Вселенские соборы что это
ВСЕЛЕНСКИЙ СОБОР
Поместные Церкви были представлены на В. С. с разной полнотой. Во Вселенских Соборах принимали участие лишь немногие лица, представлявшие Римскую Церковь, хотя авторитет этих лиц был высок. На VII Вселенском Соборе крайне малочисленным, почти символическим было представительство Александрийской, Антиохийской и Иерусалимской Церквей. Признание Собора Вселенским никогда не обусловливалось пропорциональным представительством всех поместных Церквей.
Компетенция В. С. заключалась прежде всего в разрешении спорных догматических вопросов. Это преимущественное и почти исключительное право именно Вселенских, а не поместных Соборов. Опираясь на Свящ. Писание и Церковное Предание, отцы Соборов опровергли еретические заблуждения, противопоставив им посредством соборных определений правосл. исповедание веры. Догматические определения 7 Вселенских Соборов, содержащиеся в их оросах, обладают тематическим единством: в них раскрывается целостное тринитарное и христологическое учение. Изложение догматов в соборных символах и оросах непогрешимо; что отражает исповедуемую в христианстве непогрешимость Церкви.
В дисциплинарной области Соборы издавали каноны (правила), к-рые регламентировали церковную жизнь, и правила отцов Церкви, к-рые Вселенские Соборы принимали и утверждали. Кроме того, они изменяли и уточняли ранее принятые дисциплинарные определения.
В. С. чинил суд над Предстоятелями автокефальных Церквей, др. иерархами и всеми лицами, принадлежавшими Церкви, анафематствовал лжеучителей и их приверженцев, выносил судебные постановления по делам, связанным с нарушениями церковной дисциплины или незаконным занятием церковных должностей. В. С. принадлежало также право выносить суждения о статусе и границах поместных Церквей.
Гимнография
Воспоминанию Вселенских Соборов посвящены неск. дней литургического года. Близкая к совр. система празднуемых памятей Вселенских Соборов присутствует уже в Типиконе Великой ц. IX-X вв. Гимнографические последования этих дней имеют много общих чтений и песнопений
В более поздних редакциях Иерусалимского устава оформилась система из 3 памятей: в неделю 7-ю по Пасхе, в октябре и в июле. В таком виде память Вселенских Соборов празднуется и согласно совр. печатному Типикону.
Память III Вселенского Собора 9 сент. Указана в Типиконе Великой ц. с богослужебным последованием: на Пс 50 тропарь плагального 1-го, т. е. 5-го, гласа: ῾Αγιωτέρα τῶν Χερουβίμ (Святейшую херувимов), тяжелого, т. е. 7-го, гласа: Χαῖρε, κεχαριτωμένη Θεοτόκε Παρθένε, λιμὴν καὶ προστασία (Радуйся, благодатная Богородице Дево, прибежище и предстательство). На литургии: прокимен из Пс 31, Евр 9. 1-7, аллилуиарий со стихом Пс 36, Лк 8. 16-21, причастен Притч 10. 7. В студийских и иерусалимских Типиконах этой памяти нет.
Память VI Вселенского Собора 15 сент. По Типикону Великой ц., последование св. отцов в этот день включает: тропарь ῾Ο Θεὸς τῶν πατέρων ἡμῶν ( ), чтения на литургии: прокимен из Пс 31, Евр 13. 7-16, аллилуиарий со стихом Пс 36, Мф 5. 14-19, причастен Пс 32. 1. Перед Апостолом на литургии предписывается читать орос VI Вселенского Собора.
Память VII Вселенского Собора в октябре. В Типиконе Великой ц. эта память указана 11 окт., последование не приводится, но указывается совершение торжественной службы в Великой ц. с пением паннихис после вечерни.
Память Вселенских Соборов в июле. По Типикону Великой ц., 16 июля празднуется память IV Вселенского Собора, последование включает тропари: на вечерне и утрене 4-го гласа ῾Ο Θεὸς τῶν πατέρων ἡμῶν ( ), на литургии того же гласа Τῆς καθολικῆς ἐκκλησίας τὰ δόγματα (Соборной Церкви догматы). Чтения на литургии: прокимен из Пс 149, Евр 13. 7-16, аллилуиарий со стихом Пс 43, Мф 5. 14-19, причастен Пс 32. 1. После Трисвятого читается орос IV Вселенского Собора.
Гимнографические последования Вселенских Соборов
Согласно совр. богослужебным книгам, последование св. отцов в неделю 7-ю по Пасхе включает: тропарь 4-го плагального, т. е. 8-го, гласа ῾Υπερδεδοξασμένος εἶ, Χριστὲ ὁ Θεὸς ἡμῶν, ὁ φωστήρας ἐπὶ γῆς τοὺς πατέρας ἡμῶν θεμελιώσας ( ); кондак 4-го плагального, т. е. 8-го, гласа на подобен «Яко начатки»: Τῶν ἀποστόλων τὸ κήρυγμα, καὶ τῶν πατέρων τὰ δόγματα ( ); канон плагального 2-го, т. е. 6-го, гласа, с акростихом Τὸν πρῶτον ὑμνῶ σύλλογον ποιμένων ( ), ирмос: ῾Ως ἐν ἠπείρῳ πεζεύσας ὁ ᾿Ισραήλ ( ), нач.: Τὴν τῶν ἁγίων πατέρων ἀνευφημῶν, παναγίαν Σύνοδον ( ); 2 цикла стихир-подобнов и 4 самогласна. Последования слав. и греч. книг полностью совпадают.
Последование в честь VII Вселенского Собора, находящееся в совр. греч. и слав. богослужебных книгах под 11 окт., включает: тот же тропарь, что и в неделю 7-ю по Пасхе; кондак 2-го гласа на подобен «Рукописаннаго образа»: ῾Ο ἐκ Πατρὸς ἐκλάμψας Υἱὸς ἀρρήτως ( ), канон 4-го плагального, т. е. 8-го, гласа, творение Феофана по греч. или Германа по слав. Минее с акростихом ῾Υμνῶ μακάρων συνδρομὴν τὴν βδόμην ( ), ирмос: ῾Αρματηλάτην Θαραὼ ἐβύθισε ( ), нач.: ῾Υμνολογῆσαι τὴν βδόμην ἄθροισιν, ἐφιεμένῳ μοι νῦν, τὴν τῶν πτὰ δίδου ( ); 2 цикла стихир-подобнов и 4 самогласна; все самогласны и 2-й цикл подобнов (на хвалитех) совпадают с приведенными в последовании 7-й недели по Пасхе. Песнопения посвящены не только VII, но и всем др. Вселенским Соборам.
