исчез из глаз Вронского.
— Браво! — сказал чей-то один голос.
В то же мгновение пред глазами Вронского, пред ним самим, мелькнули доски барьера. Без малейшей перемены движения лошадь взвилась под ним; доски скрылись, и только сзади стукнуло что-то. Разгоряченная шедшим впереди Гладиатором, лошадь поднялась слишком рано пред барьером и стукнула о него задним копытом. Но ход ее не изменился, и Вронский, получив в лицо комок грязи, понял, что он стал опять в то же расстояние от Гладиатора. Он увидал опять впереди себя его круп, короткий хвост и опять те же неудаляющиеся, быстро движущиеся белые ноги.
В то самое мгновение, как Вронский подумал о том, что надо теперь обходить Махотина, сама Фру-Фру, поняв уже то, что он подумал, безо всякого поощрения, значительно наддала и стала приближаться к Махотину с самой выгодной стороны, со стороны веревки. Махотин не давал веревки. Вронский только подумал о том, что можно обойти и извне, как Фру-Фру переменила ногу и стала обходить именно таким образом. Начинавшее уже темнеть от пота плечо Фру-Фру поравнялось с крупом Гладиатора. Несколько скачков они прошли рядом. Но пред препятствием, к которому они подходили, Вронский, чтобы не идти большой круг, стал работать поводьями, и быстро, на самом косогоре, обошел Махотина. Он видел мельком его лицо, забрызганное грязью. Ему даже показалось, что он улыбнулся. Вронский обошел Махотина, но он чувствовал его сейчас же за собой и не переставая слышал за самою спиной ровный поскок и отрывистое, совсем еще свежее дыханье ноздрей Гладиатора.
Следующие два препятствия, канава и барьер, были перейдены легко, но Вронский стал слышать ближе сап и скок Гладиатора. Он послал лошадь и с радостью почувствовал, что она легко прибавила ходу, и звук копыт Гладиатора стал слышен опять в том же прежнем расстоянии.
Вронский вел скачку — то самое, что он хотел сделать и что ему советовал Корд, и теперь он был уверен в успехе. Волнение его, радость и нежность к Фру-Фру все усиливались. Ему хотелось оглянуться назад, но не смел этого сделать и старался успокоивать себя и не посылать лошади, чтобы приберечь в ней запас, равный тому, который, он чувствовал, оставался в Гладиаторе. Оставалось одно и самое трудное препятствие; если он перейдет его впереди других, то он придет первым. Он подскакивал к ирландской банкетке. Вместе с Фру-Фру он еще издалека видел эту банкетку, и вместо им обоим, ему и лошади, пришло мгновенное сомнение. Он заметил нерешимость в ушах лошади и поднял хлыст, но тотчас же почувствовал, что сомнение было неосновательно: лошадь знала, что нужно. Она наддала и мерно, так точно, как он предполагал, взвилась и, оттолкнувшись от земли, отдалась силе инерции, которая перенесла ее далеко за канаву; и в том же самом такте, без усилия, с той же ноги, Фру-Фру продолжала скачку.
— Браво, Вронский! — послышались ему голоса кучки людей — он знал, его полка и приятелей, — которые стояли у этого препятствия; он не мог не узнать голоса Яшвина, но он не видал его.