Иконография
Изображения Вселенских Соборов существовали в монументальной живописи уже в доиконоборческое время. Цикл из 6 Вселенских Соборов с многочисленными портретами участников украшал стены имп. дворца в К-поле. В нач. VIII в. император-монофелит Филиппик Вардан (711-713) приказал уничтожить во дворце изображение VI Вселенского Собора, осудившего монофелитство. На своде расположенных напротив дворца ворот Милиона он распорядился изобразить 5 Вселенских Соборов, свой портрет и портрет патриарха-еретика Сергия. В 764 г., при императоре-иконоборце Константине V, эти изображения были заменены сценами на ипподроме. О действиях имп. Филиппика Вардана сообщил Римскому папе Константину I диак. Агафон, после чего в старой базилике св. Петра в Риме папа Константин повелел изобразить шесть Вселенских Соборов. Изображения Вселенских Соборов находились также в нартексе ц. ап. Петра в Неаполе (766-767).
Семь Вселенских Соборов изображены в нартексе собора мон-ря Гелати (Грузия), 1125-1130 гг. Все сцены единообразны: в центре на престоле император, по сторонам сидят епископы, ниже стоят остальные участники Собора, еретики изображены справа.
Традиция размещения цикла Вселенских Соборов в нартексах церквей получила широкое распространение на Балканах, где изображение часто дополнено представленным по той же схеме серб. Собором. Семь Вселенских Соборов изображены в церквах: Св. Троицы мон-ря Сопочани (Сербия), ок. 1265 г.; Благовещения в мон-ре Градац на Ибаре (Сербия), ок. 1275 г.; прп. Ахиллия, еп. Лариссы в Арилье (Сербия), 1296 г.; Богородицы Левишки в Призрене (Сербия), 1310-1313 гг.; вмч. Димитрия, Печская Патриархия (Сербия, Косово и Метохия) 1345 г.; Рождества Богородицы мон-ря Матейче, близ Скопье (Македония), 1355-1360 гг.; Успения Богородицы мон-ря Любостиня (Сербия), 1402-1405 гг. Шесть Вселенских Соборов (нет седьмого) изображены в ц. Христа Пантократора мон-ря Дечаны (Сербия, Косово и Метохия), 1350 г.
В рус. искусстве самым ранним дошедшим изображением Вселенских Соборов является цикл в Рождественском соборе Ферапонтова мон-ря (1502). В отличие от визант. традиции Вселенские Соборы изображены не в нартексе, а в нижнем регистре росписи стен наоса (на юж., сев. и зап. стенах). Так же на стенах наоса расположены композиции: в Успенском соборе Московского Кремля (на юж. и сев. стенах), 1642-1643 гг.; в соборе Св. Софии в Вологде, 1686 г.; в Благовещенском соборе Сольвычегодска (на сев. стене), 1601 г. В кон. XVII в. цикл В. С. помещают на папертях, напр. в галерее собора Спаса-Преображения Новоспасского мон-ря в Москве. Семь Вселенских Соборов изображены также в верхнем регистре иконы «Премудрость созда себе дом» (Новгород, 1-я пол. XVI в., ГТГ).
В рус. традиции, зафиксированной в иконописных подлинниках (Большаковский), в композицию I Вселенского Собора включается «Видение свт. Петра Александрийского» ( в росписи Ферапонтова мон-ря изображено отдельно в 2 сценах на юж. и зап. стенах). IV Вселенский Собор изображается с чудом вмц. Евфимии Всехвальной и представлена ее гробница, в композицию III Вселенского Собора, осудившего Нестория, включен эпизод совлечения с него ризы.
Вселенские Соборы (+ВИДЕО)
История Византии. Беседа 6-я
Как и для чего созывается Вселенский Собор, какие вопросы решает? Почему Православная Церковь Вселенскими считает только семь Соборов IV–VIII веков? По каким признакам определяется, что тот или иной Собор – Вселенский? Может ли быть созван «Восьмой Вселенский Собор»? Рассказывает историк Павел Кузенков.
Здравствуйте, дорогие читатели и зрители портала «Православие.ру». Тема сегодняшней нашей встречи – Вселенские Соборы. Мы поговорим о том, что собственно такое Вселенский Собор, как он появился, какая идея стояла за этим учреждением, какую роль он играл в истории древней Церкви.
Собор Поместный и Собор Вселенский
Соборный принцип лежит в основе устроения всех Поместных Церквей. И уже в IV веке соборы считались давней традицией, каждая Поместная Церковь регулярно проводила соборы, на которых председательствовали наиболее авторитетные старшие епископы. Как правило, это были епископы крупнейших городов тех областей, которые входили в юрисдикцию Поместной Церкви. В соборах принимали участие епископы. Если на уровне епископской власти епископ оказывался полным и абсолютным главой, обладавшим всей полнотой власти в Церкви, то на соборе власть уже была коллегиальная, и предстоятель собора – а, как правило, это был митрополит – уже был первым среди равных и ничего не мог решать без согласия других епископов, но и они ничего не могли предпринимать в рамках именно этой ступени церковного управления без его ведома.
Митрополит созывал Поместные соборы, проводил их, и именно на него была возложена обязанность следить за тем, как выполняются решения соборов. Также на соборах избирали архиереев на овдовевшие церковные престолы.
Этот уровень соборов – собор Поместной Церкви – сохраняется и в нашей Русской Православной Церкви как Архиерейский собор и является важнейшим элементом церковного управления.
Вселенский Собор – институт совершенно другого рода.
Сама идея созыва Вселенского Собора возникла при весьма драматических обстоятельствах. В начале IV века, как мы помним, император Константин обратился в христианство и принял на себя попечение о единстве Церкви. Конечно, будучи императором, он, прежде всего, следил за единством государства и очень много сделал для того, чтобы восстановить распавшуюся на части Римскую империю. Когда он наконец объединил ее и в 324 году прибыл на Восток, соединив его с Западом и создав единую Римскую империю, единое большое государство, он обнаружил, что в церковных делах Востока царит смятение, что Церковь находится в разделении. И для того, чтобы примирить достаточно бескомпромиссно настроенные церковные группировки, он созывает особое совещание, которое впоследствии будет названо Вселенским Собором – Σύνοδοι Οικουμενικαί. Это собрание охватывает всю вселенную, ибо Римская империя претендовала именно на это – объединять в себе все земли обитаемого мира.
В 325 году к торжествам, приуроченным к 20-летию восшествия на престол императора Константина, в Никее, где в то время находился императорский дворец, ибо Константинополь еще не был построен, собираются епископы со всех концов империи, но прежде всего, конечно, из восточных провинций, для того чтобы обрести единомыслие в вопросах, разделявших Церковь. Необходимо было обсудить учение Ария, пресвитера из Александрии, который дерзко противопоставил свое мнение учению своего архиерея – Александрийского епископа – и учению многих других египетских епископов и был соборно осужден, но нашел покровителей, в том числе среди лиц, близких к императору Константину, например, Евсевия, епископа Никомидии, в то время считавшейся столицей Восточной империи. Вокруг Ария создалась достаточно напряженная ситуация противостояния. Но были и другие вопросы, которые предстояло решить на этом совещании. В частности, отношение к безбрачию: требуется ли безбрачие для всех клириков или только для епископов; отношение к способу вычисления даты празднования Пасхи – так называемый вопрос Пасхалии; другие, более частные вопросы.
Собор и светская власть
Император Константин своим указом созвал церковный Собор. Явление само по себе очень характерное для начала IV века: тогда по традиции Римская империя была государством во главе с понтификами – римский император воспринимался еще и как духовный лидер римского народа.
Но император Константин очень недвусмысленно отмежевался от всех попыток придать ему статус некоего главы Церкви, некоего главы церковной иерархии, некоего епископа, как в то время говорили, то есть надзирателя над делами Церкви, и сказал, что нет, я – ἐπίσκοπος, то есть надзиратель, только над внешними делами, как император. Вы же, отцы, сами решайте свои вопросы. Я Собор созываю и удаляюсь в число присутствующих.
Собор созывался государством, но был исключительно церковным органом. Однако сам факт государственного созыва придавал ему статус института чрезвычайного
Император уклонился от прямого участия в Соборе, и, несмотря на то, что он присутствовал на некоторых заседаниях и даже высказывал очень важные мнения, голосование на Соборе шло без него, и это очень важный момент: Собор хотя и созывался государством, но действовал исключительно как церковный орган. Эта традиция была впоследствии продолжена на всех Вселенских Соборах. Но сам факт такого их государственного созыва придавал им статус не просто церковных, но государственно-церковных институтов – и институтов чрезвычайных. Ибо в церковной канонической традиции церковный собор предусматривался только на поместных уровнях. На вселенском же уровне соборы могли быть созваны только по желанию государства и только по вопросам, которые считались чрезвычайно важными для всей Церкви. Такими вопросами были, как правило, острые ереси, и именно им были посвящены заседания всех семи Вселенских Соборов. Некоторым исключением является Трулльский Собор, на котором рассматривались вопросы канонической дисциплины, но он примыкает к VI Вселенскому Собору, а заодно и к V, который не рассматривал никаких новых канонов и в церковной традиции, несмотря на то, что имеет статус Вселенского, считается дополнительным; а Трулльский – V–VI Вселенским Собором.
Основная задача Вселенского Собора – решение именно догматических вопросов. Но и канонические вопросы принципиального характера также рассматривались на большинстве Соборов – это то, что называется «Правила Соборов», они составляют основу канонического учения, канонических норм Православной Церкви, включены в книгу Правил, и это то сокровище православной традиции, которое также лежит в основе современной церковной жизни.
Главным вопросом всех Вселенских Соборов было преодоление самых опасных ересей
Итак, главным вопросом всех Вселенских Соборов было преодоление самых опасных ересей. Последней по времени – в VIII–IX веках – стала ересь иконоборческая, оказавшаяся совершенно неожиданной для многих. Борьба с иконами была инициирована императорами, которые ориентировались на ветхозаветные образцы и пытались таким вот образом угодить Богу – через отрицание икон. Это заблуждение было преодолено на VII Вселенском Соборе в 787 году. А в 843 году на Константинопольском соборе иконопочитание было восстановлено, иконоборчество окончательно повержено, и с этого времени соборный период в истории Церкви считается оконченным. Церковь вступила в новый период своей истории, который обычно называется Торжество Православия. И именно как завершение борьбы с ересями празднуется каждый год память Торжества Православия в первое воскресение Великого поста.
В дальнейшем многие соборы созывались как вселенские, но церковное Предание, «плерома» – полнота Церкви в качестве вселенских их не восприняла, и сейчас традиционно Вселенскими считаются только семь Соборов.
Человеческое и Духа Святого
Многие соборы, созывавшиеся как вселенские, оказались еретическими сборищами и в церковную историю вошли как лже-соборы. Таков II Эфесский собор 449 года, известный как собор Разбойничий; таков иконоборческий собор середины VIII века. И хотя почти по всем формальным критериям эти соборы как будто бы вселенские, однако же решения, принятые на них, Церковью были не восприняты или же восприняты сначала с настороженностью, а потом и опровергнуты.
Через действие Святого Духа и происходит решение тех или иных вопросов на всех соборах
Так что на вопрос: по каким критериям определить, что Собор является Вселенским? – ответа нет, ибо никаких формальных критериев для этого не существует. Это вообще особенность православного понимания устроения Церкви: православная экклесиология учит, что Церковь – не человеческое устроение; человеческая администрация, конечно, присутствует в Церкви, но Церковь, прежде всего, обитель Духа Святого. И именно через действие Святого Духа и происходит решение тех или иных вопросов на всех соборах, в том числе и на Соборах Вселенских, и какие бы то ни было формальные критерии здесь просто неуместны.
Это иногда вызывает раздражение, иногда вызывает недоумение: как же так? вы не можете решить, какой собор – Вселенский, а какой – нет? Но в этом и состоит глубокая тайна и мистика православной экклесиологии, что это все за пределами человеческого разумения и человеческой власти. Это все то, к чему надо относиться с глубоким благоговением.
Так, по всем формальным критериям соборы IX века вселенские, и в частности собор 879 года – многие и предлагают считать его Вселенским Собором, греческие богословы посвятили этому немало статей и публикаций. Но пока церковное сознание этого не признает, и никакими указами, или рескриптами, или человеческими решениями это невозможно утвердить. Это, кстати, один из способов противостояния соблазнам еретических или канонических искажений и заблуждений в Церкви. И тут одно из основных отличий Православия от католичества, где главным гарантом догматической и канонической чистоты церкви является папа Римский. В Православии же таких гарантов вообще нет, и даже Вселенский Собор нельзя рассматривать в качестве такого гаранта, ибо его решения могут быть приняты только всей полнотой Православия. Это иногда вызывает очень драматичные события – когда собор, объявленный Вселенским, вдруг приходится объявлять лже-собором: страдает очень много людей, происходят волнения, иногда расколы. Но, с другой стороны, Церковь таким образом уберегается от соблазна через формальные институты проводить в ее жизнь решения крайне опасные.
Никто из католиков, например, не сможет сказать, что будет, если папа ex cathedra – с кафедры – объявит нечто еретическое или канонически неприемлемое, ведь он, по догматике Католической церкви, является в любом случае непогрешимым. Папа стоит над собором в католической экклесиологии, и ни один собор не может подвергать сомнению его решения, не то что человек. Православное же отношение к таким вопросам гораздо более мудрое и безопасное, потому что любая ересь, каким бы институтом она ни была утверждена и установлена, не получит никакого основания, если будет отторгнута церковной полнотой, если хранится хотя бы крупица православного сознания. И даже один человек, как мы знаем на примере святителя Афанасия Великого, может противостоять целому собору заблуждающихся во главе с ересиархом. В этом – великий опыт православной традиции, в этом – и великое сокровище, которое всем нам нужно хранить и которое очень важно ценить.
Будет ли VIII Вселенский Собор?
Во-первых, Вселенский Собор созывается государством – в римской истории это был римский император, потому что решения Собора необходимо проводить в жизнь. Для того, чтобы проводить в жизнь решения Собора, необходимы институты – у Церкви этих институтов нет, она опирается в своей деятельности на власти, потому что Церковь институт духовный, ни полиции, ни армии, ни тюрем у нее быть не может. Если же решения Собора будут осмеяны и попраны, никто их не будет соблюдать, то такой Собор тоже вызывает много вопросов. Поэтому в отсутствие некоего гаранта, который бы обеспечил проведение принятых на Соборе решений, созыв его затруднителен.