«О, прелесть моя!» — думал он на Фру-Фру, прислушиваясь к тому, что происходило сзади. «Перескочил!» — подумал он, услыхав сзади поскок Гладиатора. Оставалась одна последняя канавка в два аршина с водой, Вронский и не смотрел на нее, а, желая прийти далеко первым, стал работать поводьями кругообразно, в такт скока поднимая и опуская голову лошади. Он чувствовал, что лошадь шла из последнего запаса; не только шея и плечи ее были мокры, но на загривке, на голове, на острых ушах каплями выступал пот, и она дышала резко и коротко. Но он знал, что запаса этого с лишком достанет на остающиеся двести сажен. Только потому, что он чувствовал себя ближе к земле, и по особенной мягкости движенья Вронский знал, как много прибавила быстроты его лошадь. Канавку она перелетела, как бы не замечая. Она перелетела ее, как птица; но в это самое время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не поспев за движением лошади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на седло. Вдруг положение его изменилось, и он понял, что случилось что-то ужасное. Он не мог еще дать себе отчета о том, что случилось, как уже мелькнули подле самого его белые ноги рыжего жеребца, и Махотин на быстром скаку прошел мимо. Вронский касался одной ногой земли, и его лошадь валилась на эту ногу. Он едва успел выпростать ногу, как она упала на один бок, тяжело хрипя, и, делая, чтобы подняться, тщетные усилия своей тонкою потною шеей, она затрепыхалась на земле у его ног, как подстреленная птица. Неловкое движение, сделанное Вронским, сломало ей спину. Но это он понял гораздо после. Теперь же он видел только то, что Махотин быстро удалялся, а он, шатаясь, стоял один на грязной неподвижной земле, а пред ним, тяжело дыша, лежала Фру-Фру и, перегнув к нему голову, смотрела на него своим прелестным глазом. Все еще не понимая того, что случилось, Вронский тянул лошадь за повод. Она опять вся забилась, как рыбка, треща крыльями седла, выпростала передние ноги, но, не в силах поднять зада, тотчас же замоталась и опять упала на бок. С изуродованным страстью лицом, бледный и с трясущеюся нижнею челюстью, Вронский ударил ее каблуком в живот и опять стал тянуть за поводья. Но она не двигалась, а уткнув храп в землю, только смотрела на хозяина своим говорящим взглядом.
— Ааа! — промычал Вронский, схватившись за голову. — Ааа! что я сделал! — прокричал он. — И проигранная скачка! И своя вина, постыдная, непростительная! И эта несчастная, милая, погубленная лошадь! Ааа! что я сделал!
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие, неисправимое и такое, в котором виною сам.
Яшвин с фуражкой догнал его, проводил его до дома, и через полчаса Вронский пришел в себя. Но воспоминание об этой скачке надолго осталось в его душе самым тяжелым и мучительным воспоминанием в его жизни.
Вронский к ужасу своему почувствовал что он сделал скверное непростительное движение
Виноват ли Вронский?
Мой тренер казался мне идеалом спортсмена-конника. Я был в него влюблен, как влюбляются двенадцатилетние мальчишки в космонавтов, в полярников. Тренер и в самом деле был фигурой яркой.
— Я боюсь сломать ей спину, как Вронский!
— Что вы раскорячились! Ваш друг Толстой ездил лучше вашего. Слава богу, свою конюшню имел. И лошадей знал! В строй!
И, повернувшись на каблуках, закричал:
— Для всех неумных дурачков сообщаю, что продавить лошади спину нельзя. Прямо под седлом животное имеет четыре сросшихся позвонка. Чтобы сломать их, нужен кузнечный пресс с Ижорского завода.
Была здесь и другая семейная тема. Тот начальник станции в Астапово, на чьей кровати умер великий старик, был школьным товарищем и чуть ли не родственником моего деда. Когда отгремела шумиха, вызванная уходом и смертью Толстого, он приехал к деду, и они всю ночь о чем-то горячо разговаривали.
Лев Толстой сжег этого человека, как сжигает сонную тайгу внезапно упавший метеор.
«Он заметил нерешимость в ушах лошади и поднял хлыст, но тотчас же почувствовал, что сомнение было неосновательно: лошадь знала, что нужно. Она наддала и мерно, так точно, как он предполагал, взвилась и, оттолкнувшись от земли, отдалась силе инерции, которая перенесла ее далеко за канаву; и в том же самом такте, без усилия, с той же ноги, Фру-Фру продолжала скачку».
Когда читаешь этот кусок, кажется, что смотришь замедленную съемку.
И вдруг: «. Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что не поспел за движением лошади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на седло».