И второе: для того, чтобы созывать Собор, нужна очень веская причина. Такой причиной может быть какая-то крупная ересь, но, как учат современные богословы, практически все ереси уже опровергнуты, и все обилие еретических заблуждений, которые мы встречаем в современных сектах, так или иначе может быть сведено к одной из главных ересей, опровергнутых еще святыми отцами.
Если административные вопросы будут решаться на соборе общеправославного уровня, то возникнет соблазн некоего православного папизма
Что же касается каких-то юридических, административных вопросов, то это не те вопросы, которые решаются Вселенскими Соборами. Эти вопросы уместнее решать на совещаниях архиереев, на совместных встречах и т.д. Ибо совместное собрание епископата всей полноты Православной Церкви – это событие чрезвычайного значения, и оно не может быть сведено к формальному институту. Ибо это означало бы, что возникает некая особая единая Церковь, которая претендует на то, чтобы главенствовать над всеми Поместными Церквами, что противоречит православной традиции. Ибо в Православии именно вот это соцветие, созвездие Поместных Церквей образует ту полноту, которая соответствует полноте апостольского служения, когда Господь рассылает в мир апостолов, не ставя никого во главе их и не призывая их подчиняться ему как своему начальнику. Ведь даже первоверховный апостол Петр, который сподобился от Господа особых каких-то знаков внимания, никогда и нигде не числится главою апостолов. И всегда, даже в собственном послании, он обращается к своим сослужителям как равный к равным.
Поэтому каждая Православная Поместная Церковь имеет свои соборы и этими соборами управляется. Если же административные вопросы будут решаться на соборе общеправославного уровня, то здесь возникает соблазн некоего православного папизма, объединения Церквей во главе с неким первоиерархом, для чего в нашей православной экклесиологии нет никаких канонических оснований, и это не соответствует древней традиции Церкви.
Что такое Вселенский собор?
Содержание
Доклад, прочитанный на Stiftunsfonda Pro Oriente, Вена, Австрия, 5 мая 1972 г. Заключение доклада составлено заново.
Второй Ватиканский собор вызвал в западном христианстве большое оживление экклезиологической мысли. Бесчисленные работы, и научные и популярные, о соборном институте, его происхождении, истории и современном значении, были изданы во многих странах. Но с тех пор интерес к экклезиологии, и особенно к теме соборности, уже успел утихнуть на Западе. На смену ему пришло направление, отбрасывающее все формы «институционизма»; экклезиология перестала быть популярной. «Секулярные» интерпретации христианства и, в более недавнее время, разнообразные формы харизматизма сделали экклезиологию как таковую, по-видимому, ненужной. Церковь стала рассматриваться почти как идол и, во всяком случае, как помеха и для признания за человеком его призвания в истории, и для непосредственного восприятия им духовных даров.
Между тем в Православной Церкви идут приготовления к «Великому Собору», так что тема соборности вполне остается на богословской повестке дня. Мне кажется, что мы, православные, – да и многие из западных христиан тоже – сейчас накануне возвращения к традиционной теме Церкви как Тайны и храма Св. Духа. Ибо если недостаточность секулярного христианства осознается довольно широко (особенно той частью молодого поколения, которая ищет опытной веры), недостатки и опасности внецерковного харизматизма постепенно становятся столь же очевидными.
Целью этой статьи является попытка определения экклезиологических идей, стоявших за соборным институтом прошлого, с тем чтобы и настоящее, и, можно надеяться, будущее могли рассматриваться в свете «того же Духа» (ср. 1Кор.12:11 ). Ибо собор – это прежде всего церковное событие, и лишь как таковое он может получить историческую значимость. Функция и миссия соборов становятся понятными только в рамках экклезиологии.
I. Основания соборности
Первые церковные соборы не были «организованы» или «подготовлены». Никакой библейский или церковный авторитет их никогда не «учреждал » и не давал указаний о порядке их проведения. Ранние церковные соборы выросли из самой природы христианской веры, как она понималась ранними христианами. Следствием служения Христу и свидетельства апостолов об этом служении было основание мессианской общины, которая приняла Св. Духа в Пятидесятницу, поняла и возвестила значение дела Христова в мире. В общине и для общины создавались новозаветные писания. Эта же община, после серии вероучительных кризисов и дебатов, сохранила то, что Тертуллиан назвал «правилом веры».
В жизни церковной общины был изначальный этап, описанный в первых двенадцати главах книги Деяний: община была соразмерна Иерусалимской Церкви и руководили ею Двенадцать, возглавляемые Петром. Это была эсхатологическая община, свидетельствовавшая об исполнении в Сионе мессианских пророчеств. Соборность, объединявшая «множество учеников» ( Деян.6:2 ), созываемых Двенадцатью, уже была практикуема во всех случаях, когда надо было принять важное решение, такое, например, как избрание Семи ( Деян.6:1–6 ). Этот образец корпоративных решений в каждой поместной церкви был формой соборности, остававшейся неизменной в раннем христианстве. Она позднее найдет выражение в избрании епископов «всем народом» (Ипполит, Апостольские предания I,2) и в Киприановом принципе: episcopus in ecclesia in episcopo («епископ в Церкви и Церковь в епископе»).
Переход от первоначального положения дел, когда Церковь была церковью только в Иерусалиме, к новой ситуации, когда Церкви суждено было стать той же самой и в Антиохии, и в Коринфе, и в Риме, описывается в повествовании об «апостольском соборе» в Иерусалиме ( Деян.15 ). Это собрание не только приняло важнейшее решение, провозвестив вселенский характер христианского Евангелия, но и молчаливо признало радикальное изменение в структуре – а следовательно, и в значении – самой Иерусалимской Церкви. С тех пор как Петр «пошел в другое место» ( Деян.12:17 ), руководство матерью-Церковью перестало быть исключительно руководством первоначальных «свидетелей». Воскресение Христа фактически уже и на этом собрании Двенадцати больше не упоминается, и руководство принадлежит «апостолам и пресвитерам» ( Деян.15:6 ) – позднее оно определено еще более точно как руководство «Иакова и пресвитеров» ( Деян.21:18 ).
Эти детали важны для нашей цели, так как они хорошо иллюстрируют две различные экклезиологические ситуации. Первоначальное собрание, или собор Двенадцати в Иерусалиме, было высшим и верховным свидетельством истины Воскресения Христова: совместным возвещением Евангелия самими очевидцами. Позднее, однако, когда очевидцы рассеиваются, «апостольская» вера, ими возвещенная, должна была сохраняться церквами. Поэтому возникла нужда поддерживать консенсус, единство, тесную связь между поместными церквами. Эта задача и будет осуществляться соборами.
Господствующей экклезиологией послеапостольской Церкви, как это обнаруживается из писаний свв. Игнатия и Иринея, была евхаристическая экклезиология. Где бы церковь ни находилась – в Иерусалиме или в любом другом уголке мира, – она была поистине Церковью Божией, потому что каждое воскресенье свидетельствовала о присутствии Христа в таинстве Общей Трапезы. Только такая экклезиология и позволила св. Игнатию сказать: «Где Иисус Христос, там и кафолическая Церковь» (Посл. к смирнянам, 8,2. Русс. пер.: П. Преображенский. Писания мужей апостольских. СПб., 1895, с.305. Репринт: Рига, 1994). Эта и только эта экклезиология может объяснить тот факт, что так называемый «монархический» епископат – один епископ в каждой евхаристической общине или Церкви – стал общепринятым без каких-либо значительных споров. Была бы полная возможность для коллективного или коллегиального руководства в каждой церкви (и действительно, пресвитерство приняло на себя эту руководящую роль во всех областях церковной жизни, кроме сакраментальной), если бы не существовало внутренней необходимости кому-либо, а именно епископу, «председательствовать на место Бога», а пресвитерам «занимать место собора апостолов» (св. Игнатий Антиохийский. Посл. к магнезийцам 6,1; ср. Посл. к траллийцам 2,3,1–2. Русс. пер.: П. Преображенский. Писания мужей апостольских. СПб., 1895, с.281,186).
Совершение Евхаристии предполагало, что во главе собрания находился «предстоятель». Из Книги Деяний (гл.1–10) легко можно заключить, что Петр исполнял эту роль в начальной общине Иерусалима, где позднее его преемником стал Иаков. Во всех других церквах, однако, епископы избирались на месте и затем облекались апостольской функцией сохранения изначальной веры. Евхаристия повсюду была той же самой, потому что был один Христос, одна Церковь, одна «апостольская» вера и один, тот же самый, Св. Дух, ведущий Церковь в полноту Истины.
Апостол Петр получил от самого Господа торжественное обетование: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» ( Мф.16:18 ). Эти слова Христа были сохранены для нас в Евангелии Иерусалимской Церкви, где Петр предстоятельствовал Евхаристии и был поэтому голосом Церкви, которую «врата ада не одолеют». Но Церковь, та же самая Церковь, позднее была основана и в других местах, и другие тоже должны были наследовать обетование, данное Петру.
Уже у св. Игнатия Антиохийского образ епископата ассоциируется с образом камня (Послание к Поликарпу 1,1). А у Киприана Карфагенского идея, что каждый епископ, как глава и пастырь своей поместной церкви, является преемником Петра и «камнем» веры, выражена вполне ясно. Для Киприана – согласно большинству ученых – преемственность Петра вовсе не ограничивается Римом: каждая поместная церковь есть Церковь и как таковая наследует обетование, данное Петру: «Бог один, – пишет он, – и один Христос, одна Церковь Его и вера одна и один народ совокупленный в единство Тела союзом согласия» («О единстве кафолической Церкви», 4. Русс. пер. Ч.2. Киев, 1891, с.197). Это понимание неизбежно следует из «евхаристической» концепции Церкви; если каждая поместная церковь – это Церковь в ее полноте, «кафолическая Церковь», она должна быть тождественна этой Церкви, упоминаемой Самим Иисусом ( Мф.16:18 ), Церкви, основанной на Петре.
Тщательное прочтение святоотеческого предания, и греческого и латинского, убеждает в том, что такое понимание вовсе не было присуще только Киприану, но вообще господствовало в ранней Церкви. Однако эта идея не получила формальной разработки, так как экклезиология никогда не трактовалась систематически. Так, св. Григорий Нисский говорит о «власти ключей», переданной Петром епископам (De castigatione), и даже псевдо-Дионисий видит в Петре прообраз «первосвященника» (О церковной иерархии 7,7). В более поздний период, особенно после 1204 г., когда латинский патриарх был утвержден папой как епископ Константинополя, византийские богословы стали использовать тот же самый аргумент против Рима: папа не является единственным преемником Петра, но все епископы в равной мере причастны Петрову достоинству.
Идея поместной церкви, возглавляемой епископом, который обычно избирается своей церковью, но облекается при этом харизматической и апостольской функциями, как преемник Петра, есть вероучительное основание соборности, как это вошло в практику с III века. Ибо евхаристическая экклезиология предполагает, что каждая поместная церковь, хотя ей и принадлежит полнота кафоличности, всегда находится в единении и содружестве со всеми другими Церквами, причастными той же кафоличности. Епископы не только несут нравственную ответственность за эту общность – они соучаствуют в едином епископском служении. Опять-таки и в этом вопросе определяющей стала формулировка Киприана: «Епископство одно, и каждый из епископов целостно в нем участвует» (Episcopatus unus est, cujus a singulis in solidum pars tenetur, – О единстве кафолической Церкви, 5. Русс. пер., с.180).
Каждый епископ совершает свое служение с другими епископами, потому что оно тождественно служению других и потому что Церковь одна.
Древнейшая церковная традиция требует соборности в момент епископского посвящения, которое совершается в присутствии и при участии нескольких епископов (ср. Ипполит. Апостольские предания, 1). Подобно этому согласие нескольких епископов в спорном вероучительном или дисциплинарном вопросе должно было рассматриваться как более убедительный признак «веры Петровой», чем свидетельство одного епископа. Св. Ириней уже показал, что предание апостольское, передаваемое непрерывно через преемство епископов, является решающим критерием истины. Но к этому консенсусу «во времени» он прибавил еще и консенсус «в пространстве». Одно и то же предание было исповедуемо всеми епископами. «Все желающие видеть истину могут во всякой церкви узнать предание апостолов, открытое во всем мире» (traditionem apostolorum in toto mundo manifes tatam in omni ecclesia, – Против ересей, III,3,1. Русс. пер. П. Преображенского. М., 1871, с.215). Наиболее логичным и непосредственным способом проверки такого консенсуса, по крайней мере отчасти, был поместный собор.
Наибольшее количество сведений относительно соборов, от III века, оставила нам Африканская церковь. Но экклезиологические предпосылки соборного института были повсюду в кафолической Церкви одни и те же: мы знаем, что соборы состоялись в Малой Азии, Антиохии и других местах. И к 325 г. Никейский собор сделал эту практику всеобщей, в рамках новой имперской системы: собор епископов должен был созываться в каждой провинции дважды в год, чтобы обсуждать нерешенные экклезиологические вопросы, действовать в качестве «суда», разрешать конфликты (Первый Вселенский собор, правила 4 и 5).
Однажды «институциализированная», эта регулярная соборность одних лишь епископов таила в себе опасность уничтожения того самого принципа экклезиологии, на котором она была основана: местную соборность, включающую в себя каждого епископа, его пресвитерство и народ. Поместный собор, или «синод» епископов, неизбежно имел тенденцию действовать как власть над поместными епископами. Очень скоро поместные соборы начали применять юридические процедуры римских судов, приняв, например, принцип преобладания большинства над меньшинством (Первый Вселенский собор, правило 6). Эта эволюция, начавшаяся еще и до Константина, была, может быть, неизбежной и полезной с практической точки зрения. Но она создала внутреннюю напряженность между экклезиологическим идеалом консенсуса, основанного на charisma veritatis 3 каждого епископа, и юридическими и практическими требованиями формального «синода», устроенного в соответствии с правилами мирского общества и наделенного юридической властью. Надо отметить, однако, что влияние мирского легализма на соборные процедуры распространялось главным образом на вопросы церковного устройства и дисциплины. Решения вероисповедальных проблем по-прежнему искали в харизматическом консенсусе: каждый епископ давал свое собственное свидетельство, и полное единство в вере и евхаристическом общении было обязательным условием для принятия авторитетного соборного постановления и для того, чтобы самый собор можно было считать подлинным собором Церкви. «Общение в евхаристическом собрании являлось той почвой, на которой соборность нашла свое raison d’etre 4 (И. Зазиулас 5 ).