В этот момент у читателя появляется желание уничтожить Вронского. «Вронский тянул лошадь за повод. Она опять вся забилась, как рыбка, треща крыльями седла, выпростала передние ноги, но не в силах поднять зада, тотчас же замоталась и опять упала на бок».
Я заболел от огорчения.
А здесь лошадь, которая в любом читателе вызывает необыкновенную нежность. Толстой описывает ее с талантом опытного коннозаводчика. «Она была вся узка костью: хотя ее грудина и сильно выдавалась вперед, грудь была узка. Зад был немного свислый и в ногах передних, и особенно задних была значительная косолапина. Кости ее ног ниже колена казались не толще пальца. и притом, когда он (Вронский) подошел к ее голове, она вдруг затихла и мускулы ее затряслись под тонкою нежною шерстью «.
На первых рисунках В. Серова изображены лошадки с восемью, с шестнадцатью ногами. Мальчик с утра и до ночи рисовал своих многоногих коней. Современные психологи объясняют это особым художественным даром будущего художника: Серов видел несколько фаз движения и пытался передать это движение на бумаге. Кони всю жизнь были его любимой натурой. Он оставил много портретов лошадей, в том числе портрет знаменитого орловского рысака по имени Летучий.
. В нашей стране много художников, которых привлекают кони и кавалерия. Первый среди них, конечно, П. Греков; большинство его картин посвящено Первой Конной. Н. Самокиш звание академика получил за изображение батальной сцены и всю жизнь писал кавалерийские сшибки и атаки.
Из художников младшего поколения особенно много рисует и пишет коней И. Скоробогатов.
. Лошадей знал и очень любил Ф. М. Достоевский. У него есть поразительный по силе рассказ о том, как обезумевший от работы крестьянин забил насмерть свою лошадь.
С удовольствием пишу о том, что подобного в наши дни произойти не может: за жестокое отношение к животным советский закон предусматривает уголовную ответственность. Больше того, года три назад в спортивном журнале было опубликовано сообщение, что на состязаниях проигравший скачку в ярости стал хлестать коня. Федерация конного спорта немедленно лишила его всех спортивных званий и наград. Сообщение публиковалось для того, чтобы этого человека никогда больше не приняли ни в один манеж.
И это-то чудо, эту необыкновенную красоту, которая «бьется, как рыбка», Вронский бьет каблуком в живот. Джентльмен Вронский, которому неписаный закон спортивной чести не позволяет взглянуть на лошадь соперника (он отворачивается с «чувством человека, отворачивающегося от чужого раскрытого письма. «). А тут каблуком!
Мой приятель, замечательный конник, когда читает эти строчки, всегда разъяряется до того, что, кажется, появись сейчас Вронский, несдобровать ему.
И вот однажды, наблюдая в сотый раз такую реакцию, я вдруг подумал: «А что, если она запланирована Толстым?» С момента скачек начинаешь Вронского люто ненавидеть. Эту ненависть не объяснишь разумом. Это чувство. Не знаешь, за что, а просто ненавидишь, и все. И предчувствуешь, что он может стать причиной гибели Анны. Нет в нем той человечности, что есть в Левине и, может быть, даже в Стиве.
Ну, а как же с Фру-Фру? Неужели все-таки Толстой ошибся? В черновиках писателя, где описаны красносельские скачки, гибель лошади зафиксирована с протокольной точностью. В этой гибели жокей не виноват. Лошадь оступилась на краю канавы.
Говоря о художественном произведении, никогда нельзя сказать, что автор «списал» с живого, реального человека тот или иной образ.
Он слишком хорошо знал коней, этот великий старик. Посмотрите, как свободно и спокойно сидит он на лошади, как изобразил его в скульптуре Паоло Трубецкой.
Гибкая поясница, твердые и вместе с тем очень подвижные, правильно поставленные в стремена ноги и покойно скрещенные на груди руки.
Толстой ездил верхом до самой смерти, в возрасте восьмидесяти лет.