II. Вселенские соборы
Каков бы ни был взгляд современных историков на императора Константина, из многочисленных документов, имеющихся в нашем распоряжении, явствует, что он сделал все для него возможное, чтобы исполнять недавно принятую на себя роль покровителя Церкви тем путем, который был бы в согласии с традициями самой Церкви. Он не хотел создать новую Церковь. Отсюда его постоянные попытки побудить Церковь использовать ее собственный авторитет для разрешения спорных вопросов дня. Он знал об авторитете соборов, но понимал их прагматически – как собрания церковных сановников, компетентных в своей области и, следовательно, пригодных для того, чтобы занять авторитетные позиции. Харизматическая природа соборов как таковая не была понятна римскому государству (да и никакому другому государству вообще). Государство требовало от соборов единства и порядка, но церковные порядок и единство не были для Церкви целью в себе, но ценностями низшими, чем верность апостольскому преданию и истине. Константину казалось правильным использовать соборный институт как примиряющую процедуру для разрешения донатистского спора в Африке: «Мне заблагорассудилось повелеть, чтобы этот Цецилиан вместе с десятью епископами, которые обвиняют его, и с другими десятью, которых сам он найдет нужными для защищения своего дела, прибыл на корабле в Рим и там. был выслушан по крайнему вашему разумению сколько можно согласнее с священнейшим законом. Почтение мое к законной кафолической Церкви. заставляет меня желать, чтобы вы ни в одном решительно месте не оставили ни малейшего раскола или разделения» (Евсевий. Церк. ист., X,5,15–22. Русс. пер.: М., 1993, с.362).
Ни у одного римского императора не было столько уважения к определенной религиозной группе и ее традициям, но ни один из них не был столь часто введен в заблуждение насчет того, как себя вести в отношении к Церкви. Его попытки и попытки его наследников принудить Церковь выражать себя в границах законов империи, ее порядка и единства никогда не увенчались успехом. Римскому государству хотелось, чтобы соборы функционировали и принимали постановления с юридической ясностью и регулярностью римских судов, но это никогда не было достигнуто. Несмотря на то, что его попытка урегулировать донатистский кризис была неудачной, Константин, по совету Осия Кордобского, начал еще более крупное предприятие: созыв вселенского собора в Никее. Идея эта вполне согласовывалась с развивающимися понятиями о соборности: консенсус, достигнутый между всеми епископами мира, был действительно высочайшим из всех возможных свидетельств о единстве епископата, проповедуемом св. Киприаном, и, следовательно, наиболее авторитетным путем провозглашения подлинно христианского вероучения. Снова, однако, две непримиримые логики – логика Государства и логика Церкви – отразились на истории этого и последующих вселенских соборов. Для империи вселенский собор созывался императором, чтобы снабдить его постановлением, которое могло бы стать имперским законом. Для Церкви же собор не имел этого утилитарного значения, но должен был стать свидетельством об Истине. При всем влиянии эллинистической идеи «императора-бога» на сознание христиан никогда никто – морально или богословски – не принуждал их «верить, что император имел власть определять и христианское вероучение». Ни императорский созыв, ни императорское утверждение не были автоматической гарантией непогрешимости. Неудивительно поэтому, что императоры созывали много и «псевдо-соборов».
Поучительна уже история «Никейского определения», впоследствии отвергнутого самим Константином и не получившего всеобщего признания до 381 г. История «принятия» или «отвержения» других соборов известна историкам, но она продолжает приводить в замешательство тех богословов, которые ищут определенных, «внешних» критериев непогрешимости Церкви.
Есть три положения, иллюстрирующих историю соборов и очень важных также и для нашего времени:
Поэтому простое перенесение византийских критериев «вселенскости» на наши времена было бы явно невозможным. С исчезновением империи неизбежно должны были исчезнуть и эти критерии. Только идея епископского консенсуса, которую вселенские соборы отражали, поскольку они были признаны Церковью, остается в силе.
2. Второе наше положение относительно истории вселенских соборов связано с проблемой их представительности. Никакой собор прошлого никогда не включал всех епископов Церкви и даже не приближался по своему представительному характеру к всемирным ассамблеям нашего времени, имеющим в своем распоряжении удобства современных средств сообщения. В 430 году, например, императорские приглашения были посланы «митрополитам» провинций Восточной империи и, по довольно произвольному выбору, – западным епископам. Подразумевалось, что представители Римского папы непременно должны присутствовать на вселенских соборах. Однако на соборе 381 года Запад вовсе не был представлен, а в 553 году Юстиниан созвал Пятый собор, несмотря на отказ папы Вигилия участвовать в нем. Юридически «вселенскость» была формально обусловлена только императорским созывом и одобрением. Экклезиологически, однако, авторитетность собора зависела от того, был ли он подлинным голосом епископского и церковного консенсуса. Отсюда важность одобрения Римом, чей приоритет в церковных делах был общепризнанным фактом. Одобрение Запада было желательным и с точки зрения византийского имперского универсализма: теоретически Запад являлся частью империи.
3. Наше третье положение касается связи между вселенским собором и церковным единством. Совершенно ясно, что, по крайней мере в первом тысячелетии, вселенский собор не мыслился как «объединительный собор» между разделенными церквами, а предполагал единство в вероучении и евхаристическое общение между ними. Поэтому есть явная разница между основным употреблением слова «вселенский» сегодня и тем значением, которое оно имело, когда относилось к соборам прежнего времени. Легко в связи с этим припомнить взгляд св. Кирилла Александрийского на Нестория в 431 году, Диоскара на Флавиана в 449 году, римских легатов в Халкидоне на Диоскара в 451 году.
В каждом из этих случаев вероучительные расхождения требовали, чтобы православные епископы были членами собора, а заподозренные в ереси занимали места «на середине», то есть как ответчики. Так и на Великом соборе, созванном при патриархе Фотии в 879–888 годах, признание Фотия законным патриархом и «сослужителем» легатами папы Иоанна VIII должно было быть торжественно провозглашено, прежде чем заинтересованные стороны согласились провести совместный собор.
Идея «объединительного собора», то есть совещания между церквами Востока и Запада, бывшими в состоянии раскола, в конце Средних веков поддерживалась греческой стороной в целях восстановления единства. Папство не желало принимать этой идеи. Так, оно добивалось римского вероисповедания и получило его от императора Михаила VIII Палеолога до Лионского собора (1274).
В XIV столетии многие греки приписывали неудачу попыток объединения именно тому, что не была соблюдена соборная процедура. Со стороны византийцев предложения об «объединительном соборе» делались затем не однажды: они включали не только проект, представленный папе Венедикту XII Варлаамом Калабрийцем в 1339 году, но и несколько предложений, вносившихся консервативным монашеским руководством, одержавшим верх в Византийской Церкви после 1347 года. В 1367 году император-монах Иоанн Кантакузин, выступивший от имени Греческой Церкви, предложил папскому легату Павлу устроить «кафолический и вселенский собор», чтобы «епископы, находящиеся в ведении вселенского патриарха, в ближних и дальних странах, то есть митрополит Руси с некоторыми из его епископов, митрополиты Трапезунта, Алании и Зикхии, могли собраться в Константинополе, а также другие патриархи, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, а также католикос Иверии (Грузии), Тырновский (Болгарский) патриарх и архиепископ Сербский, и чтобы приехали представители папы». Проект был официально одобрен Синодом и патриархами Александрийским и Иерусалимским; патриарх-исихаст Филофей Коккин известил об этих новостях архиепископа Охридского и сообщил ему, что «было достигнуто соглашение с посланцами папы, что если наша доктрина (то есть доктрина Восточной Церкви) будет показана на соборе как высшая доктрина латинян, то они соединятся с нами и будут исповедовать ее».
Отвергнутый папой Урбаном V в 1369 году, этот проект был возобновлен после торжества «концилиаризма» на Западе и в конце концов следствием его был Флорентийский собор. Монашеско-консервативная партия Византии, возглавляемая св. Марком Ефесским, оставалась верной сторонницей идеи «объединительного собора». И, очевидно, с самого начала он был назван вселенским, ибо действительно отражал византийскую идею «ойкумены» Востока и Запада.
Была ли идея «объединительного собора», то есть собора, созванного при отсутствии возможности для всех его членов иметь евхаристическое общение друг с другом, оправдана экклезиологически? Это вопрос, на который современная богословская мысль, безусловно, должна ответить. Неудача во Флоренции очень ослабляет позицию тех, кто был бы сторонником подобного подхода сегодня. Во всяком случае, эта проблема, по существу, экклезиологическая: для того, чтобы быть подлинным, собор должен быть собором Церкви. Но возможна ли Церковь вне евхаристического единства? И возможно ли евхаристическое единство без объединенного и сознательного принятия единой, истинной апостольской веры? Эта дилемма остается неразрешенной, и поэтому идея «объединительного» вселенского собора вряд ли может быть принята без серьезных оговорок в наше время.
Византийская Церковь принимала имперскую идею вселенскости и признавала роль вселенских соборов как высшего свидетельства о христианской истине, но при этом она никогда не мыслила этих соборов единственным источником христианского вероучения и единственным критерием действия Святого Духа в Церкви. Кажется даже, что в течение веков разделения с Западом идея «вселенскости» постепенно приобретала более мирской и политический смысл: «вселенский» собор рассматривался как собор с Западом, восстанавливающий древнеримскую «ойкумену»), – как своего рода «экуменическая конференция» в современном смысле этого слова. Но византийцы никогда не считали, что такое собрание необходимо для сохранения истинно православного христианства, так как оно было полностью выражено в учении епископов, в литургической традиции и, конечно, на Восточных соборах, которые не претендовали (и не могли претендовать) на политическую «вселенскость», но тем не менее рассматривались как подлинное свидетельство истинного и нераздельного Священного Предания. Многочисленные вероучительные постановления, принятые поместными соборами Восточной Церкви, были включены в «Синодик» первой недели Великого Поста («Недели Православия») и, таким образом, стали частью литургического опыта Церкви, хотя они и не были провозглашены «вселенскими» соборами.
III. Как быть с собором в наше время?
Всем должно быть ясно, что и византийский, и послевизантийский периоды церковной истории окончены бесповоротно. Проблема осуществления соборности – жгучий вопрос и для Православной Церкви, и для христианства в целом. Всем христианам должно было бы быть ясным, что только в опыте ранней Церкви, скорее, чем в более поздние (византийский и средневековый) периоды ее развития, можно обнаружить постоянные экклезиологические элементы, позволившие Церкви оставаться тою же самой «апостольской» Церковью. Разумеется, опыт Средневековья невозможно полностью отвергнуть, а ситуацию предконстантиновского периода невозможно просто репродуцировать; но постоянную тождественность Церкви легче обнаружить в Церкви первоначальной, апостольской и послеапостольской.
Пытаясь проиллюстрировать проблему конкретно, я коротко остановлюсь на трех практических и взаимосвязанных вопросах, встающих перед современной православной мыслью:
1. Современная православная мысль должна освободиться от идеи, что собор – будь то вселенский или нет – обладает автоматической непогрешимостью, потому что эта идея оказывает парализующее воздействие. Было так много сказано и написано о Православной Церкви как о Церкви «соборной» и о семи вселенских соборах как о единственном критерии Православия, что многие из современных православных церковных деятелей просто испуганы идеей нового собора, ибо они знают о своей собственной неспособности действовать «непогрешимо». Это препятствие должно быть преодолено. Соборная деятельность требует мужества и предполагает «риск веры». Подлинные соборы всегда были духовными событиями, когда Дух Божий превосходил человеческую ограниченность членов и собор становился голосом Самого Бога. Но, разумеется, подобное событие требует духовной и богословской готовности. Есть ли эта готовность у нас сегодня?
К счастью, церковная соборность может выражаться и вне соборов. Что бы ни говорилось о гегельянских корнях некоторых выражений А.С. Хомякова, его мысль дала православному миру новое осознание того факта, что Истина в Церкви не зависит ни от какого непогрешимого учреждения, но что опыт ее всегда доступен Церкви как духовной общине, верной Преданию и открытой к восприятию воли Божией.
Но теория соборности, как она выражена Хомяковым и его учениками, ставит и новые проблемы. Относительно самого соборного института она привела большинство русских богословов к утверждению, что соборы требуют активного, прямого и ответственного участия мирян. Однако возникает вопрос: в чем же тогда состоит особая роль епископата? С 1917 года в Русской Церкви миряне допускаются как члены с правом решающего голоса на поместные соборы, но за епископами сохраняется право veto). Московский собор (1917–1918) был фактически единственным собором, созванным на этих условиях. На грани революционных перемен он явился значительным и подлинным выражением соборности и во многом содействовал тому, что Церковь смогла пережить последующие трагические десятилетия. Но поистине чудесная роль Московского Собора 1917–1918 годов в истории Русской Церкви не должна помешать нам ставить вопросы, связанные с составом и процедурой этого собора. Например: были ли принятые в 1917–1918 годах принципы «демократического представительства» епископата, духовенства и мирян как различных «классов» христиан действительно адекватным выражением православной экклезиологии? Не предполагала ли структура «местной соборности» раннехристианской церкви (маленькие епархии, местная евхаристическая соборность епископа и пресвитерства, полная ответственность мирян в жизни местной евхаристической общины), что поместные и вселенские соборы – это соборы одних лишь епископов? Однако с тех пор как местной соборности не существует, не является ли соборность на более высоком уровне – поместном или вселенском – приемлемым (хотя, может быть, и временным) субститутом 7 подлинной соборности?
Эти вопросы требуют ответа в плане подготовки следующего собора. Во всяком случае, никто пока ясно не определил, каков будет состав членов Всеправославного собора.
2. С другой стороны, вопрос об авторитетности и значении вселенских соборов ставится в связи с переговорами Православной Церкви с не-халкидонскими Восточными Церквами. Совершенно ясно, что эти Церкви принимают учение, которое было формально осуждено соборами, признанными Православной Церковью как вселенские. Но в то же время недавние исторические исследования и богословский диалог, по-видимому, показывают, что соглашение о сущности христологии, которая считается причиной раскола, может быть легко достигнуто. Другой парадокс ситуации состоит в том, что не-халкидонские церкви исповедуют и практикуют экклезиологию, тождественную экклезиологии Православной Церкви, они тоже признают авторитет вселенских соборов, но отказываются принять Халкидонский – позиция, подобная той, которую заняли византийские православные по отношению, например, к Римининскому и Флорентийскому соборам, – с той разницей, что сегодня православные отвергают и вероучение, одобренное в Римини и Флоренции, в то время как не-халкидонцы, по-видимому, согласны с тем, что суть (если не язык) Халкидонского собора ортодоксальна. Поэтому путь к взаимопониманию, казалось бы, должен предполагать обоюдное принятие «формулы соглашения» (подобной принятой в 433 году), которая была бы в духе Пятого собора (553), принявшего христологию св. Кирилла, хотя подтвердившего и Халкидонскую веру тоже. Но этот подход ставит такие проблемы, как: (а) непрерывность и последовательность Предания и (б) соотношение между словесным выражением вероучения и его подлинным содержанием. Очевидно, что содержание, а не форма соборных постановлений покрывается авторитетом соборов.
3. Третий вопрос, ставящийся некоторыми перед современным православным сознанием, таков: возможно ли проводить вселенский собор при настоящем состоянии разделения христианского мира? Мне кажется, что такой вопрос столь же двусмыслен, как и значение слова «вселенский». С одной стороны, ясно, что никогда не было такого времени, когда христианский мир был в самом деле единым: все вселенские соборы прошлого в действительности приводили и к разобщению, а некоторые из самых важных – как Халкидонский – дают повод для разобщения и по сей день. Надо помнить также, что самое служение Христа и Его учение стало причиной раскола между Израилем и Церковью и было поистине «разделением» ( Лк.12:51 ). Единство во Христе, а не просто «единство» является подлинным основанием соборных действий. Именно в этом пункте римская имперская идея «вселенскости», с помощью которой стремились к социально-политическому объединению мира, используя религию как орудие, никогда не может совпасть с христианским универсализмом.
Одна из самых основных предпосылок православной экклезиологии состоит в том, что единство Церкви – не дело рук человека, но есть дар Божий, который может быть лишь принят или (если он утрачен) обретен вновь. Оно не зависит поэтому ни от византийско-римского, ни от современного «панхристианского» универсализма. Православная Церковь может, конечно, избежать использования слова «вселенский» для обозначения своих соборов, из-за прошлых и настоящих двусмысленностей, связанных с его употреблением, но она не может (без отречения от всей своей традиции) согласиться с тем, что авторитетное и «истинное» христианское учение уже невозможно (как это было обычно) выражать на соборах после расколов V и XI веков. Церковь Божия не может перестать существовать, и она продолжает быть причастной Св. Духу, «научающему всему» ( Ин.14:26 ).
Заключение
К чему может привести подготовка «Великого Собора», начатая под эгидой Константинопольского патриарха еще в начале 60-х годов и ныне возобновленная на особом Совещании православных Церквей, имевшем место в Швейцарии в ноябре 1976 года?
Самое большее – и вполне очевидное – препятствие к созыву настоящего собора – это политические условия, господствующие в Восточной Европе. Не говоря уже о России (возможно ли представить свободный выезд за границу СССР настоящей, свободной и представительной делегации Русской Церкви, включающей весь епископат?), сами Восточные патриархи – и особенно Константинополь – зависят всецело от давления местных условий, созданных неустойчивым положением на Ближнем Востоке. Интересно, что при своем недавнем посещении Америки архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин) сказал публично (будучи епископом Московского Патриархата), что в настоящее время единственной православной Церковью, свободной от государственных давлений, является автокефальная Американская Церковь!
Но что же тогда? Должны ли мы – признав очевидную фактическую невозможность созыва настоящего собора в наше время – просто перестать думать и о соборе, и о соборности? Конечно нет. Даже жалкие и несовершенные попытки Константинополя, несмотря на все препятствия, все же созывать Совещания, учреждать Комиссии и публиковать документы, могут принести положительные результаты в форме некоего православного консенсуса в практических вопросах. Свободные православные силы должны этим попыткам посильно содействовать.
Беда только в том, что этих сил очень мало и что для свободного обсуждения самых насущных тем – например, вопрос о каноническом устройстве в Западной Европе и особенно в Америке – препятствия возникают со стороны самых мелких форм национализма, преимущественно греческого и балканского.
Во всяком случае, все эти препятствия могут быть преодолены только через возврат к серьезному богословию, серьезному подходу к экклезиологическим темам: что есть собор? Каков его идеальный состав? Как он может стать истинным отражением Церкви Божией?
Как ни трагичны обстоятельства, в которых живет современное православие, его судьбы в руках Божиих – не человеческих. А если так, то и собор когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь все же возможен. Какое бы прилагательное ни было использовано для его обозначения – «вселенский», «великий», «поместный» – его конечная подлинность зависит от присутствия Духа Божия, обетованного Церкви. Как часто в течение истории Дух Божий действовал вопреки отсутствию таких внешних условий человеческого благополучия, как свобода, богатство и внешняя власть! Так он действует и сейчас. Изучение истории помогает нам распознать многообразие тех путей, которыми Св. Дух говорит Церквам: через вселенские соборы или помимо них, несмотря на все человеческие ошибки и неудачи. Величайшая и фактически единственная христианская надежда состоит в том, что Бог сильнее «законов истории». Дух Божий никогда не бывает в плену у истории, но, как ветер, «дышит, где хочет» ( Ин.3:8 ). И, говоря словами св. Иринея: «Где Церковь, там и Дух Божий; и где Дух Божий, там и Церковь и всякая благодать» (Против ересей III,24,1. Русс. пер. с.398).
Поэтому, не капитулируя перед историей, не закапывая наш талант в землю, – но и не сдаваясь ни в чем основном и главном – мы, православные христиане, живущие в XX веке, обязаны представить миру «ответ о нашем уповании» ( 1Пет.3:15 ). За церковную соборность надо бороться, и только при условии этой борьбы благодать Божия сделает и невозможное – возможным.
Прот. Н. Афанасьев. Церковь Духа Святого. Париж, 1971, с.283. Репринт: Рига, 1989.